Лицо у него вытянулось.
– Слушай, такую прорву народа за спасибо не соберешь! Если не будет песен или еще каких развлечений, они все разойдутся.
– Я сыграю еще одну песню. Длинную. Но после этого мне надо будет уйти. – Я посмотрел на него умоляюще. – Я отработаю, честное слово!
Он взглянул на меня пристальней:
– Неприятности, что ли?
Я замотал головой.
– Девица, сталбыть.
Он обернулся на голоса, требующие выпивки, и махнул на меня рукой:
– Ладно, иди. Только смотри: чтоб песня была хорошая, длинная. И ты мне должен будешь!
Я вышел вперед и хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Как только в трактире сделалось относительно тихо, я заиграл. К третьему аккорду все поняли, что это будет «Лудильщик да дубильщик». Самая старая песня на свете. Я отнял руки от лютни и принялся прихлопывать в ладоши. Вскоре все уже отбивали ритм в унисон: кто топал ногами, кто стучал кружкой по столу.
Грохот был оглушителен, но он стих, когда я запел первый куплет. Потом я заставил зал подхватить припев: все подпевали, многие на свои слова, многие и на свою мелодию. Закончив второй куплет, я перешел к ближайшему столику и снова заставил зал подхватить припев.
Потом я выжидательно указал сидящим за столом, чтобы они спели следующий куплет сами. Им потребовалась пара секунд на то, чтобы понять, чего от них хотят, однако всеобщее ожидание заставило одного из наиболее нетрезвых студентов спеть куплет самому. Его вознаградили оглушительными аплодисментами и криками. Потом, после того как все вместе снова спели припев, я перешел к другому столику и повторил этот трюк.
Вскоре люди начали брать инициативу на себя и принимались петь свой куплет, едва закончится припев. Мало-помалу я добрался до Денны, сидевшей возле выхода, и мы вместе выскользнули в ранние вечерние сумерки.
– Ловко придумано, – заметила она, когда мы пошли прочь от кабака. – Как ты думаешь, надолго их хватит?
– Ну, все зависит от того, насколько проворно Анкер будет разливать напитки!
Я остановился у входа в переулок между Анкеровым трактиром и соседней пекарней.
– Извини, я на минуточку, мне надо лютню оставить.
– Тут, в переулке? – удивилась она.
– Нет, у меня в комнате.
И я, легко ступая, проворно вскарабкался на стену. Правой ногой на кадку с дождевой водой, левой на подоконник, левой рукой за железную водосточную трубу – и вот я уже на карнизе второго этажа. Отсюда я перемахнул на крышу пекарни и улыбнулся, когда Денна изумленно ахнула. Я немножко прошелся наверх и перемахнул обратно, на Анкеров карниз третьего этажа. Подцепил шпингалет на своем окне, сунулся внутрь, бережно опустил лютню на кровать и спустился обратно тем же путем, каким поднимался.
– Что, Анкер берет с тебя пенни всякий раз, как ты поднимаешься по лестнице? – поинтересовалась Денна, когда я был уже почти на земле.
Я спрыгнул с кадки и отряхнул руки о штаны.
– Я, бывает, прихожу и ухожу в неурочные часы, – непринужденно пояснил я, пристраиваясь, чтобы идти с ней в ногу. – Я правильно понимаю, что ты ищешь джентльмена, с которым можно было бы погулять вечерком?
Ее губы растянулись в улыбке, она искоса взглянула на меня:
– Правильно.
– Какая жалость! – вздохнул я. – Я ничуть не джентльмен.
Улыбка сделалась шире:
– Ничего, ты достаточно похож.
– Однако не собираюсь становиться еще более похожим!
– Ну так что, пойдем гулять-то?
– Я бы с превеликим удовольствием! Но… – Я замедлил шаг, и моя улыбка сменилась серьезным выражением лица: – А как же Совой?
Губы у нее стянулись в ниточку:
– А что Совой? Он меня застолбил, что ли?
– Ну, не то чтобы… Однако же существуют определенные правила…
– Джентльменское соглашение? – ядовито осведомилась она.
– Скорее воровской кодекс чести, если угодно.
Она посмотрела мне в глаза.
– Квоут, – сказала она очень серьезно, – укради меня!
Я поклонился и сделал широкий жест навстречу миру:
– Как прикажете!
И мы пошли дальше. Сияла луна, дома и лавки вокруг выглядели бледными, отмытыми добела.
– Кстати, а как там Совой-то? Я его что-то давно не видел.
Она только рукой махнула:
– Я тоже. Хотя не сказать, чтобы он не пытался со мной увидеться.
Я несколько воспрянул духом:
– В самом деле?
Она закатила глаза:
– Розы! Ей-богу, вы, мужчины, все учитесь ухаживать по одной и той же зачитанной книжонке! Да, цветы – это прекрасно, хороший подарок для дамы. Но почему именно розы, именно алые и непременно из оранжереи – если они, конечно, могут себе это позволить?
Она обернулась ко мне:
– Вот ты, когда видишь меня, думаешь о розах?
Мне хватило ума с улыбкой покачать головой.
– Ну а о чем тогда? Что ты видишь, если не розу?
Попался! Я смерил ее взглядом, словно пытаясь решить.
– Ну-у, – медленно протянул я, – ты уж прости нас, мужчин… Понимаешь, не так-то это просто – выбрать цветок, который был бы под пару девушке, извиняюсь за выражение…
Она поморщилась:
– «Выбрать цветок»! Ладно уж, прощу на этот раз.
– Проблема в чем: когда даришь девушке цветы, твой выбор определяется многими факторами. Мужчина может подарить тебе именно розу, потому что считает тебя прекрасной как роза, или потому что ему нравится их форма, или оттенок, или их лепестки, нежные, как твои губы. Розы дорого стоят – возможно, он с помощью дорогого подарка хочет показать, как ты ему дорога.
– О, как ты их защищаешь, эти розы! – сказала она. – Но факт остается фактом: я их не люблю. Выбери другой цветок, который бы мне подошел.
– Но как же выбрать? Ведь когда мужчина дарит тебе розу, ты, возможно, видишь совсем не то, на что он рассчитывал. Ты можешь подумать, будто он считает тебя изящной или хрупкой. Возможно, тебе не нравятся поклонники, которые видят в тебе только нежность – и ничего более. Возможно, стебель колючий – и ты решишь, что он думает, будто ты ранишь неосторожную руку. Но, если он обрежет шипы, ты можешь решить, что он не любит тех, кто способен постоять за себя. Есть так много способов истолковать обычную розу! – сказал я. – Что же делать осмотрительному мужчине?
Она взглянула на меня косо:
– Ну, если этот мужчина – ты, он, по всей видимости, примется плести словеса в надежде, что вопрос как-нибудь забудется.
Она склонила голову набок:
– Так вот, я не забыла. Какой же цветок ты выбрал бы для меня?
– Ладно, дай подумать.
Я окинул ее взглядом, потом отвернулся:
– Ну, давай по списку. Одуванчик подошел бы: он яркий, и ты тоже яркая. Но одуванчик слишком обыденный, а ты существо необычное. С розами мы разобрались и отвергли их. Белладонна? Нет. Крапива? Быть может!
Она скорчила возмущенную рожицу и показала мне язык.
Я прижал палец к губам, словно в раздумьях:
– Да, ты права: крапива тебе не идет, если не считать твоего языка.
Она надулась и скрестила руки на груди.
– Овсюг! – воскликнул я, заставив ее рассмеяться. – Ты дикая, как и он, но он чересчур мал и скромен. Поэтому, как и по другим, – я кашлянул, – более очевидным причинам, от овсюга мы откажемся.
– А жаль! – сказала она.
– Вот, ромашка хороший цветок, – гнул я свою линию, не давая ей себя сбить. – Высокий и стройный, растет при дороге. Веселый и крепкий цветок, отнюдь не хрупкий. Ромашка полагается только на себя самое. Пожалуй, она бы вам подошла… Однако пойдем дальше. Ирис? Аляповатый. Чертополох? Чересчур надменный. Фиалка слишком мимолетна. Триллиум? Хм, а что, вариант. Красивый цветок. Не требует особого ухода. Поверхность лепестков…
Тут я совершил самый дерзкий поступок в своей молодой жизни: коснулся ее шеи кончиками пальцев.
– …Достаточно гладкая, чтобы быть под стать твоей коже – ну, почти. Но он чересчур близок к земле!
– Экий букет ты мне собрал… – негромко сказала Денна. Она машинально подняла руку и дотронулась до шеи в том месте, где я ее коснулся, – подержалась немного и уронила руку.
Добрый это знак или дурной? Чего она хотела: смахнуть мое прикосновение или, наоборот, запечатлеть его подольше? Я сильнее прежнего исполнился неуверенности и решил продолжать, не совершая больше столь рискованных поступков. Я остановился:
– Селас!
Она остановилась, обернулась, посмотрела на меня:
– И после всего этого ты выбрал цветок, которого я не знаю? Что это за селас такой? И почему?
– Это темно-красные цветы, которые растут на мощных лозах. Листья у селаса темные и нежные. Лучше всего он растет в тени, но сам цветок находит случайные солнечные лучи и распускается именно там.
Я посмотрел на нее.
– Это тебе подходит. Ты сама – тень и свет одновременно. Селас растет в чаще леса и в садах встречается редко, потому что лишь самые искусные садовники способны вырастить его, не навредив. У него чудесный аромат, его многие ищут, но находят немногие.
Я помолчал, подчеркнуто окинул ее взглядом:
– Да, раз уж меня заставили выбирать, я выбираю селас.
Она посмотрела на меня. Отвернулась.
– Ты обо мне слишком хорошо думаешь.
Я улыбнулся:
– Может, это ты думаешь о себе слишком плохо?
Она поймала отблеск моей улыбки и просияла в ответ:
– Нет, раньше ты был ближе к истине. Ромашки, милые и нежные. Ромашки – вот путь к моему сердцу!
– Я это запомню.
Мы пошли дальше.
– Ну а мне бы ты какой цветок принесла? – поддел я, надеясь застать ее врасплох.
– Цветок ивы, – сказала она, ни секунды не колеблясь.
Я задумался на добрую минуту.
– А что, у ивы есть цветы?
Она отвела взгляд куда-то в сторону, поразмыслила.
– Да нет, не думаю.
– Стало быть, это большая редкость! – хмыкнул я. – А почему именно ивы?
– Ты напоминаешь мне иву, – тут же ответила она. – Сильный, с цепкими корнями и скрытный. Когда налетает буря, ты легко поддаешься ее порывам, но сдвигаешься не дальше, чем сам того хочешь.
Я вскинул руки, словно обороняясь.