Я с облегчением увидел, что хвосторез подали в сравнительно небольших стаканчиках – и Станхиону тоже. Если бы моим друзьям налили по большой кружке черного вина, мне пришлось бы везти их на тот берег в тачке.
– За Савиена! – провозгласил Вилем.
– Да-да! – откликнулся Станхион, поднимая свой собственный стакан.
– За Савиена… – выдавил Симмон. Его голос звучал, как сдавленное рыдание.
– И Алойну! – закончил я, и чокнулся с ними своей здоровенной кружкой.
Станхион опрокинул свой скаттен с такой небрежностью, что у меня аж глаза заслезились.
– Ну-с, – сказал он, – прежде чем я оставлю вас купаться в восхищении ваших друзей, я не могу не спросить: где вы так научились? Играть без одной струны, в смысле?
Я немного поразмыслил:
– Вам короткую версию или полную?
– Пока что могу обойтись короткой.
Я улыбнулся:
– Ну, в таком случае – просто так вышло. – Я сделал небрежный жест, словно отметая что-то в сторону. – Наследие моей погибшей юности!
Станхион смерил меня пристальным, смеющимся взглядом:
– Ну что ж, что просил, то и получил! В следующий раз расскажете полную версию. – Он вздохнул и окинул зал взглядом. Золотая серьга качнулась и сверкнула у него в ухе. – Пойду пообщаюсь с народом. Постараюсь не дать им накинуться на тебя всем разом.
Я с облегчением улыбнулся:
– Спасибо, сэр!
Он покачал головой и махнул рукой кому-то, стоявшему за стойкой. Ему проворно подали его кружку.
– До сих пор твое «сэр» было уместно и кстати. А теперь просто «Станхион».
Он снова взглянул в мою сторону. Я улыбнулся и кивнул.
– Ну а тебя как звать?
– Квоут, – ответил я. – Просто Квоут.
– За «просто Квоута»! – Вилем приподнял стакан в мой адрес.
– И Алойну! – добавил Симмон и тихо заплакал, уткнувшись в сгиб локтя.
Граф Трепе подошел ко мне одним из первых. Вблизи он выглядел ниже ростом и старше. Но глаза у него, когда он заговорил о моем выступлении, были ясные и смеющиеся.
– И тут она лопнула! – говорил он, бешено жестикулируя. – И я подумал только: «О нет! Только не теперь! Перед самым финалом!» Но тут я увидел кровь у вас на руке, и у меня внутри все перевернулось. А вы посмотрели на нас, посмотрели на струны, мелодия звучала все тише, тише… И тут вы снова взялись за лютню. И я подумал только: «Какой отважный юноша! Чересчур отважный. Он просто не понимает, что ему не вытянуть финал оборванной песни на лютне с оборванной струной!» Но вы это сделали!
Он расхохотался, как будто я сыграл с миром удачную шутку, и подпрыгнул, будто джигу плясал.
Симмон, который уже не плакал и теперь целенаправленно надирался, рассмеялся вместе с графом. Вилем, казалось, не знал, как относиться к этому человеку, и смотрел на него серьезным взглядом.
– Вы непременно как-нибудь должны выступить у меня! – сказал Трепе и тут же вскинул руку. – Но сейчас мы об этом говорить не будем. Не стану более отнимать у вас время. – Он улыбнулся. – Но прежде чем уйти, я не могу не задать один, последний, вопрос. Сколько лет Савиен провел с амир?
Мне даже не пришлось раздумывать:
– Шесть. Три года, чтобы показать себя, и еще три года в ученье.
– А как вам кажется, шесть – хорошее число?
Я не понимал, к чему он клонит.
– Ну, вообще шесть не считается счастливым числом, – уклончиво ответил я. – Если бы я хотел выбрать хорошее число, я бы взял семь. – Я пожал плечами. – Либо три.
Трепе поразмыслил над этим, постукивая себя по подбородку:
– Да, вы правы. Однако, если он провел у амир шесть лет, это означает, что к Алойне он вернулся на седьмой год. – Он сунул руку в карман и вытащил пригоршню монет как минимум трех разных стран. Выбрал из россыпи семь талантов и сунул их мне в руку.
– М-милорд, – выдавил я, – я не могу взять эти деньги!
Меня изумили не сами деньги, а их количество.
Трепе, похоже, смутился:
– Это еще почему?
Я разинул рот – в кои-то веки я не нашелся, что сказать.
Трепе хмыкнул и сжал мою руку в кулак:
– Это не награда за выступление. Ну, то есть да, это награда за выступление, но в первую очередь это вам стимул, чтобы вы продолжали играть, продолжали совершенствоваться. Это ради музыки!
Он пожал плечами.
– Понимаете, чтобы лавры росли, им нужен дождь. Устроить дождь – не в моих силах. Однако я могу кое-что предпринять, чтобы этот дождь не лил на голову музыкантам, верно? – На его лице проступила лукавая улыбка. – Так что пусть уж Господь заботится о лаврах и поливает их. А я буду заботиться о музыкантах и смотреть, чтобы их не поливало. Ну а когда те и другие сойдутся вместе – это уж пусть решают те, кто помудрей моего!
Я помолчал.
– Мне кажется, вы мудрей, чем сами думаете.
– Ну-у, – сказал он, стараясь не показывать, как ему приятно, – ну, давайте об этом не распространяться, а не то люди станут ждать от меня слишком многого!
Он повернулся, и толпа быстро поглотила его.
Я опустил в карман семь талантов и почувствовал, как с плеч свалилась огромная тяжесть. Будто казнь отменили. Быть может, оно и в самом деле было так: я же не знал, каким образом Деви вздумается заставить меня уплатить долг. Я вздохнул свободно – впервые за два месяца. Как хорошо!
Когда Трепе удалился, ко мне подошел один из музыкантов с «дудочками», чтобы выразить свое восхищение. Вслед за ним – сильдийский ростовщик, который пожал мне руку и предложил угостить меня выпивкой.
За ним последовали дворянин средней руки, еще один музыкант и очаровательная молодая дама – я подумал было, что это и есть моя Алойна, пока не услышал ее голос. То была дочка местного ростовщика, и мы немного поболтали о том о сем, прежде чем она отошла. Я только в последний момент спохватился, вспомнил о хороших манерах и поцеловал ей руку.
Через некоторое время все лица слились в одно. Они подходили один за другим, выражали мне свое почтение, одобрение, жали руку, давали советы, завидовали и восхищались. Несмотря на то что Станхион сдержал слово и не дал им накинуться на меня всем разом, вскоре мне сделалось трудно их различать. Ну и метеглин делу тоже не помогал.
Даже не знаю, сколько времени прошло, прежде чем мне пришло в голову поискать Амброза. Окинув взглядом зал, я потыкал Симмона локтем, заставив его отвлечься от игры, в которую они с Вилемом играли железными шимами.
– А где наш закадычный друг? – спросил я.
Симмон посмотрел на меня непонимающе, и я осознал, что он уже слишком пьян, чтобы понимать иронию.
– Амброз, – уточнил я. – Где Амброз?
– Свалил, – сообщил Вилем несколько воинственным тоном. – Сразу, как ты доиграл. Еще до того как ты получил «дудочки».
– Он зна-ал! Зна-ал! – радостно пропел Симмон. – Он знал, что ты их получишь, и не мог на это смотреть!
– И, когда он уходил, выглядел он хреново, – сообщил Вилем с долей злорадства. – Он был весь бледный и трясся. Как будто обнаружил, что кто-то весь вечер мочился ему в пиво.
– А может, так оно и было, – сказал Симмон с несвойственной ему злобностью. – Я бы помочился!
– Трясся? – переспросил я.
Вилем кивнул:
– Дрожал. Как будто его под дых ударили. Линтен его под руку вел.
Какие знакомые симптомы! Точь-в-точь лихорадка связывателя. У меня возникли подозрения. Я представил себе, как Амброз слушает мое исполнение – лучшее, которое он слышал в своей жизни, – и понимает, что я вот-вот завоюю себе «дудочки»…
Он не стал бы делать ничего такого, что бросалось в глаза, но он мог взять какую-нибудь нитку или длинную щепку от стола… И то и другое дало бы весьма слабую симпатическую связь с моей струной: в лучшем случае один процент, а то и десятую долю процента.
Я представил, как Амброз, сосредоточившись, вытягивает тепло из своего собственного тела, как постепенно холодеют его руки и ноги. Я представил, как его трясло, как он задыхался, пока, наконец, струна не лопнула…
…А я все равно допел песню, несмотря на все его труды! Эта мысль заставила меня улыбнуться. Разумеется, все это были чисто умозрительные рассуждения, однако же ведь отчего-то у меня струна лопнула? А я ни на секунду не сомневался, что с Амброза станется выкинуть нечто подобное. Я снова прислушался к тому, что говорит Симмон.
– …Подойти к нему и сказать: «Я совсем не сержусь за тот раз, когда ты в тигельной поменял местами мои соли, и я целый день проходил слепым. Нет-нет! Давай выпьем!» Ха!
Симмон расхохотался, захваченный своими мстительными фантазиями.
Поток доброжелателей несколько поиссяк: коллега-лютнист, тот флейтист с «талантовыми дудочками», которого я видел на сцене, местный купец… Сильно надушенный господин с длинными напомаженными волосами и винтийским акцентом хлопнул меня по спине и вручил кошелек с деньгами, «на новые струны!» Господин мне не понравился. Кошелек я взял.
– А почему все только об этом и твердят? – спросил у меня Вилем.
– О чем?
– Ну, половина тех, кто подходит пожать тебе руку, распространяются о том, какую прекрасную песню ты спел. А вторая половина о песне, считай, не упоминает, а твердит только о том, как ты играл с порванной струной. Как будто песню они вообще не слышали.
– Просто первая половина ничего не понимает в музыке, – сказал Симмон. – Только те, кто серьезно разбирается в музыке, способны оценить подвиг, который совершил сегодня наш э-лирчик.
Вилем задумчиво хмыкнул:
– А что, это так сложно, то, что ты сделал?
– Да я ни разу не видел, чтобы кто-то сыграл хотя бы «Белочку на крыше» без одной струны! – сказал ему Симмон.
– Ну, – сказал Вилем, – у тебя это выглядело так, будто это несложно. Ладно, раз уж ты одумался и решил отказаться от этих иллийских фруктовых соков, разрешишь, наконец, угостить тебя хорошим темным скаттеном, напитком сильдийских королей?
Я способен узнать комплимент, когда я его слышу, однако мне не хотелось соглашаться сейчас, когда в голове у меня только-только начало проясняться.