— Уберите ее!
У него не было времени успокаивать ее, а истерика мешала работать. Сотрудники подхватили соседку под руки и вывели из комнаты скрипача — скорей всего, на кухню. Началась обыкновенная оперативная работа.
Сотрудники, кряхтя, сняли тело и положили на пол. Емельянов убедился, что веревкой действительно послужили подтяжки. На комоде рядом с широкой двухспальной кроватью обнаружилась предсмертная записка. Емельянов отметил, что кровать не расстелена, однако верхнее покрывало примято, что означало — скрипач все-таки лежал.
В записке простым карандашом было написано: «Умираю сам, в моей смерти прошу никого не винить». Маленький огрызок карандаша валялся рядом на комоде. Записку предстояло отправить на экспертизу, чтобы установить, действительно ли это почерк покойного. А после вскрытия, Емельянов знал эту процедуру, дело можно будет закрыть.
Однако никто не отменял осмотра места происшествия и опроса свидетелей. Емельянов, вздохнув, склонился над покойником.
На шее отчетливо виднелась фиолетово-черная странгуляционная борозда. Даже после такой ужасающей смерти было заметно, что при жизни Лифшиц был красив — высок, худощав. У него были вьющиеся, черные волосы, опускавшиеся ниже плеч, без признака седины. Такие мужчины нравятся женщинам, и Емельянов отметил это.
Отойдя и дав возможность судмедэксперту заняться телом, он принялся осматривать комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, это был большой чемодан из полированной коричневой кожи, обклеенный заграничными наклейками.
Он что, собирался уезжать? Емельянов нахмурился. Что-то здесь не стыковалось. Отъезд как-то не сочетался с самоубийством. Наклейки на чемодане были довольно веселые. Судя по ним, скрипач побывал во многих странах.
Емельянов открыл шкаф — там висели в основном пустые вешалки. Пара оставшихся костюмов были совсем уж обыкновенными, поношенными. Похоже, свою лучшую одежду скрипач упаковал в чемодан. То же самое касалось и обуви: в шкафу оставались только старые туфли и ботинки. В комоде возле кровати был страшный беспорядок. Емельянов подумал, что надо было бы пересмотреть все очень тщательно. Интуиция снова подала тревожный сигнал.
На тумбочке возле самой кровати лежали книги — Стендаль «Пармская обитель», сборник рассказов Джека Лондона и сборник рассказов Пришвина. Сверху — очки, еще одни в футляре. Тут же змеей свилась золотая цепочка, а рядом с ней лежал золотой мужской перстень с черным камнем.
В самой тумбочке было два довольно широких отделения — верхнее и нижнее. В первом Емельянов увидел старинные армейские часы. Также там лежал бумажник. В нем оказалась огромная сумма денег: 1800 советских рублей и 1500 американских долларов. Емельянов поневоле присвистнул: при пересчете на советские зарплаты это составляло целое состояние. Кроме того, в первом отделении обнаружился паспорт на имя Лифшица Семена Аркадьевича, который был прописан в доме на Челюскинцев и никогда не был женат…
Во втором отделении обнаружилась почти пустая бутылка из-под греческого коньяка — напитка оставалось только на донышке, половина бутылки гаванского рома и бутылка водки, в которой оставалось не больше четверти. Емельянов хмыкнул: «Хорош трезвенник». Почему-то ему сразу стало ясно, что эти напитки употреблял сам скрипач.
Возле окна, напротив кровати, стоял столик. На нем лежал футляр, в который была упакована скрипка, и портфель с нотами. Все это имело какой-то абсолютно дорожный вид. Было очевидно, что скрипач собирался взять их с собой в дорогу.
Подошел судмедэксперт.
— Смерть наступила приблизительно между 5 и 7 часами утра. Более точно — после вскрытия. Могу еще добавить, что перед смертью он был достаточно пьян.
— Причина смерти?
— Повешение, перелом шейных позвонков и асфиксия. И, судя по всем признакам, он сделал это сам.
— То есть это все-таки самоубийство? — нахмурился Емельянов.
— На первый взгляд, да. Но… — Эксперт замялся, и Емельянов мгновенно ухватился за это.
— Но — что? Что смущает?
— Да есть кое-что, — эксперт вздохнул. — На спине у него, между лопатками, я обнаружил россыпь синяков. Происхождения их я пока не могу объяснить. И большой, совсем свежий синяк на левом бедре. По его состоянию я могу сказать, что он появился буквально перед смертью. Совсем свежий. Полуовальной формы. Более точно покажет вскрытие.
— Его могли повесить? Насильно? — Емельянов чувствовал, как его интуиция бушует вовсю.
— Нет, — судмедэксперт покачал головой, — по первичным признакам выходит, что он повесился сам. Однако меня очень смущают эти синяки. Всегда, когда на теле самоубийцы находятся какие-то насильственные следы, это повод насторожиться.
— Я понял, — Емельянов кивнул. — А что насчет алкоголя? Сильно он был пьян? Могли что-то ему подмешать?
— Учитывая, что запах алкоголя сохранился даже после смерти, я бы сказал, что очень сильно пьян. А насчет подмешать — опять-таки, это покажет вскрытие, анализы. Ну вы же сами понимаете, без них никак.
Емельянов вспомнил почти пустую бутылку из-под коньяка. Да, если скрипач выпил ее сам, он был пьян очень сильно. Синяки могли появиться, когда он в пьяном виде пытался залезть на подоконник, но не удержал равновесия и свалился с него.
На первый взгляд все выглядело так. В три часа ночи скрипач был трезв как стеклышко и говорил с соседкой. И он был один. Затем он отправился к себе, где с 3 до 5 часов ночи выпил почти бутылку коньяка. Это означает, что он был очень сильно расстроен, находился просто в ужасном душевном волнении. Когда напился, решил покончить с собой…
Вот тут и появился следователь прокуратуры, Сергей Ильич. Хмыкнул:
— Ну что, опять тебе повезло, Емеля? Самоубийство? Дело можно закрывать?
— Как сказать, — буркнул Емельянов, который ненавидел просто до смерти, когда его называли Емелей, — есть еще синяки. И собранные вещи.
— А это здесь при чем? — не понял следователь.
— Нелогично. Человек собрался уезжать, упаковал все самые лучшие вещи, а потом полез в петлю? А почему на теле есть следы насилия?
— Емеля, не усложняй жизнь себе, а заодно и всем окружающим! Творческие люди способны на все что угодно. У них нет логики.
Но Емельянов попросту отмахнулся от следователя. Он собирался тщательно сфотографировать и осмотреть комнаты, а затем — допросить свидетелей.
Глава 10
— Странный синяк, — судмедэксперт подошел к Емельянову, когда тот только собирался выходить из комнаты, чтобы допросить соседку.
— Чем странный? — остановился оперативник, привыкший всегда прислушиваться к его мнению. Тем более, что сегодня ему повезло.
Судмедэкспертов было у них два. Первый, громогласный, двухметровый пенсионер, любил поговорить ни о чем, громыхал как пустая бочка и с огромной вероятностью ошибался в своих выводах. Очень часто из-за его неправильных заключений следствие не только затягивалось, но и заходило в тупик. С ним пытались бороться, но это было бесполезно. У него были связи — родственники в самой партийной верхушке. И, несмотря на очень плохую работу, он все равно оставался на своем месте.
Вторым же был бывший врач, тихий, застенчивый еврей лет 45-ти. Он ходил в огромных очках, которые очень ему не шли, делая его лицо гротескным и даже уродливым. Поговаривали, что он был разжалован в судмедэксперты по политическим убеждениям после блестящей карьеры хирурга. Емельянов не знал его биографию в точности, знал он только одно: каждое слово этого эксперта было чистым золотом. Он не только никогда не ошибался, он еще обладал невероятной интуицией, позволяющей делать абсолютно верные выводы буквально из воздуха. И вот теперь на этот вызов приехал именно он, а потому Емельянов считал, что ему невероятно повезло.
— Судя по форме кровоизлияния, его били с огромной силой. Если бы так били трезвого человека, он обязательно должен был бы закричать, — задумчиво произнес эксперт, — но покойный был пьян. А алкоголь не только подавляет чувствительность, но и очень сильно снижает болевой порог. В больших дозах алкоголь может быть серьезным болеутоляющим. Поэтому, если с такой силой били пьяного человека, он мог вообще ничего не почувствовать.
— Зачем бить пьяного? — спросил Емельянов.
— Вот это вопрос, — эксперт вздохнул. — Нелегкая здесь задача. Странное дело. Особенно неприятное потому, что погиб талантливый человек, артист. Дело в том, что я слышал его игру.
— Он был хорошим скрипачом?
— Он был гением. Казалось, скрипка разговаривает различными человеческими голосами. И с концерта ты выходил, как будто слышал голос богов. Но ему было тяжело в этой стране. Гениальный скрипач, по воле какого-то ничтожества — руководителя филармонии, натасканного партийными приказами, он играл роль второй скрипки, почти аккомпаниатора, пока какое-то бездарное существо с партбилетом строило из себя солиста и уродовало драгоценный, старинный инструмент.
— Вы были лично знакомы с ним? — удивился Емельянов.
— К сожалению, нет. Но у нас были общие друзья. И я сам знаю, как ему жилось в этом мире. Как и всем нам.
— Вы имеете в виду евреев? — Емельянов спросил прямо, потому что привык называть вещи своими именами. Тем более, что знал: бывший врач — это единственный человек, с которым можно это сделать. Он поймет.
До Емельянова доходили слухи о подобной несправедливости, но он никогда не придавал им значения, потому что не сталкивался с этим сам, лично. И вот тут, впервые, глядя в задумчивые, печальные глаза за уродливыми очками в толстой оправе, задумался, что в этом мире что-то не так.
Человек с блестящим умом, с невероятной памятью и склонностью к анализу занимался тем, что исследовал трупы всяких пропойц, самоубийц, мелкой шантрапы, двинувшей друг дружку бутылкой по голове. А прославленный скрипач — человек, который обладал невероятным, уникальным талантом, жил в аду огромной коммунальной квартиры, где кроме него проживали еще пять семей, и был вынужден довольствоваться общей уборной и готовить еду на общей кухне, где над плитами сушились панталоны какой-то пьяной уборщицы.