Он снова посмотрел на меня и продолжал, делая невнятные жесты:
– Понимаешь, женщины – они как огонь, как пламя. Есть женщины – как свечки, яркие и дружелюбные. Есть как искры, как угольки, как светлячки, за которыми гоняешься летней ночью. Есть женщины – как походный костер: свет и тепло на одну ночь, готовые к тому, чтобы расстаться поутру. Есть женщины – как домашний очаг: вроде и посмотреть не на что, но в глубине у них теплый ровный жар, который будет греть тебя долго-долго.
А Дианне… Дианне – она как сноп искр, брызжущих от стального лезвия, которое Господь поднес к точилу. Не хочешь, а смотришь, не хочешь, а жаждешь ее. Можно даже поднести руку и дотронуться. Но удержать ты ее не удержишь. Она разобьет тебе сердце…
Вечер был слишком свеж в моей памяти, чтобы я мог принять предупреждение Деоха всерьез. Я улыбнулся.
– Деох, пусть сердцу моему порой и тяжело, оно куда прочнее, чем стекло. И, нанеся удар, она узрит: оно как медь, железо и гранит, как золото и адамант, что слиты воедино. Не думай, будто я бесславно сгину, как вспугнутый олень, что замер средь лесов, заслыша грозный зов охотничьих рогов. Пускай она сама остережется: ударь она хоть раз – и сердце отзовется, как колокол, и так призывно прозвенит, что вмиг она ко мне на крыльях прилетит!
Мои слова застигли Деоха врасплох, и он удивленно рассмеялся.
– Господи, как же ты отважен! – он покачал головой. – И как же ты молод. Хотел бы я быть таким же отважным и юным, как ты.
Он повернулся, чтобы уйти в «Эолиан», по-прежнему улыбаясь.
– Ну, спокойной ночи!
– Спокойной ночи.
Деох хотел бы быть похожим на меня? Вот это здорово, ничего подобного мне еще не говорили!
Однако же еще лучше было то, что дни бесплодных поисков Денны подошли к концу. Завтра в полдень в «Эолиане» – «поедим, поболтаем, погуляем», как она выразилась. Эта мысль переполняла меня головокружительным восторгом.
Как же я был молод! Как же глуп. Как же мудр.
Глава 66Взрывчатое вещество
На следующее утро я проснулся рано, весь на взводе от мыслей о том, что буду обедать с Денной. Понимая, что пытаться снова заснуть бесполезно, я отправился в фактную. После того как я вчера сорил деньгами, у меня в кармане оставалось ровно три пенни, и я спешил воспользоваться своим новообретенным статусом.
Обычно я работал в фактной вечерами. По утрам она выглядела совершенно иначе. Там было всего человек пятнадцать-двадцать, работающих над своими личными проектами. По вечерам народу, как правило, бывало вдвое больше. Килвин, как всегда, сидел у себя в кабинете, но атмосфера была более спокойная: деловитая, но не суматошная.
Я даже заметил в углу мастерской Фелу: она неторопливо обтесывала кусок обсидиана размером с большой каравай. Неудивительно, что раньше я ее тут не встречал, раз она имеет обыкновение приходить в мастерскую в такую рань.
Невзирая на предупреждение Манета, я решил для начала все-таки взяться за партию излучателей для голубых ламп. Работа опасная, она требовала использования костной смолы, зато этот товар быстро разойдется, а процесс изготовления потребует всего-то четыре-пять часов кропотливого труда. Мало того что я управлюсь вовремя, чтобы успеть пообедать с Денной в «Эолиане», я, может, еще и сумею вытрясти из Килвина небольшой аванс, чтобы иметь в кошельке хоть немного денег, когда пойду с ней встречаться.
Я собрал нужные инструменты и устроился под одним из вытяжных шкафов у восточной стены. Место я выбрал рядом со смывателем: одним из пятисотгаллоновых баков из стекла удвоенной прочности, что стояли по всей мастерской. Если прольешь на себя что-нибудь опасное, работая под вытяжкой, просто поворачиваешь кран и смываешь это струей холодной воды.
Разумеется, если быть осторожным, смыватель мне не потребуется. Но все равно, хорошо, когда такая вещь есть под рукой, просто на всякий случай.
Настроив вытяжку, я подошел к столу, на котором стояла костная смола. Я, конечно, знал, что эта штука ничем не опаснее камнерезки или колеса спекателя, все равно блестящий металлический бак меня почему-то тревожил.
А сегодня он выглядел как-то не так. Я указал на это одному из артефакторов поопытнее, который как раз проходил мимо. У Джаксима был изможденный вид, свойственный любому артефактору, занятому каким-то крупным проектом: как будто он не хочет ложиться спать, пока не закончит.
– А что, он так и должен быть весь в инее? – спросил я, указывая на бак со смолой. По краям бака топорщились пучки нежных ледяных иголочек, похожие на миниатюрные кустики. И от металла ощутимо несло холодом.
Джаксим уставился на бак и пожал плечами.
– Лучше переохладить, чем недоохладить! – невесело хмыкнул он. – А то раз-раз, и бабах!
Мне ничего не оставалось, как согласиться. Наверное, это все оттого, что по утрам в мастерской прохладнее обычного. Все печи для обжига пока не горели, и большая часть горнов тоже стояла пустой и холодной.
Я действовал аккуратно, мысленно повторяя в голове все этапы процедуры слива смолы, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Рядом с баком было так холодно, что у меня пар шел изо рта. Вспотевшие руки примерзали к баку, как язык любопытного ребенка прилипает к ручке насоса в зимнюю стужу.
Я отлил примерно унцию густой маслянистой жидкости в герметичный пузырек и торопливо завинтил крышку. Потом вернулся к вытяжке и принялся готовить материалы. После десяти минут напряженной возни я начал длительный, щепетильный процесс подготовки и заправки набора голубых излучателей.
Два часа спустя меня отвлек чей-то голос за спиной. Голос был не особенно громкий, но в нем была та серьезная нотка, которой в фактной пренебрегать не следует.
Голос произнес:
– Боже мой…
Из-за своего нынешнего занятия первым делом я посмотрел на бак с костной смолой. И облился холодным потом, увидев, как черная жидкость сочится из одного угла, стекает по ножке стола и собирается в лужицу на полу. Толстая деревянная ножка была уже разъедена начисто, и я услышал негромкий хлопок и потрескивание: собравшаяся на полу жидкость начала закипать. Я мог думать только об одном: предупреждении Килвина в ходе демонстрации. «Помимо того, что это вещество чрезвычайно едкое, в газообразном состоянии оно вспыхивает от соприкосновения с воздухом…»
Не успел я обернуться, как ножка подломилась, и стол начал крениться. Блестящий металлический бак опрокинулся. Металл оказался настолько переохлажден, что, когда бак ударился о каменный пол, он не просто треснул или помялся – он разбился вдребезги, как стекло. И галлоны темной жидкости расплескались по полу мастерской. Помещение наполнилось резким потрескиваньем и бульканьем: костная смола расползлась по теплому каменному полу и начала закипать.
Давным-давно хитроумный строитель, проектировавший фактную, разместил в полу мастерской пару десятков сточных отверстий, чтобы удобнее было прибираться и ликвидировать всякие утечки. Более того, пол здесь был не ровный, а покатый, чтобы все, пролитое на пол, направлялось к этим стокам. В результате, как только бак разбился, пролитая маслянистая жидкость поползла в двух разных направлениях, к двум отверстиям в полу. И в то же время она продолжала кипеть, образуя густые, стелющиеся по полу облачка, темные, как смола, едкие и готовые вот-вот вспыхнуть.
И Фела, работавшая в одиночестве за отдельным столом в углу мастерской, очутилась в ловушке между двух растекающихся рукавов черного тумана. Она застыла в шоке, приоткрыв рот от ужаса. Она была удобно одета для работы в мастерской: в легких брюках и тоненькой льняной блузке, с рукавами, собранными у локтей. Длинные черные волосы девушки были собраны в хвост, но все равно свисали почти до пояса. Она должна была вспыхнуть, как факел.
Помещение мало-помалу заполнялось отчаянными воплями: люди сообразили, что происходит. Кто выкрикивал приказы, кто просто вопил от ужаса. Они суетились, роняя инструменты и опрокидывая недоделанные изделия.
А Фела не кричала и на помощь не звала – а потому никто, кроме меня, и не замечал, какая опасность ей грозит. Судя по результатам Килвиновой демонстрации, менее чем через минуту вся мастерская должна была превратиться в море пламени и едкого тумана. Времени не было…
Я бросил взгляд на полуоконченные изделия на соседнем рабочем столе, подыскивая что-нибудь, что могло пригодиться. Нет, ничего: россыпь базальтовых глыб, мотки медной проволоки, стеклянное полушарие с неоконченной рунической надписью, которому, вероятно, предстояло сделаться очередной Килвиновой лампой…
И вдруг я понял, что делать. Схватив стеклянное полушарие, я с размаху разбил его о базальтовую глыбу. Стекло разлетелось вдребезги, в руке у меня остался тонкий, кривой осколок с ладонь величиной. Свободной рукой я схватил со стола свой плащ и бросился прочь от вытяжки.
Я прижал большой палец к острой грани осколка, испытал противное тянущее ощущение, сменившееся острой болью. Так, кровь пошла; я мазнул большим пальцем по стеклу и произнес связывание. Встав напротив смывателя, я бросил осколок на пол, сосредоточился и топнул по нему ногой, раздробив стекло подошвой.
Меня пронзило холодом, подобного которому я никогда прежде не испытывал. Не обычным холодом, от которого мерзнут кожа и конечности в зимний день. Холод сотряс мое тело, точно удар грома. Я ощутил его на языке, в легких, в печени.
Однако я добился, чего хотел. Стекло удвоенной прочности, из которого был изготовлен смыватель, покрылось паутинкой трещин, я зажмурился – и оно лопнуло. Пятьсот галлонов воды огромным кулаком ударили меня в грудь, отшвырнули на шаг и промочили насквозь. И я бросился вперед, лавируя меж столов.
Как ни проворен я был, я все же оказался недостаточно проворен. В углу мастерской ослепительно полыхнуло оранжевым: туман начал воспламеняться, выбрасывая вверх странные, угловатые языки багрового пламени. Пламя разогреет оставшуюся смолу, она закипит еще активнее… Больше тумана – больше огня – больше жара…