Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы — страница 2 из 15

VII

Старая, проеденная ржавчиной цепь лопнула со звоном от первого же удара мечом. Огромные ворота, затянутые паутиной, заскрипели, когда он навалился на них изо всех сил. Треснули подгнившие доски, сверху посыпалась пыль. Запах разложения усилился. Из мрачного нутра теперь смердело сыростью, крысиным пометом и гнилью.

Он вошел, звеня доспехами, в узкое темное помещение. В полосах света плясала пыль. Никто не навещал эту мрачную одинокую башню почти двадцать лет. Деревянная мебель подгнила и распадалась в прах. Влага проела доски пола, по которым он шел.

Он опустился на колени, начал стирать многолетнюю пыль. Вскоре рука его в бронированной перчатке нащупала ржавое железное кольцо – ручку от едва заметного люка. Он осторожно потянул. Железо было крепким, еще не трухлявым.

Он дернул. Люк с треском поднялся. Он взял фонарь и осторожно поставил ногу в стальной обувке на первую ступеньку лестницы. Дубовая балка затрещала, но выдержала вес мужчины в полном доспехе. Он спустился ниже, и желтоватый свет выхватил из темноты пропыленные кости, глазницы маленьких черепов, раздробленные скелеты, обтянутые высохшей, бледной, словно пергамент, кожей, остатки тряпок и лохмотьев. Мрачный подвал под башней был полон останков детей. Маленькие черепа лежали на кучах берцовых костей. Длинные светлые волосы, заплетенные в запыленные косички, переплетались с высохшими ребрами. Желтые зубки скалились на него в милых детских улыбках.

– Вы здесь, – прошептал он, очарованный. – Вы ждали меня. Да-а-а. Мои славные. Я скоро накормлю вас. Подождите.

Он быстро вернулся наверх, зажег свечу, начертил мелом пентаграмму.

Над захоронением пронесся стон. Черепа шевельнулись, затрещали.

– Идите ко мне, малышки! – прохрипел он, кладя руку на сердце – вернее, на якку, на которой огромный лев опирался о гербовый щит.

Стон стих, словно обрезанный ножом. А потом раздался шепот. Все громче, все настойчивей. Он долетал со всех сторон, грозный, враждебный, настойчивый. Он прикрыл глаза и не открывал их.

– Ступайте, куда я вам прикажу, малышки. И делайте то, что я вам прикажу. Мои малышки… Мои любимые.

Они послушались. У них не было выбора.

* * *

Подгнившая вонючая свекла ударила в доски рядом с головой поэта. Вийон заморгал, скривился.

– Промазал, жополюб ты недоделанный! – крикнул он полному господинчику с худыми, кривыми ногами, одетому в порванную йопулу и кожаный чепец, из-под которого выглядывали глазки городского дурачка. – Слышишь, лошок?! Выше целься, а то еще какому-нибудь прохожему глаз выбьешь.

Толпа мещан, собравшаяся перед поэтом, разразилась смехом, криками и свистами.

– Гляньте, люди добрые! Вот ведь конелюб в сраку деланный! – заорал толстый мужик в смердящем кожухе и измазанной навозом власянице. – Звенит, как три гроша в кошеле!

– Да это ж поэт голожопый! – загоготала толстая бабища в намётке и в пятнистом, жестком от грязи чепце, демонстрируя по ходу дела многочисленные дыры в подгнивших зубах. – Странствующий виршеплет в жопу голубленный! Эй, бродяга, поглядим, как ты посмеешься, когда к ратуше тебя поволокут.

Невысокий лохматый оборванец метнул в Вийона горсть грязи, смешанной с конским навозом. На этот раз попал прямо в нос, а учитывая тот факт, что правое плечо метателя было куда ниже левого, это можно было считать истинным чудом. Шельма присвистнул раз и другой, возбудив волну смеха среди городской черни. Сплюнул сквозь широкую щель в передних зубах.

– Ах ты ж, в морду маханный! – застонал Вийон. – Глядите, попал, честные мещане! Награду герою! Для отважного горлореза – будет славная профура! – кивнул он старой, толстой как бочка тетехе с подмалеванным да подчерненным лицом. – Эй, ты там, лахудра! Задери сорочку, чтобы поблагодарить героя, а вы, добрые мещане, носы-то позатыкайте, а то духман пойдет, как от бочки с селедкой!

– Ты, козлина, рот-то закрой! – вскинулась оскорбленная. – Ты, чертов мужеложец, в жопу ёбаный! Вот же схвачу счас дрючок да так тебе в башку твою кудлатую захерачу, что станешь ты не мужик, а дурень!

Вийон злобно рассмеялся. Диспут становился все горячее. Но он пришел сюда не затем, чтобы произносить ученые речи для плебса. Да и место, в котором он находился, не было университетской кафедрой. Нынче утром доставили его под стражей к этому старому позорному столбу и выставили на посмешище городской швали, заключив его руки и шею в дыры подгнивших колодок. А все потому, что вчера вечером он вступил в спор с несколькими гулящими трепушками у ворот Од, а ссора эта переросла в громкий обмен проклятиями. Не прошло и три «отченаша», как в ссору вмешалась городская стража, и Вийон оказался в подземельях под ратушей, обвиненный в нападении, побоях и оскорблении старых проституток, а кроме того – в отказе платить за удовольствие, которое те паршивые потаскухи якобы должны были ему доставить. Вийон предпочел бы скорее найти себе щель в городской стене, чем воспользоваться ars amandi[20] одной из столетних лахудр, выставляющих себя в воротах Од в надежде затянуть в переулок потемнее пьяницу или сельского мужика. Увы, близкое знакомство с прелестями этих шлюшек грозило потерей вкуса и свежего запаха на ближайшие полгода. Но и что с того, если прево этого расчудесного города не поверил словам поэта. Не любил он искусство, не ценил хороших стихов и баллад. И потому Вийон нынче искупал свою вину, выставленный на посмешище плебсу и всему народу.

У позорного столпа собралось уже немало мещан. Естественно, патрициев среди них не было. Окружали Вийона грязные, кривые морды простолюдинов, испещренные чирьями и шрамами после оспы. Рты, привычные к проклятиям, дышащие вонью кислого пива, лука и чеснока, смрадом из дыр в гнилых зубах; поразительное скудоумие и грубость написаны на лицах. Простолюдины жаждали дешевого и незамысловатого зрелища, каким и был преступник в колодках.

Большой шмат конского навоза ударил его в щеку. Сделавший это – куцый недомерок с одним глазом больше другого, провалившегося глубоко в череп, – ржал от радости, как молодой жак перед первой потрахушкой. Когда же тряс головой, тонкие нити слюны стекали у него с верхней губы.

– А ты чего радуешься, выпердыш трипперной шлюхи?! – крикнул Вийон. – Думаешь, что как попадешь в поэта говном, так ты уже и мужик, а твой стручок по первому хотению сделается твердым как пушка?

– Ты язычок-то подвяжи, виршеплет! – заорал битый оспой верзила со сломанным носом. Судя по окровавленному фартуку и гнилой вони, что тянулась за ним, был это подмастерье мясника из ближайшей лавки, а судя по сложности речи – как бы не самый просвещенный человек в толпе плебса, подмастерьев и городской бедноты. – Таперича ты гордый, а вчера тебя две старые лярвы пинками гнали! Так на тебе скакали, как Господь Исус на лысой кобыле, когда ты за приятственность свою своевольным дамам не заплатил. Не дали они тебе дырки-то за твои стишата, жопотрах, да и поэзия твоя не больше говна в жопе стоит!

Толпа снова зареготала. В воздухе свистнули камни.

– А чтоб у тебя могила херами поросла! – запищала честна́я девица в мятом уппеланде. Лицо ее было столь отвратным да неровным, будто муж каждую неделю лупил ее доской с набитыми гвоздями. И – о чудо – потаскушка держала за руку милую маленькую девочку с большими темными глазами, красивыми бровями и мило очерченными губами. – Вот, Паула, – подняла она камень и втиснула в руку ребенку, – научи мерзавца уму-разуму.

Девочка тут же использовала камень по назначению. Бросила точно. Вийон глянул на нее с упреком, скривил лицо в ухмылке и высунул язык.

– А вот тебе, сводник! – заорала толстая бабища и бросила в поэта куском гнилой репы. – Вот тебе, рукосуй, лоходранец паршивый!

– Да отъедитесь вы от меня, лахудрищи конские! – прошипел Вийон бабам в толпе. – Прочь пошли от столпа, обезьяны вы, лошицы с дырками! Из вас дамы, как из старой клячи жеребчик. Как на ваши паршивые морды гляну, то все у меня из брюха долой просится – глядишь, всем покажу, что ел сегодня!

Бабенки оказались не столь уступчивы, как селяне, подмастерья да нищеброды. Камни да огрызки полетели еще гуще. Вийон прикрыл глаза, попытался нагнуть голову к вонючей доске колодок.

«Все из-за Марион!» – подумал он зло. Если бы не она, он бы не оказался в колодках здесь, на площади Сен-Назер. Он приехал в город специально ради нее, проклятой потаскухи. Полдня искал ее, пока не принялся расспрашивать о ней старых шлюх под воротами Од. Те не хотели с ним говорить, поэтому дошло до ссоры и скандала, последний акт которого разыгрался в ратуше, а эпилог – здесь, на грязной, болотистой площади.

Марион… Он уже почти не помнил запаха ее волос, черт лица. Прошло четыре года с тех пор, как он оставил ее и отправился в Париж. Теперь же, после четырех этих зим, он возвращался к ней бакалавром, поэтом и… изгнанником, без права возвращаться в столицу на десять лет, да и то ему еще повезло, что вырвался целым из рук парижского палача да избежал приготовленной уже виселицы.

Если б не Марион, он ни за что бы не вернулся в упадочный Каркассон, город башен и стен, в старую крепость, провонявшую дерьмом и кровью, потом и грязью. Когда он осматривался вокруг, видел славную Девицу Лангедока, погребенную в паршивых отходах городских дурней, такую же мерзкую, как и столетние шлюхи из-под ворот Од. Площадь окружали старые, осыпающиеся каменные дома. Массивные дуги, контрфорсы и стрельчатые окна собора неподалеку были покрыты толстым слоем сажи и копоти. Чуть дальше виднелись башни над ближайшими стенами: Тюремная, Сен-Марти и Сен-Назер, между которыми свистел ветер. На голубом небе, густо усеянном тучами, кружили стаи ворон. Он отвел взгляд от неба. Не время было витать в облаках, поскольку был он не в небе, а в колодках, на площади, заваленной навозом и объедками. Неподалеку крысы сражались с воронами за падаль из канав, смердело кровью из лавок да магазинчиков, а ободранная толпа нищебродов, собравшись вокруг позорного столпа, источала мерзейший из возможных смрадов – вонь бедности, грязи и вырождения.

Точно брошенная горсть грязи прервала его размышления. Он поднял голову. Двое подвыпивших головорезов из корчмы по соседству устроили соревнование по метанию в цель. Он опустил голову. В серой толпе простецов заметил маленького мальчика со светлыми золотистыми волосами. Ребенок всматривался в него широко раскрытыми глазами, совершенно как если бы в первый раз увидел человека, поставленного к позорному столпу. Поэт мерзко улыбнулся ему.

– Эй, малой! – крикнул. – Смотри и запоминай, что ждет шельмецов и гуляк. И я был когда-то юным невинным отроком, а как теперь выгляжу? И что со мной стало? Вместо того чтобы молитвы читать пред паствой, стал я посмешищем для плебса! И ты закончишь так же, если Боженьке молиться не станешь!

Личико пацаненка искривилось в плаче. Но он утер слезы и тоже потянулся за камнем. Увы, до цели не добросил.

– Жерар, что ты делаешь? – всплеснула руками его мать, дородная матрона в старом, дырами светящем уппеланде. – Жерар, ты же вспотеешь! И заболеешь потом!

– Я все папеньке расскажу! – захныкал малыш. – А тому… тому злодею… голову отрублю!

– Ракальник, шельма, нищеброд, паскудина! – обзывали Вийона двое парней постарше. То и дело дополняя свои слова точно брошенными комками подмерзшей грязи.

– Пьер, Луи, хватит уже! – кричал кто-то из толпы на непослушных сыновей. – Домой, негодники!

* * *

Этьен Маркар отвернулся от развеселого зрелища, какое представлял собой виршеплет-оборванец в колодках, осыпаемый толпой камнями. Плащ и рубаха этого несчастного светили дырами, пулены были порваны, лицо – грязно и покрыто многодневной щетиной. Воистину – картина беды и отчаяния!

Но известному и уважаемому мастеру-литейщику не престало тратить время на плебейские развлечения. И он быстро направился по улочке Дам-Каркасс к площади Пьера-Августа. Его ждали в мастерской.

Он шел по скверной городской брусчатке, покрытой мусором, навозом и грязью. Миновал собор Сен-Назер – широкое, низкое и приземистое строение, словно корабль сидящее между скалами остроконечных крыш верхнего города. За собором он вошел в переулок, что вел к улице Святого Людовика. С обеих сторон вставали выщербленные стены домов с фасадами, ощетинившимися шпилями пинаклей. Подле грязных, покрытых лишайниками стен стояли лавки, будки, тележки и бочки. Мутный свет факелов и фонарей отражался от мокрых камней и луж, отбрасывал бледный отсвет на стены, принимавшие цвет старых человеческих костей.

– Этьен… Мэтр Этьен.

Литейщик вздрогнул, услышав злобный шепоток и сразу после – топот ног. Мимо него прошмыгнули двое ребятишек в лохмотьях. Ему показалось, будто дети покрыты кровью, а на их телах виднеются свежие раны. Он обернулся, но маленькие нищие уже исчезли за горой бочонков и кривым возком шорника.

Этьен встревоженно осмотрелся. Ему вдруг стало страшно, возможно, оттого, что светлые волосы парнишки и темные – девчушки напомнили ему… Винсента и Жанетт?! Нет, невозможно. У него просто помутилось в голове. Ведь его дети были под хорошим присмотром. Ведь с ними ничего не могло случиться!

Он перекрестился и двинулся вверх по улице. С облегчением узнал знакомые двери своей мастерской. Нажал на ручку и вошел внутрь. Вернее – хотел войти, но что-то привлекло его внимание.

Двери были испорчены. Кто-то из подлых шельм, нищих или другого какого уличного отребья, сделал на двери отметку – острым орудием выцарапал на ней знаки: букву «V» и две черточки… Ага… Это была римская цифра VII.

Он толкнул дверь и вошел в большой зал. В нос ударил запах горячей меди, он почувствовал жар, услышал лязг металла. Кровавый отсвет ложился от печи, в которой поддерживали огонь его подмастерья – крепкие, неразговорчивые парни в кожаных кафтанах и чепцах. В красных отблесках выглядели они бесами адской кузницы.

Этьен остановился над ямой под форму. Осмотрел и обстучал фундамент и вмурованный в него стержень. Хорошая, профессиональная работа. Хотя форма еще не была наполнена бронзой, он почти ощущал холод, тяжесть и звонкость огромной чаши, которая будет в ней отлита. Rex Regis.[21] Колокол для городского собора. Это честь, что его изготовление поручили ему, одному из многих мастеров литейного промысла в городе.

– Давайте шаблон и веретено!

Подмастерья вертелись как ошпаренные. Горячий металл взблескивал огнем, отбрасывал кровавые пятна на стены мастерской. Красный отсвет размазывал контуры людей, ослеплял.

– Пускайте бронзу!

Глиняная затычка разбилась на куски уже после первого удара молотом. Красный поток полился по направляющим с шипением, шумом и бульканьем. Огромная форма начала наполняться.

– Не спускайте помногу!

Легкий ветерок шевельнул волосы мастера-литейщика. Дверь в мастерскую отворилась внезапно, уступив порыву ветра, ударила с грохотом о стену. Этьен замер: сквозь шипение, скворчанье и писк расплавленного металла показалось ему, что снаружи мастерской донесся топот и шарканье тяжелых ног, а потом удары копыт о камни, словно что-то вошло внутрь. Впрочем, нет, это ему наверняка просто примерещилось! В мерцающем свете он не различал никого, кроме занятых делом подмастерьев. Бросил короткий взгляд за спину. Показалось ему, что нечто стоит позади – нечто тяжелое и мощное, только что вошедшее в открытые ворота плавильни…

– Гарнье, закрой дверь! – рявкнул он на одного из подмастерьев. С облегчением наблюдал, как форма колокола наполняется металлом. Теперь достаточно было просто подождать, пока он остынет. – Закупорьте сливы!

Терминаторы[22] и слуги бросились к печи, чтобы остановить вытекающий из нее металл. Заткнули раскаленное отверстие глиной, остановили поток расплавленного металла, и тогда Этьен услышал шипение. Сперва тихое, с каждым мгновением оно становилось все громче!

Мэтр не успел даже испугаться. Плавильная печь вспыхнула. С грохотом и вспышками разлетелись затычки в сливах для расплавленной бронзы, кожаные мехи занялись огнем…

– Черт побери, что происходит?! – крикнул Этьен.

Печь выстрелила искрами, затрещала, по ней поползли трещины. Мэтр-литейщик видел такое впервые! Он затрясся и вскочил на ноги.

– На землю! – рыкнул. – На землю, а не то прощайтесь с жизнью!

Поздно! Литейная печь разлетелась! Взрыв разорвал ее изнутри, расплескав во все стороны огненный дождь из обломков и тяжелых горячих капель металла. Взрыв этот смешался с воплями умирающих, горящих в живом огне людей, с ревом огня и шипением остывающего металла. В какой-то момент треснули тяжелые прокопченные колонны, что подпирали крышу. Сверху посыпались балки, колоды и доски.

– Жорэ… – начал было Этьен. Взрыв отбросил его под стену. Был он страшно обожжен, видел лишь одним глазом, а его обшитый мехом плащ тлел. Он застонал, а потом, почти воя от боли, сверлившей голову и левую руку, принялся подниматься на ноги…

Кто-то пробежал рядом, воя как безумный. Это был заживо горящий работник мастерской. Он вывалился наружу сквозь опаленные ворота. Орал от боли, страха и ужаса и бежал вниз по улице.

– Спасите! – застонал Этьен. – Жорэ, помогите…

Пламя выстрелило выше разрушенной крыши литейни. Лизнуло доски соседних домов, перескочило туда вместе с искрами. Этьен ползал между пылающими балками, спотыкаясь о мертвые тела подмастерьев и прислуги, пока не уперся в глиняную стену формы. Колокол устоял! «Rex Regis» не был поврежден. Этьен затрясся от рыданий, а потом замер, прижав обожженную голову к краешку отливной формы, среди ревущего пламени и треска ломающихся досок.

* * *

В двух кварталах оттуда Вийон поднял голову. Его удивило, что вокруг деревянного эшафота с колодками уже не было зрителей. Увидел он вспышку пламени над городскими крышами, услышал вопли и крики мещан. Люди бежали с ведрами на пожар, толкались и ругались. Колокола на соборе звонили как ошалевшие, а зловещее гудение пламени становилось все сильнее и все неумолимее.

– Черт побери! – прошептал поэт. – Возвращайтесь, псовы дети! Что, надоело вам?!

Никто его не слышал. Все бежали на пожар.

VI

Вийон поглубже вжался в сходящиеся клином стены около башни дю Мюле д’Авар. Подождал, пока патруль городской стражи пройдет по улице. С момента, когда в литейной мастерской вспыхнул пожар, в котором сгорели два дома, стражу удвоили, а проклятущие городские шпики были на каждом шагу. Фонарь, который нес командир, отбрасывал кровавые отсветы на мокрую брусчатку и стены домов, покрытые многолетней грязью. Когда фонарь превратился в крохотный утлый огонек в конце улочки, Вийону вдруг померещилось, будто он, стоя меж замшелой городской стеной Каркассона и стенкой, созданной фасадами старых домов-развалин, перенесся в мрачную бездну. Во мраке что-то таилось. Что-то большое и тяжелое. Вийон услыхал тихий звон железа о камни. Подкованное копыто? Он замер, всматриваясь во тьму, однако ничего не заметил. По спине его прошла дрожь. Он быстро побежал к низкой окованной железом калитке и постучал три раза. Миновало какое-то время, пока с той стороны послышались шаги.

– Не видишь, каналья, закрыто! – раздался хриплый мерзкий голос старой бабы. – Дырку себе в земельке выгреби, ежели хер в штанах не удерживаешь! А коли на трах охотка пришла, так утром приходи, шмары спят все, охальник ты эдакий!

– Это я, мытарь мостового, не узнаете? – зашипел поэт. – Налог-то вы мне передали, да его я назад принес. Пара ливров, небось, пригодятся…

– Погодь, сейчас я! – просипела старуха изменившимся голосом.

Вийон слышал, как стукнул засов, потом двери отворились, выпустив полосу желтого света. На ступенях, что вели вглубь башни, стояла толстая старуха в порванной рубахе. Были у нее крохотные злые глазки и большие мешки под ними. Распущенные седые космы выбивались из-под грязного чепца.

Увидев Вийона, она хотела захлопнуть дверь, но поэт оказался шустрее. Одним движением воткнул ногу в щель, одним рывком сильных рук отворил калитку настежь и вскочил внутрь. Прижал бабищу к стене. Профура хотела крикнуть, но крик замер у нее на губах и превратился в хрип, когда Вийон сунул ей под подбородок клинок чинкуэды.

– Только дернись, старая обезьяна! – прошипел поэт. – Ни звука, а не то так продырявлю горло, что запоешь как соловей! Где Марион?

– Н-не… не знаю.

– Как это «не знаю»? Она ведь в твоем заведении подмахивала, когда я отсюда уезжал.

– Уш… ушла… – прохрипела старуха.

– Куда? – кинжал Вийона воткнулся под толстый подбородок маман Марго еще сильнее. – На дно Ода? В другой лупанарий? К полюбовнику? Говори!

– Я давно ее… не видела… лахудру траханую… Ничего не знаю…

– Если не знаешь, то не вижу причин, чтобы не перерезать тебе горлышко. Что, другому своднику ее продала?

– Пого… поговори с Ого…

– Так он еще топчет земельку? Когда я уезжал – подыхал вроде.

– Еще не… не отбросил копыта…

– Веди!

Чуть отодвинул кинжал и пропустил старуху на лестницу. Марго пошла вверх по скрипящим ступеням. Башня была сырой и темной. Воняло здесь мышиным пометом и плесенью – как в большинстве домов в этом паршивом, гнилом месте. Вийону казалось, что не убирали тут со времен Людовика IХ[23], который заложил семнадцать башен Каркассона.

Старая профура остановилась между этажами. Толкнула обтрепанную дверь и жестом указала на проход за ней. Вийон не вошел. Встал на пороге, присматривая за Марго. Этой старой ведьме могло взбрести в голову захлопнуть за ним дверь.

В комнате было темно. Поэт услышал тихий шелест соломы, потом скрип досок, словно кто-то перевернулся на постели.

– Ого, старый ты козел, слышишь меня?

– К-к-к-кто г-г-г-говор-р-рит? – произнес заикающийся голос из темноты.

– Где Марион?

– М-м-м-мар-р-рион… уш… ушла.

– Когда и куда?

– Д-д-две н-н-нед-д-дели т-т-тому. В к-к-канун Анг-г-г-гелов-Ст-т-тражей. К-к-кто здесь?

– Вийон.

В темноте снова раздалось шуршание соломы и скрип досок кровати. Тихонько пискнула мышь или крыса. Как видно, Ого переворачивался на мешке.

– В-в-вийон?! К-к-как эт-т-то?

Из темноты, рассеянной вдруг сиянием свечи, вынырнуло кривое сморщенное лицо. Огромная бородавка уродовала левый глаз человека. На правой половине лица виднелся свежий припухший шрам, что тянулся от лба, через бровь и щеку, до самой губы. Вийон вздрогнул. Скажи кто-нибудь, что Ого по-своему симпатичен, эти слова и раньше прозвучали бы как дешевая издевка, брехня комедианта из паршивой труппы, бродящей по дорогам. Теперь же, когда его еще больше изуродовали, трудно было представить, что этот человек может не вызывать тошноту и отвращение.

– Она. Эт-т-то он-н-на сде-сделала. Эт-т-та с-с-сука. – Ого дотронулся кривым, грязным пальцем до лица подле правого глаза. – Пер-р-ред те-тем как ушла.

– Куда ушла?

– У не-не-ней д-д-дьявол в ба-башке сидел.

– Эта сука дьявола в себе пестовала, – прохрипела Марго, обдавая Вийона гнилым дыханием, плюясь слюной и злостью. – Вот ведь профура мерзкая! Здесь же ей как у матушки было… Я ей деликатесы давала, лимоны, мед, голубила как доченьку. К ней трахари серьезные приезжали. Сам благородный господин де Сий… А все одно прочь ушла. С горбуном, с чертовым семенем.

– С горбуном? Каким горбуном?!

– Да вот прилез к ней какой-то карлик, скрученный так, что носом в яйца утыкался. Говорили, будто он звонарь на Святом Назарии. Но я скажу: чертов он слуга, колдун проклятый. Потому как уродства такие – они только от чар…

– Как звался?

– Да кто там знает…

– Как выглядел?

– Как конь сарацинский у мавров в Гренаде.

В темноте комнатушки снова зашелестела солома, заскрипело источенное дерево.

– Что тебе от Марион надо?

– Ты лучше пасть-то закрой, старая перечница. Комнату мне ее покажи.

Ого и маман Марго переглянулись. Вийон поймал этот их взгляд. Что-то скрывали? А может, готовили ловушку?

Он схватил Ого за патлы и махнул кинжалом перед его носом.

– Если хоть слово неправды сказал, старый ты козел, я тебе это припомню. – Он шевельнул чинкуэдой. – Помни об этом, Ого. Если что, вернусь и тебя выпотрошу!

Ого затрясся, заморгал. Вийон отпустил его и рявкнул старухе:

– Веди в ее комнату!

Маман Марго почти переломилась в поясе и ступила на лестницу. Вийон двинулся следом, осторожно и тихо, словно кот. Кинжал не прятал. В борделе маман Марго не раз резали людей и за меньшую провинность, чем угроза хозяйке кинжалом. Кажется, где-то в подвалах даже была вонючая яма с известью, где разлагались кости нескольких нахальных хватов, которые решились побеспокоить хозяйку ночью и которые выказали меньше осторожности, чем поэт. Вийон не имел ни малейшего желания присоединяться к их веселой компании.

Они поднялись по скрипящей лестнице на последний этаж замка. Самый высокий в старом, никогда не использовавшемся донжоне, этаж превратился в несколько небольших зальчиков, разделенных деревянными стенками. Было тут холодно и сыро. Ветер свистел в щелях, сверху капала вода, так как на улице шел дождь.

Марго показала дорогу. Вийон выдернул у нее из рук свечу и толкнул перекошенную дверь. Та не была заперта, и он вошел в маленькую сырую комнату. Свет пламени выхватывал из темноты контуры деревянной кровати с растрескавшимися досками, перевернутую бочку в углу, скамеечку, табурет, изъеденный древоточцами сундук и свисающую по углам патину. За окном шумел дождь, в воздухе чувствовалась влага и запах гнили. На стене висел выцветший гобелен с изображением архангела Михаила, несшего Христу узелок, наполненный душами. Лица у Христа не было. Вместо него виднелась выгрызенная крысами дыра. Рядом висело зеркало – грязное, с отстающей от дерева серебряной краской. Скатерть на расшатанном столе давно была трачена мышами и молью.

И это все. Все, что осталось от Марион.

Вийон обыскал комнату. Заглянул под кровать, проверил, не отходят ли на стенах доски, осмотрел пол. Ничего. Шлюха не оставила после себя ни знака, ни следа – ничего, что указывало бы, где ее искать.

Он подошел к окну – к узкой бойнице, и тут взгляд его остановился на небольшом очаге в углу. Когда он осмотрел его внимательней, заметил лежащие в пепле осколки. Взял в руки самый большой из них, присмотрелся в слабом свете свечи. Это был просто черепок от старого горшка из обожженной глины. То есть снова – ничего. Он уже собирался бросить его в пепел, когда почувствовал под пальцами какие-то царапины.

Поэт осторожно приблизил его к свету. На глиняной поверхности острым предметом кто-то выцарапал буквы, что складывались в латинскую надпись: «Pareatis. Deum sequere».

Вийон покачал головой. Это было интересно… «Иди за голосом Бога». Может, Марион и правда ушла. Ведь она исчезла больше двух недель назад…

Осмотрел остальные осколки, но на них не было надписей. Бросил их в пепел, сплюнул и сунул за пазуху тот фрагмент, на котором были нацарапаны кривые буквы. Здесь ему больше нечего делать. Оставалось только разыскать звонаря собора Святого Назария.

* * *

– Ушел, сукин сын, – прошипела в темноту Марго.

– Т-т-т-тогда иди. Сооб-б-б-бщи…

– А если вернется? Глотки перережет…

– Н-н-не верн-н-нется… Н-н-не верн-н-нется…

* * *

Городской собор, посвященный Святому Назарию, древнему мученику из Милана, величественно вздымался над щербатыми крышами домов Каркассона. Он был не таким стройным и гордым, как парижский Нотр-Дам, но широким и массивным, будто натруженные плечи селянина из Лангедока или Оверна. Его абсида, обращенная боком к площади Сен-Назер и к башням Сен-Мартин и Тюремной, была выкрашена белым и уже издалека выделялась на фоне посеревших и почерневших стен усадьб, мокрых каменных крепостных стен и башен, над которыми собирались клочья осеннего тумана.

Вблизи собор выглядел куда выше. Возможно, потому, что окрашенные синим карнизы окон и розеток придавали ему видимость легкости и стройности. А может, казался он выше оттого, что хотел оторваться от грязной мерзкой площади, от отвратительной толпы оборванцев, которая кишела подле его белых, красивых контрфорсов. Старые столетние шлюхи, прячущие шрамы, морщины и шанкры под толстым слоем белил, слепые нищие с собаками и детьми, жонглеры и акробаты. Между массивными контрфорсами поджидали богобоязненных мещан нищие и калики перехожие, стонущие о милостыни, хватающие за платья и кабаты, а порой и загораживающие проход.

Вийон без труда протолкался сквозь орущую толпу. Шельмы и мошенники распознавали в нем братственную душу, обычно настырные нищие уходили с дороги, а слепцы еще издали примечали, что это член братства воров, цеха шельм и королевства горлорезов, а потому и не молили о милостыни.

Вийон на некоторое время застрял в толпе, собравшейся перед порталом, что вел к южному крылу трансепта. Хотя был hora nona[24], время обычной дневной мессы, а до праздника святых апостолов Симона и Иуды Фаддея оставалась еще неделя, к собору шли целые толпы. Возможно, оттого, что день был мрачным и дождливым, солнце пряталось за туманной завесой, а окна храма, освещенные желтоватым заревом свечей, казались единственным теплым местом на мрачной площади. Площади, на которой два дня назад закованный в колодки Вийон был выставлен на посмешище городской черни.

Перед входом в остроконечную арку толпа мещан и бедняков редела. Неподалеку от каменного порога собора стоял ребенок в лохмотьях, его сторонились словно прокаженного. Вийон воспользовался случаем. Хотел пройти мимо ребенка, чтобы сократить себе путь.

– Не иди в собор, Вийон, – услышал позади.

Он обернулся и увидел дитя. Девочка подняла веки, и вор увидал два черных пятна на месте ее глаз. Вийона бросило в дрожь. За свою жизнь он видывал немало жестокости, часто был свидетелем того, как нищие калечат своих детей, чтобы те могли лучше зарабатывать на хлеб, собирая милостыню с богобоязненных и милосердных глупцов, но никогда не видел он настолько безжалостно изуродованной малышки. Кто это с ней сделал? И зачем?

– Я должен отыскать Марион. Горбун из собора…

– Здесь нет блудницы, которую ты оставил, – сказала маленькая нищенка. – Большой Дракон цвета огня падет с неба. Дракон с семью головами и десятью рогами. И тогда случится очередное несчастье, знаменующее приход Зверя, который уничтожит город. Впереди еще шесть катаклизмов, предвещающих его возвращение.

Люди, шедшие мимо ребенка, отшатнулись еще дальше, наступая на пулены и босые ноги, толкаясь и пробираясь вперед.

– Колетт! – крикнула в толпе какая-то женщина, пытаясь протолкнуться поближе. – Моя маленькая Колетт, что случилось? Кто это с тобой сделал?!

– Это не Колетт, – крикнул в ответ низкий толстяк в испачканном кубраке, пытаясь оттянуть женщину от маленькой нищенки. – Она же дома сидит, а с ней Анжелика… Где ты тут нашу доченьку видишь? Ну где, дура?! Стой, а не то как дам в морду, так копытами накроешься…

Вийон не слушал, дал толпе увлечь себя и перевести через порог. И вот он уже в соборе.

Все три нефа были заполнены людьми. Знать и мещане сидели на скамейках, простолюдины стояли на коленях на полу, молились и всхлипывали, глядя на хоры и алтарь. Мрачное нутро собора освещали сотни свечей, отбрасывая теплые, мерцающие блики на бледные лица мужчин и женщин. Только наверху лучи золотого осеннего солнца, просачиваясь сквозь цветные стекла витражей северной розетки, отбрасывали синие и красные снопы света на хоры, молельню, литургиста и стройные колонны, поддерживающие свод.

Вийон поднял голову. Царица Небесная – гордая и чистая – смотрела на него свысока, словно удивлялась, что, вместо того чтобы молиться, он пришел сюда искать мерзейшего карлика и паршивую шлюху из городского борделя. Вийон старался избегать ее взгляда. Осматривал темные внутренности храма. Он пришел сюда, чтобы отыскать горбуна, которого видели у Марион, и, как оказалось, не мог выбрать худшего времени. Не думал, что в соборе будет столько народу, и теперь бессильно искал среди склоненных спин горбатого, кривого человечка.

Шел confiteor[25]. Литургист, глядя на алтарь, говорил шепотом, который разносился по всему нефу:

– Confiteor Deo omnipotenti, beatae Mariae semper virgini, beato Michaeli archangelo, beato Joanni Baptistae…[26]

Вийон, укрывшийся за колонной, вздрогнул. По ту сторону собора, в боковом нефе, кто-то горбатый медленно протискивался сквозь толпу. Был ли это нужный ему горбун? Увы, мерцающий свет не позволял хорошо рассмотреть.

Вийон направился в ту сторону. Расталкивал людей, топтался по ногам и пуленам, но никто не обращал на него внимания. Все – богатые и бедные, старые и молодые, больные и здоровые – глядели на алтарь. В глазах их блестели слезы надежды и что-то еще… Это был страх. Страх перед непознанным.

– …Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa. Ideo precor beatam Mariam semper virginem…[27] – шептали бесчисленные губы. Те, кто не знал латыни, молились на д’Ок или по-французски, кланялись и били себя в грудь.

Вийон не обращал на них внимания. Протискивался сквозь толпу оборванцев, преследуя горбуна. Миновал людей, вжавшихся в промозглые углы собора, сбившихся на лавках, дышащих с облегчением, втягивавших запах воска, словно запах свежего хлеба. Святые Петр и Павел смотрели на него с южного витража.

Он не обращал внимания на святых. Как представитель цеха мошенников и шельм, был он эксклюзентом, купно с жонглерами, актерами, комедиантами и шлюхами. Был человеком, недостойным причастия, лишенным к тому же права упокоиться в освященной земле. Поэтому не обращал внимания на убогих и тех, чье есть Царствие Небесное, счастливых, покорных, словно собаки под плетью, тех, кто как раз возносил к Господу свои смешные oremus[28].

– Aufer a nobis, quaesumus, Domine, iniquitates nostras: ut ad Sancta sanctorum puris mereamur mentibus introire. Per Christum, Dominum nostrum. Amen,[29] – говорил священник, поднимаясь по ступеням алтаря.

Вийон протиснулся рядом со скамейками в той части нефа, что была отведена для женщин. Миновал матерей, обнимающих плачущих младенцев да всматривающихся в золотистое сияние алтаря. Миновал дальние лавки, где сидели старухи и толстые бабы, закутанные в вонючие кожухи да потрепанные юбки. Вокруг слышались хрипы и перешептывания женщин в чепцах. Святые глядели на Вийона с образов. Михаил архангел следил за ним голубыми глазами.

– Dominus vobiscum,[30] – начал священник коллекту.

– Et cum spiritu tuo,[31] – отвечали министранты и клирики.

– Oremus, – воззвал к молитве священник.

Вийон пробрался на противоположную сторону нефа. Не отводил взгляда от того места, где исчез горбун. Была это молельня Святого Иоанна, на пересечении нефа и трансепта. Поэт нырнул в тень вокруг колонн – было тут немного попросторней. Глядел на него каменными глазами Христос, с другой колонны – Богоматерь. А с еще одной… Зверь. Огромный рогатый дьявол.

Вийон ломился вперед, щедро раздавая тумаки, протискиваясь между слепцами, нищебродами, слугами. Никто к нему не цеплялся. Никто на него даже не смотрел. Люди боялись. Поэт чувствовал отвратительный запах их пота.

– Dominus vobiscum,[32] – произнес священник перед Евангелием.

Вийон наконец добрался до пересечения трансепта с боковым нефом. Далеко среди обнаженных голов верующих заметил он изогнутую дугой спину карлика. Поэт закусил губу и стал как можно быстрее проталкиваться в ту сторону.

– Братья и сестры! – литургийщик обернулся к верующим. Говорил он на д’Ок, языке Лангедока, языке древних рыцарей и трубадуров. – Послушайте Слово Божье. Поскольку тот, кто закрывает слух свой для Слова Божьего и открывает его для еретической скверны, подобен побегу, что оторвался от виноградного куста. Не бойтесь Зверя. Ибо сказал святой Иоанн: «…и увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и вверг его в бездну и заключил его»[33].

– …Братья и сестры! Вы собрались здесь, вверившись Богу, в Святой Троице Единому, чтобы спас он вас от Демона, что пришел в город. Не страшитесь и не верьте дьявольским козням. Господь охранит вас от зла, когда предадитесь в руки его. Ибо вам – Царствие Небесное, а удел трусов, неверных, отступников, убийц, распутников, музыкантов, святотатцев и всяческих лжецов и вагантов – пребывать в озере, пылающем огнем и серой.

– Sacrebleu[34]! – проворчал себе под нос Вийон. – Добрый отец-священник снова упомянул меня только в самом конце!

Не слушал проповеди, так как потерял карлика из виду. Черт побери, куда же тот подевался? Вийон мог бы поклясться, что он буквально растворился в воздухе. Неужто этот хромоногий шельма полез на колокольню? Вийон недолго раздумывал. Толкнул низкую калитку и начал взбираться по ступенькам наверх.

* * *

Жан Валери, звонарь собора Святого Назария, внимательно вслушивался в доносящиеся с хоров распевы. Какое-то время пытался даже различить слова священника. Вот-вот должен был начинаться офферторий[35], Вознесение, а ему предстояло бить в колокол в нужный момент. Чтобы раскачать его бронзовый язык и добыть мелодичный звук из огромной чаши Царя Царей…

Rex Regis. Этот колокол был прекрасен. Украшенный двойным венцом из гирлянд, со знаком наверху в виде латинской цифры VII, в память о семи милосердных поступках и семи дарах Святого Духа, с гербом епископа Каркассона, представлявшим собой три башни.

И вдруг Жан замер. Выпрямился, почти цепляясь головой за большой колокол (всегда говорили ему, что он слишком высок для звонаря), – услышал он некий звук с лестницы. Кто-то с хрустом и шорохом царапал по камням, из которых была выстроена башня.

Жан скривился. Наверняка кто-то из нищих, колобродов или воров проник на лестницу и начал пакостить. Он не мог этого допустить. Направился вниз.

Он спустился уже до половины, когда легкий холодный порыв воздуха тронул его волосы. Звонарь остановился, вздрогнул. Показалось ему, будто нечто большое и холодное как лед прошло мимо. Деревянные подгнившие ступени тихо потрескивали под большим весом.

Валери замер.

Обернулся и заглянул за поворот лестницы, но не увидел никого. Должно быть, ему показалось… Вернулся и снова направился вниз, чтобы узнать, что было причиной шума. Дошел до того места, где в стену воткнут был скворчащий факел, отбрасывавший красный круг света. Взгляд его упал на противоположную стену. Кто-то нацарапал там надпись. Впрочем, нет, была это просто цифра. Римское VI. Звонарь глянул под ноги. В свете факела отлетевшие куски побелки казались каплями засохшей крови.

Чуть дальше, на границе круга света, он увидел еще один знак, потом еще один… Валери в испуге смотрел на них и вдруг почувствовал, как волосы на затылке становятся дыбом… Он начинал верить. Верить в то, о чем раньше шептали старые бабки на торге и нищие под собором – и о чем сейчас уже болтал весь город.

Из оцепенения его вырвал голос священника, доносящийся из главного нефа. Вознесение! Оно должно начаться уже через минуту! Звонарь бегом бросился вверх по лестнице. Быстро проскочил два этажа, ворвался на колокольню…

Замер. Остановился на пороге, глядя на то, что происходило в малом зале. Набрал воздуху в грудь и стал выть словно обезумевший.

* * *

Священник, обращенный лицом к алтарю, чувствуя за спиной толпу верных, вознес вверх чашу, начиная офферторий.

Ударил колокол. Звук его странно изменился. Это не был распевный, мягкий гул, а скорее рык голодного зверя. Люди закричали, дети заплакали. Священник прервал мессу, развернулся к верным, натыкаясь на взгляды тысяч испуганных глаз.

– Не бой…

Фундамент собора содрогнулся. Страшный, глуховатый рев прокатился по всему храму. А потом свод на пересечении левого нефа и трансепта разлетелся на тысячи кусочков. Сквозь бездну, что разверзлась между острыми ребрами, с громогласным грохотом, со свистом и гудением в собор упал… Rex Regis!

Огромный колокол, весивший больше ста центнеров, ударился об пол с ужасающим громыханием, покатился в толпу молящихся, давя их тела, головы, кости, обрызгивая алтарь и скульптуры святых кровью! Покатился по каменным плитам, рождая оглушительные крики, ломая руки и ноги тем, кто пытался убежать от него, треснул и замер, расколовшись на три окровавленных куска!

Люди бросились к окнам и дверям. В панике топтали детей, стариков и нищих у входа. В обоих трансептах и у главной арки образовалась давка, в толпе сражались за глоток воздуха, охаживая друг друга кулаками, втыкали пальцы в глаза, лишь бы только вынырнуть на свет и ухватить глоток свежего воздуха. Собор в один миг наполнился стонами, ором, плачем, рыданиями и истерическим смехом. Люди спотыкались о перевернутые скамейки, топтали лежавших, плевались кровью, сражались за место у прохода. Почти неодолимый напор толпы сдернул тяжелые окованные двери с петель, выломал из фрамуги. Люди в панике разбили часть витражей в хорах, а мещане, глухие к призывам священника, принялись выпрыгивать из собора через окна. Где-то в толпе упала на пол мать с ребенком. Прежде чем она сумела встать, малыша растоптали тяжелые вонючие башмаки подмастерьев и оборванцев, которые локтями пробивали себе путь к дверям. Какой-то нищий бегал с воем по молельне, держась за обрубок руки, из которого брызгало кровью. Безумная старуха смеялась и молилась посреди этого бардака. Кто-то стонал и полз по полу, волоча за собой окровавленные, бессильные ноги…

Пол вокруг колокола был устлан телами убитых. Раненые молили о милосердии, выли о спасении. Священник на хорах призывал людей опомниться – крестил их, произносил литанию. Никто не слушал. Ужас и звериный страх овладели в этот день жителями Каркассона. А на все это глядели мертвыми каменными глазами с постаментов и витражей Иисус Христос, Богоматерь и святые угодники, забрызганные кровью, а еще ангелы и злобные дьяволы, уродцы, тянущие души грешников в ад.

Вийон даже не помнил, как спустился по лестнице. Встал в нефе и смотрел на трупы, кровь на полу, трясся от ужаса, а лицо его побелело будто мел. Не мог поверить собственным глазам. А потом тяжелый занавес упал ему на голову, кто-то подсек его ноги и опрокинул на землю. Больше он не помнил ничего.

* * *

Двое мощных мужчин в кожаных фартуках выполняли свою работу на совесть, тщательно. Развели огонь в очаге, сгребли уголья в один угол. Вынули из сумки клещи и крюки, положили их разогреваться в жар. Огонь был невелик, потому один из них взялся за небольшой мех и умело раздул пламя.

Положение поэта было куда как невеселым. Лежал он на твердой дубовой лавке, с вытянутыми над головой руками, прикованными цепями к деревянной балке. Ноги его тоже были связаны – идущие от них конопляные веревки были намотаны на толстый валик с рукоятью и стопором.

– Добрые христиане… – неуверенно простонал Вийон. – Что же вы такое творите? Для чего раздуваете жар в печи, небесные вы самаритяне?

При звуке его голоса верзилы одарили Вийона неприязненными взглядами и стали работать еще быстрее. Постепенно взгляд вора привыкал к темноте. Сперва он различил, что находится в мерзком, отсыревшем подвале, потом – что кроме двух злых, мрачных и неразговорчивых сударей тут находится еще несколько человек.

Прислужник повыше вынул раскалившееся клеймо из очага. С гнусной ухмылочкой на пористой и прыщавой морде подошел к поэту. Тогда один из незнакомцев, остававшихся до этого момента в тени, приблизился к нему, а сияние раскаленного добела железа выхватило из тьмы мрачную бородатую физиономию, золотую цепь на толстой шее и атласные отвороты на богато украшенном кафтане.

– Ладно… – выдохнул поэт, стараясь выторговать хотя бы немного времени, поскольку нынче, несомненно, каждая секунда была на вес золота. – Вы меня убедили! Хватит. Я буду говорить!

Бородатый человек дал знак палачу. Прислужник разорвал рубаху на боку поэта. Вийон почувствовал, как по спине его сползают капли холодного пота. Ожидал суда, допроса, вопросов, но не того, что незнакомцы сразу перейдут к делу.

– Я – Уго де Коместор, – тихо произнес бородач. Голос у него был благородный, звучал с достоинством, так что становилось ясно: он привык отдавать приказы. – Коннетабль братства Морте-Пей, которого эти добрые жители Каркассона попросили о помощи – они хотят узнать правду о событиях, происходивших в последнее время в этом городе. Я должен знать, сколько вас здесь, кто за вами стоит, чего вы хотите и зачем выбрали этот славный город для своего мерзейшего чародейства?

– Простите, господин, – поэт кашлянул, – но я, кажется, ослышался. Я – честной и дурной жак, зовусь Франсуа Вийоном. Не мне вмешиваться в ваши рыцарские дела… Я всего лишь зарабатывал себе на хлеб честным трудом, берясь за ремесло…

– Ты преступник, вор и законченный негодяй! – рявкнул коннетабль. – Знаю тебя прекрасно, паршивый виршеплет, сын шлюхи и жида! Когда бы не милость парижского парламента, ты бы сейчас для воронья рифмы складывал, комедиант! Потому говори, зачем ты вызвал уже два катаклизма в Каркассоне?! Говори, и избежишь боли.

Вийон облизнул губы.

– Боюсь, мой благородный господин, что вы не много от меня узнаете. По той причине, что это не я сбросил колокол с башни, а еще я не имею ничего общего с предыдущими, достойными сожаления катастрофами.

– С прошлой недели город сотрясают дьявольские катаклизмы. Сперва на улицах появились нищенствующие искалеченные дети, которые принялись проповедовать семь казней и несчастий, что обещали бы приход того Зверя, который-де уничтожит Каркассон. Никто не обращал на это внимания, но вот случились две из обещанных катастроф. Несколько дней назад произошел взрыв и сильный пожар в мастерской литейщика. Погибло более сорока горожан, слуг и подмастерьев. Нынче произошла катастрофа в соборе. Перед каждым из этих происшествий на стенах появлялись дьявольские знаки – выцарапанные римские цифры: семь и шесть. Поэтому я, черт тебя подери, хочу знать, в чем тут дело. Кто за этим стоит? Кому нужна смерть горожан? Говори, к какой еретической секте ты принадлежишь!

– Боюсь, что разочарую вас, добрый господин, – простонал Вийон. – Я честный и набожный христианин.

– Я знал! – засопел коннетабль. – Значит, ты – шпион англичан, верно? А может, ты проделываешь эту свою отвратительную работу за деньги бургундцев?!

– Вы действуете от имени инквизиции, господин? – спросил Вийон. – Если так, то я и правда не много могу сказать об этих происшествиях. Причем по очень простой причине: я не имею с ними ничего общего. Я уже упоминал: я набожный, скромный и необычайно трудолюбивый человек, всякий год хожу на причастие, исповедуюсь, верую в святую и апостольскую Римскую церковь, а также в столицу Петра и Святого Отца – слава Господу, что он теперь у нас вновь один, а не в трех лицах… Никогда не случалось мне красть у духовного лица, не принадлежу я также к сатанинскому сообществу вальденсов, не был я никогда бегардом или псевдоапостолом, не был и сторонником вероломных манихейцев. Также еженедельно молюсь, дабы мерзейшие Вальдо и Дольчино горели в аду до самого дня Страшного суда. В прошлом году я даже пожертвовал квесторам, что собирали на дерево для своей церкви! Также я не являюсь ни выкрестом, ни жидом, а это последнее могу доказать вам в любой момент, ежели вам, господин, хватит на то отваги, дабы проверить, насколько цел у меня срамной уд. А заверяю, что цел он до последнего кусочка плоти. Напомню также, что я, как богобоязненный христианин, даже баб трахаю как Господь Бог приказал, а не в какой-то там звериной позе, которую распутники именуют «раком»…

– Заткнись, вор, и послушай! – оборвал Вийона коннетабль. – Мы не инквизиция, но благородные патриции города, которые не желают, чтобы в дело вмешались проклятые доминиканцы. Уже больше сотни лет миновало с тех пор, как Симон де Монфор выжег огнем и железом катарскую ересь на этой земле. И больше столетия миновало с той поры, как Бернар Ги расправился с отьерами, которые хотели возобновить безбожные практики катаров. Почти тридцать лет, со времен, когда его преподобие инквизитор Святого Официума Жан Дюпра выявил банду этой дьяволицы Маби де Марнак, не пылал тут ни один костер! Было у нас спокойствие, правили мы сами. И не позволим, чтобы какой-то чародей или банда проклятых бургундских или арагонских ублюдков устраивали себе кровавые игрища в нашем городе!

– Мы хотим схватить тех, кто ответственен за катаклизмы, прежде чем инквизиция устроит в городе ад, – сказал низкий, крепкоплечий мужчина в дорогом колпаке и кожухе, тоже выйдя из тени. – В городе находится преподобный Николя Жакье, папский инквизитор. В любой момент может начаться следствие, и тогда всем нам станет горячо.

– Ты был схвачен на месте последнего несчастья, когда спускался с башни, с которой сорвался колокол. Ты – единственный подозреваемый, который у нас есть. Говори, кто стоит за этими преступлениями, и избежишь боли. Страшной боли, Вийон.

– Я невиновен! – простонал поэт. – Уверяю вас, добрые мещане, я не имею с этим ничего общего!

– А я уверяю тебя, Вийон, – прошипел коннетабль, – что ты еще не знаешь, насколько хрупко и уступчиво под пытками человеческое тело. Как легко его повредить, искалечить и ранить. Как деликатны его вены и мышцы. Как легко ломаются кости и вырываются жилы.

– Я невиновен!

Уго де Коместор кивнул палачу. Тот приблизил раскаленное клеймо к боку поэта. Вийон на всякий случай заорал.

– Если ты невиновен, то что же ты делал в соборе?

– Иска… искал горбу… горбуна.

– Кого?!

– Слышал, что в соборе служит карлик, горбун… Хотел с ним поговорить.

– Он лжет! – бросил один из мужчин, скрывавший лицо под капюшоном. – Нет никакого горбуна в нашей церкви.

– Ранами Христовыми клянусь! – стонал поэт. – Да пусть у меня срамной уд отпадет, если я брешу!

– Зачем ты его искал?

– Хотел спросить, куда отправилась одна… распутница, к которой у меня есть дело.

– И что это за распутница?

– Некая Марион, развратная девица. Служила в борделе старого Ого…

– И чего ты хотел от этой шлюхи?

Вийон молчал. Палач прикоснулся раскаленным железом к его боку. Поэт заорал как проклятый, обреченный на вековечное искупление в обществе Вельзевула и Асмодея.

– Я оставил у нее десять золотых эскудо, – соврал. – Хотел их забрать. А она исчезла и…

– А как с этим связан горбун?

– Я слышал, что их видели вместе.

– Все это ложь и сказки, – подытожил один из горожан. – Я не видел и не слышал ни о каком горбуне в соборе. Этот вор брешет! Палач, прижигай!

– Погодите, не так быстро, – пробормотал Вийон. – Молю вас не торопиться. Я и правда видел карлика перед самой катастрофой, добрые господа. Он протолкался сквозь толпу в соборе и поднялся на башню. Он мог быть… как-то связан с этим несчастьем.

Коннетабль покачал головой. Вийон ощутил себя пропащим человеком.

– Подумайте, благородные господа! Погодите немного, не жгите меня железом понапрасну.

– Мэтр Пьер, пусть этот мерзавец не говорит зазря.

Вийона била дрожь. Он не знал, как отвратить немилосердную судьбу.

Палач же на этот раз не шутил. Сунул раскаленное клеймо поэту под ребра, прижал к телу так, что по комнате разошелся смрад горелой плоти. Вийон стиснул зубы, потом застонал, а потом и завыл, брызгая слюной. Ужасно зарычал, забился в путах.

– Это след, господин… – бормотал он. – Последний след… Шлюха и горбун…

– Он говорит правду!

Поэт раскрыл глаза. Это было как чудо. Высокий мужчина в кафтане, прикрытом плащом из старого сукна, выступил вперед.

– Отец Бернар, что это вы? – Коннетабль кашлянул неуверенно. – Он уже наврал с три короба! Болтает, что в голову взбредет, лишь бы только живым уйти! Всеми святыми клянусь, что когда дойдет до испытания водой…

– Лучше не клянитесь, сударь Уго, поскольку я поручусь за правдивость его слов.

– Как это? Преподобный диакон…

– Хотите сами доискаться до правды? А может, предпочтете, чтобы инквизиция узнала обо всем раньше?

– Нет, господин диакон, решительно нет…

– Не верю, что этот шельмец как-то связан со случившимся.

– О! И отчего же, ваше преподобие? Он же был в соборе…

– Как и каждый из нас. Для суда, даже инквизиционного, это не доказательство, господин коннетабль.

– Как же это? Он же человек чужой, без определенного занятия. Religiosus nullus. Как палач его припечет, сразу выдаст сообщников.

– Господин коннетабль, нам нужно вычислить центр заговора или интриги, или что там это было. Нам нет дела до случайных людей и вырванных у них признаний – они нам мало пригодятся.

– А если он замешан и в предыдущих происшествиях? Если он колдун?

– Он не замешан ни в каком maleficium[36]. Когда взорвалась печь в литейной мастерской, Вийон стоял у позорного столпа. Я сам это видел и свидетельствую в его пользу, хотя он вор и шельма без чести и совести.

– Поэтому вы хотите его освободить, господин диакон?

– О нет, – тихо ответил священник. – Скажем так: он останется под моей… опекой.

– Следовательно, ваше преподобие за него поручается?

– Именно.

Священник кивнул палачам, и те послушно распустили веревки. Вийон поднялся на ноги, застонал, хватаясь за обожженный бок. Один из палачей бросил ему истрепанную рубаху. Вийон подхватил ее на лету, набросил на плечи, скорчился, согнулся.

– А теперь, – сказал священник, – отвечай, разбойник, прямо и честно. Где тот калека, о котором ты вспоминал?

– Я… Какой калека, ваше преподобие?

– Значит, ты соврал?

– Да разве я смею! Я узнал о нем, когда искал Марион в публичном доме у Ого. Мне сказали, что тот часто у нее бывал.

– Как выглядел?

– Согнутая спина, как у сарацинского верблюда. Вблизи я его не видел…

Бернард взглянул Вийону прямо в глаза. Вор вздрогнул: острый взгляд старого диакона пронзал насквозь. Духовник спас его от мучений, и поэт надеялся, что это добрый и прямодушный пастырь, который не упустит случая спасти от адского огня очередную душу. А тем временем священник смотрел на него ледяным взглядом, не выдающим никаких эмоций… Как инквизитор. Или заплечных дел мастер.

– Франсуа Вийон… Я спас тебя от пытки, после которой ты бы не говорил со мной таким невинным голоском. И не скакал бы по этому свету как вольная птаха, потому что огонь этой вот печи опалил бы тебе крылышки. Поэтому лучше отвечай прямо.

– Я не видел этого горбуна вблизи, господин диакон. Все, что мне известно, я узнал, пока разыскивал Марион. Пошел в собор, чтобы его найти и при случае заказать пару молитв за здравие своего патрона, Гийома…

– В это я не поверю, – сказал диакон. – Молитвы тебе подходят как щедрость – еврейскому ростовщику. Однако, поэт, тебе повезло. Повезло в том, что когда я был на новициате[37] в Париже, то познакомился с твоим покровителем – Гийомом де Вийоном, который нашел тебя ребенком в какой-то канаве и забрал к себе, взял над тобой опеку, дал фамилию и образование, и которому ты отплатил хуже, чем Иуда Искариот нашему Господу! Ну что ж, Божьи мельницы мелют медленно, но упорно: еще не все для тебя потеряно, поэтому позволь-ка нам поговорить о том горбуне, который, как ты уже наверняка понял, ужасно меня интересует. А потом, ежели наш разговор принесет свои плоды, я позволю тебе вернуться на большак, к потаскухам и тем мерзостям, что так тебе по нраву. Отправишься прочь из города, чтобы никогда уже сюда не возвращаться.

Вийон сглотнул. Не все, похоже, складывалось, как ему хотелось. Не мог он выехать, не поговорив с Марион.

– Ваше преподобие, прошу у вас позволения остаться в городе… Взамен же могу… помочь в решении этого дела. Ваше Достоинство знает, что в ремесле моем человек получает много ценных навыков. Видел я дьявольские козни в Париже и спас тот прекрасный город от демонов. Знаю также, как хранить тайны.

Вийон вновь почувствовал на себе холодный, пронзительный взгляд священника. К черту, да был ли это простой диакон, проводящий святые мессы в храме?

– Ты и правда хочешь отыскать эту гулящую? В самом деле?

– Да, ваша честь. Взамен я готов оказать вам всяческую помощь.

– Отчего она так важна для тебя? Не верю, чтобы ты пошел на такие жертвы ради нескольких золотых эскудо, которые якобы оставил этой шалаве.

– Хочу покаяться, отче… Когда-то давно я оставил ее одну и в долгах… Сбежал. Хочу это искупить… – Вийон рискнул произнести еще одну ложь.

Священник некоторое время раздумывал. Но недолго.

– Хорошо, Вийон, ежели уж ты так хочешь, я использую тебя как пса в упряжке Господа. Поможешь мне решить это дело. Но помни, что это неблагодарная служба. Тем не менее взамен я, однако, распространю на тебя свою опеку. Будешь в безопасности… Пока.

– Да вы понимаете, что делаете? – шепнул ему коннетабль. – Этот человек, того и гляди, пойдет на виселицу. Зачем его защищать?

– Ваша милость коннетабль. Вы просили меня помочь в решении этого дела, поэтому не мешайте. Быть может, этот разбойник и шельма нам еще пригодится.

– Как пожелаете, преподобный.

– Именно этого я и желаю.

– Спасибо, отец диакон, – прошептал вор.

– Пока что, – проворчал диакон, – не благодари. Я проверю, сможешь ли ты вообще мне пригодиться. Для этого дам тебе важное задание. В случае с колоколом было много убитых и раненых, но… был там один безумец.

– Кто такой?

– Звонарь из собора Святого Назария. Кричал, что видел Зверя. Поговоришь с ним и сделаешь так, чтобы он описал тебе, что на самом деле случилось на колокольне.

– И где можно его найти?

– В городском госпитале. Среди безумцев. Надеюсь, Вийон, что ты и правда мне пригодишься.

– Сделаю все…

– И даже больше! На колени!

– Но…

– Говорю: на колени! А теперь повторяй за мной: я, Франсуа Вийон…

– Я, Франсуа Вийон…

– …бакалавр свободных искусств Парижского университета, клянусь моей бессмертной душой и Святым Крестом, что сохраню в тайне все, о чем нынче узнал, и без согласия диакона Бернара не покину город. А если я солгу или не сдержу клятву, пусть адский Зверь пожрет мою душу.

– …пусть Зверь пожрет мою душу…

V

Городской госпиталь Каркассона, мрачное замшелое здание неподалеку от площади Марку, со следами многолетних осадков, втиснулся между купеческими домами и каменной городской стеной. Вийон, огибая вонючие лужи, перебрался через грязь, в которой едва не оставил свои пулены, и встал перед дверьми. Прежде чем постучать, он взглянул вверх, на остроконечную крышу, покрытую лишайником, на край стены, над которым клубился вечный влажный туман. Густые испарения поднимались надо рвом, над рекой Од и окрестными болотами и топями, окутывая город смертельным саваном, приглушая все звуки и превращая дома и стройные башни в хоровод призраков и духов.

Вийон вздрогнул. Застучал в дверь, а когда та отворилась, показал перстень диакона. Вскоре он уже стоял перед смотрителем госпиталя – мрачным толстяком, воняющим застарелым потом.

– Што надоть? – спросил смотритель и пригладил остатки волос на покрытом шрамами черепе. – Все клиенты здоровенькие. Скачут што твои жеребятки. И палки им не надоть.

– Хочу увидеться с Жаном-звонарем. Тем, кто сбрендил после гибели людей в соборе.

– И пошто он вам? Он тута то и дело молитвы шебуршит. И на стену тарашшится.

– Господин диакон хочет, чтобы я его допросил.

– Не выйдет из этого ничегошеньки, – покачал смотритель башкой. – Да чорт с ним, шшас позову.

Он встал с лавки, взял в руки крепкую дубовую палку и кивнул поэту. Вийон понял, что толстяк смердит не только старым потом, но и старой блевотиной.

– Вы поосторожней. Тута не бордель. Тута всюду безумцы да бесноватые.

Вскоре они встали перед лестницей, ведущей вниз, она была перегорожена решеткой и заперта на мощный замок. Толстяк забренчал ключами, отпер замок и толкнул заржавевшие дверки. Они начали спускаться по витой лестнице. Откуда-то снизу раздался первый стон, потом крики, вопли, лязг металла и проклятия.

Они спустились в большой каменный подвал. Свет луны просачивался сюда сквозь зарешеченные окна, расположенные в больших каменных нишах. Огромные контрфорсы делили помещение на два ряда камер, забранных железными решетками. Воняло мочой, дерьмом и сыростью. У стен попискивали крысы. В камерах и клетках, на гнилой соломе, сидели или лежали безумцы.

Первый, кого заметил Вийон, был полуголый человек, прикованный цепью к стене. Он раскачивался непрестанно назад и вперед, что-то монотонно бормоча себе под нос. Рядом на корточках сидела огромная бабища со всклокоченными седыми волосами. Прижимала к груди куклу из скрученных и сшитых тряпок. Еще один безумец всматривался в угол клетки, подтягивая колени к подбородку: обнимал их двумя руками и трясся, дрожал всем телом, постукивая желтыми щербатыми зубами.

Вийон шел за смотрителем, напряженно ловил каждый звук. Какая-то фигура бросилась к нему справа. Случилось это так неожиданно, что вор отскочил в сторону, споткнулся о ведро с помоями, ударился плечом о решетку рядом со следующей нишей. Когда развернулся, прямо перед собой увидел келью, в которой скалил на него острые зубы заросший безумец в грязной рубахе. Безумец прижал лицо к железным прутьям, протянул руки из клетки к поэту. Крутил ими круги в воздухе, растопыривая грязные длинные ногти.

– Ну иди, – выдохнул. – Ну иди-и-и-и…

Чьи-то пальцы погладили поэта по голове. Вийон почувствовал теплое дыхание у своего уха.

– Да, да, – шептал тихо чей-то голос. – Да, да. Да-а-а-а…

Вийон отскочил от ниши. В ней сидел на корточках длинноволосый безумец и улыбался Вийону, а в раскрытом слюнявом его рту подрагивал язык.

Громкий смех привел поэта в чувство. Смотритель скалил на Вийона гнилые зубы, от смеха бил себя по толстым ляжкам. Вор грозно зыркнул на него. Толстяк развернулся, все еще посмеиваясь.

Они снова двинулись сквозь этот ад. Дальше была закрытая расшатанная гнутая решетка. За ней был заперт потный гигант, который, вцепившись двумя руками в ржавые прутья, тряс их изо всех сил.

– Я достану тебя! – выдохнул он. – Дос-с-стану тебя! Ты тварь!

Оторвал большие потные, поросшие густым волосом руки от решетки, стиснул кулаки, словно душил невидимого противника.

– И так тебя… И так! И так! И так!

Вийон шел дальше сквозь тьму, вслед за вонючим смотрителем. Прошел мимо двух госпитальных служек, лупивших палками старика в лохмотьях.

– Полезешь к ней еще?! – кричал тот, что пониже, одетый в кожаный чепец и грязную накидку. – Пойдешь к ней, дедуган, нищебродище?! Будешь подманивать на булку?!

– Пойду… Пойду! Пойду! – рычал и всхлипывал старик.

Прислужники слегка поутихли, увидев подходящего Вийона. Повернули головы в сторону, к стене, а когда поэт их миновал, вернулись к избиению старика.

Смотритель вдруг остановился – так неожиданно, что вор едва с ним не столкнулся. На миг вонь его толстого тела перебила даже ароматы, царящие в этом мрачном месте.

Смотритель указал на камеру, в которой стояла застеленная соломой кровать.

– Туточки он, – сказал. – Не бойтеся, не укусит. Токмо молится беспрестанно.

Вийон кивнул.

Смотритель взял его за плечо.

– Ежели захотите оттель выйтить, можете просто парней кликнуть.

Толстяк ушел по коридору, покачиваясь из стороны в сторону и что-то бормоча себе под нос. Вийон вошел в камеру – собственно в нишу между двумя каменными контрфорсами. Та не была заперта – как видно, звонарь не мешал стражникам. Жан Валери стоял на коленях на мешке, постеленном поверх соломы. Не отрываясь смотрел в стену, не обращая внимания на Вийона.

– Жан? – неуверенно спросил поэт. – Почтенный звонарь, вы меня слышите?

Валери не подал виду, слышит ли он что-то вообще. Продолжал смотреть в каменную стену, на которой плясал отсвет слабой лампадки.

– Я Франсуа Вийон, помощник диакона Бернара из собора. Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда. Ты должен рассказать мне, что случилось в башне вчера вечером.

Только теперь поэт заметил, что губы звонаря чуть шевелятся, будто он что-то говорит. Приблизился к нему, приставил ухо почти к его губам: Вийону показалось, что он что-то слышит. Валери шепотом произносил едва различимую латинскую молитву:

– …Tentationem in inducas nos ne et. Nostris debitoribus dimittimus nos et sicut, nostra debita nobis dimitte et. Hodie nobis da quotidianum nostrum panem. Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…

Поэт узнавал латинские слова, но не мог сообразить, о чем идет речь. О чем говорил звонарь?

– Жан, я должен знать, что случилось на колокольне. Ты увидел Бестию? А может, ты видел мерзкого карлика, который сбросил колокол с башни? Ты испугался? Я хочу тебе помочь, Жан! Расскажи мне все!

Прикоснулся к плечу звонаря. Потом тряхнул. Звонарь не отреагировал. Просто сидел и шептал молитву.

«Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…» Что-то это ему напомнило. Вийон вдруг почувствовал, как волосы встают у него дыбом. «Terra in et caelo in sicut tua voluntas fiat…» На самом деле это должно звучать так: «Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…» Да будет воля Твоя яко на небесах, так и на земле! Валери произносил Pater noster[38]. Но задом наперед, переставляя латинские слова!

Вийон задрожал. Отскочил от звонаря. Эта молитва, произносимая тут, в городском госпитале, в котором держали безумцев и одержимых, звучала настолько жутко, что даже он – шельма, вор и эксклюзент – начертал в воздухе знак креста.

За спиной поэта послышался тихий топот ног. Вийон бросил взгляд через плечо. Показалось ему, будто по коридору пробежали две невысокие фигурки. Наверняка тоже безумцы!

Валери шевельнулся. Взгляд его все еще был мутным, как взгляд снулой рыбы, но губы задвигались в другом ритме. Звонарь заговорил…

– Вийон, – раздался ядовитый голос. – Франсуа…

Поэт ухватился за рукоять чинкуэды, потом снова перекрестился. Глаза у Жана Валери были пустые и фосфоресцировали, а губы складывались в странные гримасы, превращавшиеся в слова.

– Кто… ты?

– Ты хотел со мной поговорить… Поэтому я прибыл.

– Зачем ты преследуешь город?

– Хочу вечности, Вийон, – ответил ему шепот.

– Ты – Зверь?

– Я – предназначение, Вийон. Я ангел смерти. На моих рогах – десять корон. А на них – имена святотатственные. Дьявол дает мне силу, престол и великую власть.

– Кто тебя поддерживает? Кто вызывает несчастья в городе?

– Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом.[39]

– Зачем ты убиваешь?! Зачем тебе кровь, страдания и боль?!

– Я творец, Вийон. Тебе нужен для письма пергамент, а мне – кровь тел человеческих. Я устраиваю в Каркассоне мистерию смерти, потому что хочу сыграть в ней роль Спасителя.

– Как твое имя?

– Имя мое – знамение. Это имя Зверя, Вийон.

– Знамение – это малые дети, которые появляются в городе?

– Дети – мои. Все. Это обещание последнего… акта.

– Марион имеет к этому отношение?

– Иди к ней, Вийон. Я буду…

Валери захрипел, а потом свалился на кровать в судорогах. Вийон подскочил ближе, ухватил его за руку – та стала холодной как лед. Проверил пульс: тот почти не прощупывался. Звонарь бился в припадке – он умирал.

Вийон выскочил в коридор и бегом бросился к выходу. Хотел позвать кого-то из прислужников, но во тьме наткнулся на что-то мягкое, пошатнулся, упал на колени, уперся рукой во влажную стену. Словно слепец, ощупывал руками в темноте неподвижное тело человека, одетого в кожаный кабат. Труп? Задел какой-то предмет, который со стуком покатился по камням. Это была деревянная палка.

Он вскочил и помчался в сторону света. Первая ниша между контрфорсами была не заперта – решетка открыта, а камера пуста. И он уже какое-то время не слышал криков, воплей и смеха безумцев, а подозрение, от которого его обдало ледяным холодом, теперь превратилось в уверенность. Безумцы вышли из клеток и камер на свободу! Вышли? А может, их кто-то выпустил?

Он направился к выходу, одновременно потянувшись за оружием. Какая-то темная фигура мелькнула в лучах лунного света, что падал из ниши под потолком. Кто-то вертелся в камере слева, кто-то еще ползал по гнилой соломе и по полу, бормоча проклятия. Погнутая решетка камеры, где сидел гигант, осталась открытой, связка ключей все еще торчала в замке. Чуть дальше он увидел пустые оковы, потом перевернутое ведро и еще один труп – это был смотритель госпиталя. Лежал он навзничь, глядя широко открытыми глазами в свисающую с потолка паутину. Его голова была повернута под неестественным углом, а на шее виднелись пятна. Видно, его задушили и сломали шею.

Душа Вийона ушла в пятки, он побежал к лестнице. Вскочив на нее, он пролетел мимо слюнявого раскачивающегося старика, который раскинулся на первой же ступеньке. Никто больше не загородил ему дорогу. По всей видимости, безумцы ушли из госпиталя.

В мрачном вестибюле он осмотрелся вокруг, но не заметил ничего подозрительного. Двери были распахнуты настежь. Когда же он приблизился к арке, то услышал странный скрежет и хруст. Остановился и выглянул через порог.

На площади перед зданием клубился туман, сквозь который поэт различил каменную стену ближайшего жилого дома, а внизу рядом с ней скрюченного горбатого человека, который кусочком металла выцарапывал некий знак…

Горбун! Это был горбун из собора! Вийон бросился к калеке. Хотел добраться до него, повалить на землю и схватить.

Не сумел! Едва он высунулся из арки, как некая сила не позволила ему сдвинуться с места. А потом он почувствовал на шее хватку сильных, холодных как камень пальцев.

Захрипел, махнул стилетом, но чинкуэда выпала у него из рук, покатилась с лязгом по неровным камням брусчатки. Позади он чувствовал чей-то мощный торс, в ноздри ему ударил запах гнили и грязи, а над ухом он вдруг услышал тихий хриплый голос, наполнивший его ужасом:

– И так вот тебя… И так! И так! И так!

Это был великан из клетки! Должно быть, он прятался за дверьми и напал, едва лишь вор переступил порог. Вийон задыхался в его хватке, тщетно пытаясь оторвать его руки от своей шеи. Дергался, бился и пинался. Кинжал! Если бы только у него был кинжал…

Жизнь медленно покидала его. Он видел, как горбун закончил выцарапывать на стене большую римскую цифру V, а потом обернулся. Посмотрел со страхом на Вийона, сделал несколько шагов вперед, горбясь еще сильнее.

– Это не… это не я… убиваю, – проговорил он, запинаясь. – Не я. Это не я призываю… Зверя.

Вийон поджал ноги. Думал, что его тяжесть перевесит, что враг опустит руку, но просчитался. Начинал уже терять сознание. Пульс в висках раскалывал череп, сердце стучало словно молот, а перед глазами появился красный туман.

Горбун поднялся… Смотрел, как погибал его враг, его преследователь. Тряхнул шишковатой башкой, откинул со лба прилипшие волосы.

Вийон сдался. Захрипел, давясь слюной. Откинулся назад, вытягивая руки к горбуну в последнем молящем жесте.

Горбун кивнул и поднял что-то с земли. И перед самой смертью, в миг, когда краснота уже почти затопила его мир, Вийон почувствовал в руке спасительный холод чинкуэды.

Перехватил в пальцах рукоять клинком вниз и ткнул за себя, широко размахнувшись! Кинжал воткнулся в живот врага, распарывая кишки. Одержимый застонал, хватка его ослабла – и Вийон сумел вырваться из рук безумца! Качнулся и сразу ушел в пируэт. Обернулся вокруг словно юла, раз, и еще раз, и еще… с каждым оборотом нанося убийственный горизонтальный удар. Горло, бедро, колени, снова горло, глаза…

Венчая дело, Вийон с размаху воткнул нож в грудь гиганта. Безумец удивленно захрипел, затрясся. Ступил шаг к поэту, с недоверием глядя на свои окровавленные руки, потом с усилием шагнул еще и еще. Вийон отступил и оперся на колодец. Гигант шел к нему, давясь собственной кровью. Когда он тяжело оперся о лошадиную поилку, вор подскочил поближе. Ухватил за торчащую из груди врага рукоять чинкуэды и одним движением вырвал ее.

Гигант захрипел. Свалился, перевернул поилку и так и остался на залитой кровью брусчатке.

Вийон даже не взглянул на него. Туманная осенняя ночь ожила. Со стороны башни Лоре и площади Пети-Пуи он услышал вопли, лязг стали и жуткий, нечеловеческий вой. Мимо пробежала полуголая дама, которую преследовали двое выродков из госпиталя. В окрестных домах зажигались огни. Эта ночь принадлежала безумцам, которые вырвались из оков. Поэт видел, как часть одержимцев бросалась в дома, магазины, лавки, как они врывались в жилье на площади, нападая на мещан. Видел, как молодую женщину выбросили из окна, как убивали и насиловали, как поджигали дома. Часть одержимцев выстроилась в процессию, что вышагивала по улицам Каркассона, выла, кричала, стучала в ворота и двери.

А все стены окрестных домов, колодец и даже лавки и магазины на площади означены были латинской цифрой «V».

Посреди криков, суматохи, тумана и дыма поэт искал согбенную, скрюченную спину горбуна. Однако нигде его не находил. Горбун исчез в этом хаосе, канул, не оставив и следа.

Вийон взглянул на стену дома прямо напротив госпиталя, где калека нацарапал таинственный знак. Подошел ближе, и тут что-то хрустнуло у него под ногой. Раздавленный черепок старого глиняного горшка. Поднял две половинки, заметил выцарапанную надпись, сложил их вместе и прочел: «Quod iuratum est, id servandum est»[40].

* * *

– Чудесно, – подвел диакон итог всему, что услышал от Вийона. – Стало быть, дерьмо, прилипшее к твоим ногам, господин Вийон, отчего-то не желает отлипать. Однако ж, тщу себя надеждой, что оно отвалится под воздействием раскаленного железа. Сперва тебя поймали в соборе, теперь же, когда я послал тебя в госпиталь, кто-то освободил безумцев, устроив жителям настоящую бойню. В Каркассоне царит страх. Инквизиция уже что-то подозревает. Словом, все просто превосходно. Вскоре найдутся первые доносчики – и начнется следствие.

– Я ни в чем не виноват! – возмутился поэт. – Я разговаривал с Жаном Валери – вернее с чем-то, что говорило его устами, и… Поверьте мне, это не был приятельский разговор за бокалом вина о молодых шлюшках. Но благодаря этому у вас есть теперь главный виновник – прямо на блюде. Это сам дьявол устраивает беспорядки в городе.

– Я не сомневаюсь, что это работа Врага, – сказал диакон задумчиво. – Но дьявольская сила что-то значит лишь тогда, когда за ней стоит живой человек, сбитый с пути и пойманный бесом. А все указывает на то, что горбун…

– Не думаю, – пробормотал Вийон. – Этот калека спас мне жизнь. Зачем ему было это делать, если он знал, что я следил за ним и намеревался схватить? Что же, он спасал того, кто хотел навредить ему? Это бессмысленно…

– Быть может, ты и прав. Но пока мы его не схватим, не узнаем ничего. Поэтому его нужно найти.

– Очень интересно, каким именно образом? Мы ничего о нем не знаем. Я даже имени его не слышал.

– Ты расспрашивал городских воров?

– С них и начал. Увы, никто ничего не знает. Но взгляните вот на это, – Вийон вынул из-за пазухи глиняные черепки – те, что он нашел в комнате шлюхи, и куски того, который бросил горбун. – Эти я нашел в норе Марион, а вот эти бросил этот маленький мерзавец. И это след, который объединяет карлика с распутницей.

Священник прочитал латинские слова. Губы его сложились в неприятную гримасу.

– Никогда не видел ничего подобного, – сказал он. – Это выглядит как пословицы, как указания. Может, именно таким образом еретики и общаются? Вопрос только: куда ведет этот след? К свету или в бездну?

– Я расспрашивал и людей на базаре, однако никто ничего не знает. Может, это дьявольские стигматы?

– Знаешь ли ты, – прошептал священник, – почему я тебя спас?

– Потому что я добр в душе своей. Могу ли я быть Иудой, человеком без чести и совести? Выгляжу ли я как вор и шельма?

– На ложе пыток ты вспомнил о горбуне – именно это тебя и спасло, поскольку я уже слышал о нем раньше кое от кого другого. Проклятие, которое висит над городом, это мой крест, который я несу ко славе Божьей, – сказал диакон. – Корни этого дела уходят куда глубже, ты о них еще не знаешь. Все началось намного раньше, задолго до того, как случилась первая катастрофа.

Поэт встрепенулся.

– Некоторое время тому назад умер Вальтэ, настоятель парафии Святого Назария в Каркассоне, мой хороший знакомый. Умирая, он сказал, что после его смерти на город обрушится великое несчастье из-за тайны, о которой знают только он да убогий горбун-калека. Священник был слегка не в себе, поэтому я больше ничего не сумел от него узнать. Не знаю, в ереси ли тут дело или в измене. Он не сказал мне ничего, кроме того, что вспомнил этого горбуна. Поэтому, когда ты упомянул, что искал его, я вытащил тебя из-под пытки. Потому что у меня было доказательство, что ты не врал.

– А покойный священник не оставил после себя ничего, что могло бы натолкнуть нас на след тайны?

– Я искал какие-либо указания в его бумагах, просматривал церковные книги и книги городские. И не нашел ничего. Последнего человека тут сожгли почти тридцать лет назад. Причем – за некромантию, а не за ересь. Нет никаких подозреваемых, а детей, которые якобы появляются перед этими катаклизмами, ни разу не удавалось схватить. Единственный след – это горбун. И этот человек, который говорил с тобой устами звонаря.

– Это дьявол, отче. Бес из адских глубин.

– Если это бес, то мы должны испробовать экзорцизм.

– На ком?

– Возможно, на всем городе.

Воцарилась тишина. Они долго сидели, не произнося ни слова.

– Если на этих черепках написаны дьявольские слова и заклинания, то нам нужна помощь мудреца, которому не страшны фокусы и ловушки дьявола, – сказал наконец диакон. – Так сложилось, что я знаю одного.

– И кто он?

– Богобоязненный монах, о котором я много слышал. Мы можем испросить у него совета, поскольку это человек, видывавший адские огни и изгнавший беса не из одного несчастного. Он живет в монастыре в горах, в половине дня дороги отсюда.

– Это недалеко.

– Готовься в дорогу, Вийон.

* * *

Прежде чем она успела бросить плоский камень на середину большой лужи, Дюран выхватил его из ее руки. Бросил окатыш, пустив два «блинчика», а потом кинулся наутек. Шансы его были невелики. Колетт уже почти восемь, а Дюран младше на три года. Она мигом настигла его под домом братчиков, схватила за волосы и поволокла назад, к луже, – к вящей радости собравшихся вокруг детей. Она уже готовилась к унизительному наказанию брата, когда вдруг замерла. Никто на нее не смотрел. Все обернулись в сторону ворот, из которых вышел…

Маленький, неухоженный мальчуган в терновой короне на голове.

Был покрыт засохшей кровью. Ладони его были пробиты, а вместо глаз зияли две дыры. Группка детей тотчас притихла.

– Кто ты… Кто ты такой? – спросил Пьер, сын портного, самый смелый из детей.

– Я – Исусик, – сказал малыш голосом, от которого всех детей охватила дрожь. – Пришел вас предупредить. К городу этому близится неприятель.

Дети молчали. Кто-то заплакал.

– И что за неприятель? – снова отважился спросить Пьер.

– Зверь, который заберет ваших родителей. Ваших сестер и братьев.

– Это невозможно! – крикнул малыш Жерар. – Мой отец – капитан стражи. У него меч. Он отрубит Зверю голову!

– И сказал Господь: все, взявшие меч, мечом и погибнут![41] Только вы можете спасти ваших родителей от смерти.

– Как?

– Молитвой. Ваши чистые сердца спасут этот город. Зверь испугается ваших молитв и оставит в покое ваших отцов и матерей.

– Что мы должны сделать? – прошептала Колетт.

– Через несколько дней – праздник святых апостолов Симона и Иуды Фаддея. Приходите на всенощную в собор, и к вам выйдет Мария. Отведет вас за город, в святое место, где вы помолитесь о здоровье своих родных.

Кровь из ран Исусика капала в грязь, смешивалась с нечистой, вонючей водой в луже.

– И помните. Если скажете кому-то, что видели меня или что должны встретиться с Богоматерью, я перестану быть вашим другом, – печально добавил Исусик. – И тогда Зверь… придет сюда раньше. И заберет ваших родителей, непременно заберет.

Исусик пошел дальше. Дети наблюдали за ним с тревогой. Некоторые плакали.

* * *

– Колетт, с кем ты, черт побери, говорила? – спросил Жюстин Тул, мастер цеха золотых дел. – Кто там был с вами?

Колетт заколебалась. Опустила глазки. Не могла сказать правду.

– Никого, господин отец. Это был лишь… один наш дружок.

* * *

Эскорт, что сопровождал Вийона и диакона к монастырю Сен-Роше-де-Пре, состоял из четырех рослых прислужников в стеганках, туниках и плащах. У каждого из них был меч, а у двоих на седлах еще и мощные арбалеты. Прежде чем поэт увидел их, он гадал, удастся ли ему по дороге сбежать, а потом тайно вернуться в Каркассон. Однако, узрев их мрачные, отчаянные лица, он и думать забыл о таких шутках. Не собирался закончить со стрелой в спине и не хотел подтвердить своим бегством всех обвинений, которые против него выдвигались. Похоже, он и правда вступил в то еще дерьмо.

Рассвет был хмурым и холодным. Над стенами и железными пиками башен Каркассона повисли клочья тумана, а свежая роса блестела на крышах и сухих травах. Гордые башни барбакана Од влажно поблескивали. На них сгрудились стаи воронов и ворон. Птицы сидели неподвижно, те, кого спугивали люди, неохотно отлетали прочь. Всматривались черными глазками в город, словно дожидаясь момента, когда случится очередное несчастье и они слетятся на пир и будут клевать свежие человечьи трупы.

– Люди болтают, – ворчал диакон, увидев птиц, – что эти вороны забирают души умерших в ад. Надо бы нам поспешить, потому как и правда у них сегодня может прибавиться работы.

В молчании они проехали старый мост на двенадцати опорах, выстроенный еще при Людовике Святом, миновали крест, обозначающий границу между Верхним и Нижним городом. Потом оказались среди низких деревянных построек, возведенных на фундаментах жилищ, сожженных сто лет назад английскими войсками Черного Принца Эдуарда. И направились на юг по тракту, что шел вдоль излучин реки Од.

Когда они покинули город, распогодилось. Перья тумана рассеялись, открывая абрисы далеких гор, к которым вела дорога. Двигались они вдоль Од, что яростно пенилась на скалистых порогах. Была уже осень, они ехали темно-желтыми лесами, устилающими дорогу ковром золотых листьев, в темных ущельях шумели потоки, стекающие с гор, пустые поляны покрывали ковры высохших трав; они объезжали ямы, образовавшиеся после падения стволов огромных, старых деревьев, – и в этих ямах в такой серый, мрачный день светились многочисленные светляки.

Они находились в сердце Лангедока, некогда страны трубадуров, доблестных рыцарей и прекрасных дам. Но два века назад тут прокатился крестовый поход против катаров. От замков остались лишь руины, города сровняли с землей, а еретиков послали на костер. Нынче от тех времен не осталось и следа. Разве что песни и баллады, которые пели при дворах и в трактирах, а порой произносили шепотом, боясь доносчиков инквизиции.

Вийону вспомнились слова старой лангедокской песенки:

Безье захвачен. И мертвы уже

Священники и дамы, дети. Все мертвы.

Убиты даже христиане.

Алтарь в церквах от крови мокрый.

И в церквах эхом бились крики их.

А крест серебряный служил им

Плахой для отрубания голов…

Поляны и луга, по которым некогда шагали горделивые катарские Перфекти, Совершенные, уже давно заросли лесом. Церкви и замки Добрых людей превратились в развалины. И все же в этой земле еще хватало следов столетней истории. Окрестные скалы, горы и холмы щетинились остатками катарских замков. Перпертюз, Дюрфор, Керибюс, Пюивер, Арк, Монсегюр и прочие твердыни еще напоминали о славе старых властителей Лангедока. Остались от них и другие воспоминания… Теплый пепел костров, которые жгли в Нарбонне, Безье, Тулузе и Русильоне. И инквизиция, которая внушала страх каждому пастуху или селянину.

Они ехали на юг. Местность становилась все более дикой, щетинилась скалами, холмами и горами. Они проезжали небольшие бедные села, притулившиеся к отвесным склонам, недоступные башни, замки и церкви, которые в любой момент могли бы стать убежищем от нападения.

– Вийон, – прошипел Бернар после одного из поворотов горной дороги.

– Слушаю, ваше преподобие.

– Де Роше – бенедиктинский монастырь. Я с ними не в лучших отношениях. Держи ухо востро и не спускай с них глаз: может так случиться, что монахи не станут нам помогать.

– Слушаюсь, господин диакон.

Когда они миновали очередной поворот, Сен-Роше-де-Пре предстал перед ними во всей своей красе. Монастырь и церковь возносились на высокой скале, которую с трех сторон омывала река Од. Уже издалека Вийон заметил гордую колокольню церкви, остроконечную крышу капитулярия и замшелую стену, что окружала постройки. Миновали они убогое сельцо, втиснувшееся между скалами и лесом, и оказались на дороге, что вела к вратам аббатства. Перед огромными створами собралась толпа нищих, перехожих калик и отвратительных уродцев. При виде кавалькады диакона все они бросились выпрашивать милостыню. Четверо прислужников коннетабля, однако, не выглядели добрыми самаритянами и не собирались делиться своими богатствами с ближними. Нескольких пинков и ударов батогом хватило, чтобы указать оборванцам их место.

Надвратное здание одной стороной прижималось к отвесно встающей скале. С другой стороны зияла пропасть – склон тут резко спускался к реке Од, и обрыв этот не рискнул бы преодолеть ни один человек.

Диакон спрыгнул с коня. Застучал в монастырские ворота.

– Кто там? – спросил голос из-за дверей. – Чего ищете тут, добрые люди?

– Я Бернар Одри, диакон собора Святого Назария из Каркассона, – ответил священник. – Хочу увидеться с братом препозитом.

– И зачем же вам брат препозит, почтеннейший диакон?

– Как говорит святой Иоанн, источник мудрости Божьей подобен драгоценному камню, а меня издалека притягивает его сияние. Жажду, чтобы брат препозит позволил мне зачерпнуть из своего колодца знаний и дал совет в делах духа.

Наступила тишина. Вийон думал уже, что красивые слова диакона прозвучали впустую. Что братья-бенедиктинцы не отворят им ворота и выставят дураками.

Вдруг засовы стукнули, и дверь открылась, выпуская полосу света. Привратник смерил прибывших внимательным взглядом. Был он высокий, худой и костлявый, с кривым и прищуренным левым глазом и шрамом на лысом черепе. Узкие ладони он заткнул за пояс оленьей кожи, что перехватывал черную рясу, на голове его был ржавого цвета куколь. Он молчал и не подавал никаких знаков. Вийону казалось, что его запавшие темные глазки сверлят пришельцев не хуже, чем глаза мытаря – купеческие повозки, груженные штуками шелка.

Привратник отодвинулся в сторону. Они прошли под низким сводом ворот. Диакон кивнул Вийону и жестом приказал слугам остаться снаружи. Они же оказались в мрачном помещении, освещенном полосой света, проникавшего сюда сквозь щель в стене.

– Нона[42] уже минула, – сказал монах. – Отца приора вы наверняка найдете на веранде.

– И как я его узнаю?

– Я вас проведу к нему.

Привратник двинулся вперед. Они пересекли площадку позади ворот и оказались в переходе между рефекторием и дормиторием. Вийон огляделся. Старый, вековечный монастырь строили из песчаника, который потемнел и выкрошился за долгие столетия, что миновали со дня основания аббатства. Дикий виноград и плющ оплетали здания дормитория и капитулярия, вползали на крыши, а их разросшиеся корни поднимали плиты и камни на подворье. Поэт вздрогнул. Не пойми отчего, но при виде высокой колокольни и остроконечных, замшелых крыш аббатства он почувствовал странный холодок в сердце. А может, это просто тянуло ледяной стылостью от влажных монастырских камней и келий дормитория?

Они миновали остроконечный портал, на котором архангел Гавриил замахивался мечом на зверя из адских глубин, и оказались в тесном дворике, окруженном каменной галереей. Золотое солнце выглядывало из-за линии далеких гор и освещало осенний сад, в котором росло множество сонных роз и кустов, сад, устеленный россыпями желтых листьев и высохших побегов, что цеплялись за колонны и взбирались на деревянные крыши.

Монахи выходили из церкви. Вийон и диакон миновали группу бенедиктинцев в коричневых рясах. Братья смотрели на гостей с интересом, переговариваясь друг с другом на языке жестов. Однако к пришлецам никто не обратился.

Препозит монастыря сидел на каменной лавке, погруженный в свои мысли, спрятав голову под капюшон. Не встал, когда они подошли ближе.

– Брат препозит, – подал голос привратник. – Я привел брата Бернара, у которого к вам, по его словам, дело, не терпящее отлагательств.

– И куда же, брат, вы так спешите? – негромко спросил приор низким голосом. – Ведь сказал Господь: семь дней ешь с нею опресноки, хлебы бедствия, ибо ты с поспешностью вышел из земли Египетской…

– …дабы ты помнил день исшествия своего из земли Египетской во все дни жизни твоей,[43] – закончил Бернар. – Простите, брат, но я пришел сюда не вести диспуты о Святом Писании, а потому, что у меня есть к вам просьба.

– Просите – и дано вам будет, ищите – и обрящете, стучитесь – и отворят вам.[44]

– Господь наш тяжко испытывает Каркассон. В последние дни на город пало множество несчастий. Мы, однако, подозреваем, что может стоять за ними некто, чье имя вычеркнуто из книги небесной. Князь падших ангелов…

Препозит перекрестился. То же самое сделал привратник. Вийону показалось, что немногочисленные монахи, находившиеся в виридарии, как по команде повернули головы в их сторону. Он замер. Нет, все же они на них не смотрели. Кажется, ему показалось.

– Прости, брат, но в этом деле я мало чем могу помочь, – тихо сказал приор. – Мы только горсть монахов, которые возглашают Слово Божье среди простецов и странников да еще заботятся о бедняках. Ибо, как сказал святой Бенедикт, попечитель нашего ордена, всякого пришлеца надлежит принять, особенно если тот беден. Однако я понимаю, к чему ты ведешь, брат.

– Вы не можете отказать нам в помощи, брат препозит. В городе из-за демона гибнут люди.

– Если это дьявольское дело, отчего не обращаетесь в Святой Официум? Ведь недавно к вам прибыл знаменитый инквизитор.

– Ты, брат, как и я, хорошо знаешь, что порой излишняя ревность мешает больше, чем деяния Врага. Вот уже тридцать лет Каркассон обходился без инквизитора, так зачем же утруждать преподобных, если дело можно решить и самим? К тому же, едва начнется следствие, может так случиться, что благородные братья святого Доминика явятся и на ваш скромный порог, и тогда уже Святому Официуму захочется узнать, как живется твоей пастве, брат препозит…

– Я приметил в тебе, брат, проницательность, достойную инквизитора Бернара Ги из Тулузы, положившего конец еретикам в Лангедоке, или Николя Жакье из Турне, знаменитого охотника на колдуний и еретиков. Дай ему, Господи, здоровья. Однако, уверяю тебя, нам нечего сказать о тех несчастьях, которые обрушились на город, поскольку все мы – богобоязненные монахи. Не мне, убогому, воевать со злыми духами.

– Благословенны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное, – усмехнулся диакон. – Но позвольте вас спросить, нет ли в монастыре…

– Вот уже почти четыре века наш монастырь не запятнал себя грехом ереси или апостазы, – с нажимом произнес препозит. – С давних пор, когда аббатство только обустроил Жофре, граф Сердан, в покаяние за убийство жены и сына, мы не поддались альбигойской ереси, пережили крестовые походы и гражданскую войну, да еще вторжение этих дьяволов во плоти – англичан под предводительством Черного Принца. Мы не имеем ничего общего с мирской жизнью, и помощь наша мало тебе пригодится.

– Позвольте с вами не согласиться, брат препозит. Я слыхал, что у вас есть некий монах – брат Арнальд. Хочу просить вас позволить нам поговорить с ним, чтобы он посоветовал, как поступать с катаклизмом, обрушившимся на город.

Препозит долго молчал.

– Брат Арнальд Достойный не ищет ничего более, кроме спокойствия и молитвы, и то и другое нашел он в стенах нашего монастыря.

– Брат Арнальд некогда был великим экзорцистом. Нам нужны его знания и сила. Позвольте же поговорить с ним во имя Божьего милосердия.

– Сказано: сохраняйте себя в любви Божьей, ожидая милости от Господа нашего Иисуса Христа, для вечной жизни.

– …и к одним будьте милостивы, с рассмотрением, а других спасайте, исторгая из огня,[45] – закончил диакон.

– Арнальд Достойный стар и устал от мира, – сказал приор. – Давным-давно он погрузился в свое одиночество и не желает видеть ничего, кроме образов ангелов и Господа нашего под своими сомкнутыми веками. Простите, но я не смогу удовлетворить вашу просьбу.

– Но я настаиваю.

– Грешны вы, брат, грехом гордыни. Ступайте и подумайте над моими словами. Мне больше нечего вам сказать.

Приор развернулся боком и вернулся к молитве.

– Mea maxima culpa, Domine, – покорно произнес диакон Бернар.

Диакон и Вийон поклонились приору. Привратник провел их мимо монастырских построек к воротам. На этот раз тут было полно нищих и калек. Брат ялмужник с несколькими монахами делил меж ними еду. Убогие толкались, поспешно жрали большие куски глинистого хлеба. Молодые братья ордена отталкивали их от корзин, давая место паралитикам и слепцам, что ползли на коленях к еде, – следили, чтобы более сильные не затоптали их. Еще двое монахов несли к воротам новые ивовые корзины с хлебом.

– Спасибо за помощь, брат, – сказал диакон привратнику. – Не стану больше вас отвлекать.

Он двинулся вперед и принялся проталкиваться сквозь толпу нищих. Вийон шагал следом. Они вышли за ворота, где уже ждали их прислужники с лошадьми. Диакон вдруг обернулся.

– Черт бы побрал этих монахов! – обронил со злостью. – Прости, Господи, за гнев мой, но что же мне делать, когда в городе вот-вот погибнут люди? Что еще нам остается?

– Ora et labora,[46] – пробормотал Вийон. – А кто такой этот брат Арнальд?

– Я слышал, что некогда он был известным экзорцистом. Рассказывают, будто выгонял из людей демонов и проклятых духов. Вот уже много лет как он затворился в монастыре и не выходит в мир. А его помощь очень бы нам пригодилась. Проклятые бенедиктинцы! Если бы не… обстоятельства, я бы поговорил с ними иначе.

Вийон вздрогнул, услышав угрозу в голосе диакона.

– Возвращаемся в Каркассон! – рявкнул священник. – Страшно даже подумать, что нынче может случиться в городе.

IV

– Ты должна помолиться за душу своего господина отца, – малышка Мария Магдалина держалась за обрубок руки, замотанный кровавыми бинтами. – На Симона и Иуду выйди с другими детьми за город вместе с Богоматерью, чтобы просить Иисуса о милосердии к твоим родителям. Тогда Зверь не причинит им вреда.

– Я тебе не верю, – сказала Паула. – Ты не святая! И не смей прикасаться к моему отцу!

– Тогда ты останешься сиротой, – прошипела Мария Магдалина. – Через несколько дней в дверь твоего дома постучит Зверь и пожрет тебя и твоего маленького братика.

– Оставь в покое Гийома! – заплакала Паулина. – Он маленький… Он ничего вам не сделал. Я все папе расскажу! Расскажу, о чем ты мне говорила. Господин отец сделает с тобой, что следует! Он – смотритель на мельнице!

– Если скажешь ему, что разговаривала со мной, ждет его смерть.

– Я тебе не верю! Уходи! Ты злая!

Паула расплакалась и убежала. Побежала по улице Нотр-Дам прямо к городским стенам. Выскочила через узкую калитку около башни Самсона и повернула влево. Вздохнула с облегчением, увидев между возами своего отца. Как обычно, была на нем его странная одежда – полотняные штаны и башмаки. В одежде его не было ни одной металлической детали. Даже шерстяной кафтан он перевязывал не поясом, а простой веревкой.

– Паула, что ты здесь делаешь?! – крикнул он, когда дочка подбежала к телеге, из которой слуги выгружали тяжелые бочки с селитрой. – Тебе нельзя сюда приходить!

– Отец, она говорила, что святая, но это неправда! Это не могло быть правдой, она не выглядела как… госпожа на образах в соборе.

– О чем ты говоришь? Какая святая? Возвращайся к матери!

– Отец, она говорила, что за тобой придет Зверь. Но ты ведь не боишься? Не боишься его, правда?

– Ступай домой, Паула! Тут тебе не место.

– Она говорила… Говорила, что она – Мария Магдалина. Но я ей не верю.

– Хорошо-хорошо. Ступай уже. У меня нет времени!

– Говорила, что если я тебе расскажу, то придет Зверь и ты умрешь. Папа, пойдем домой…

Анриетт Тестар, смотритель мельницы в башне Девы Марии, уже не обращал внимания на болтовню Паулы. Развернулся и пошел к башне. Нужно было убедиться, что слуги хорошенько обезопасили нынешний груз селитры. Толкнул деревянную, оббитую столярскими гвоздями дверь и оказался в мрачном нутре пороховой мельницы. Подвешенные на столпах фонари отбрасывали слабый свет на зубчатые шестерни, каменные ступы и ударяющие в них песты, приводимые в движение колесами и шкивами. Тихо поскрипывали веревки, которыми транспортировали селитру, древесный уголь и серу на верхнюю часть мельницы. Это было очень опасное место. Хватило бы единственного огонька или тлеющей головни, чтобы вспыхнул пожар или случился жуткий взрыв. Поэтому никто из слуг и помощников не имел на одежде ни единой металлической части – ни пуговиц, ни пряжек, ни подков. Все входили в мельницу в полотняных и кожаных одеждах. Потому что металл легко мог дать искру. А искра означала гибель.

Тестар спустился вниз по деревянной лестнице. Помощники управляли пестами – подсыпали серу, селитру и уголь, выгребали из камер готовый состав. Слева толкли мелкий порох для гаковниц и фальконетов, справа – более тяжелые фракции, в которых была селитра получше, очищенная; этот порох предназначался для тяжелых бомбард.

Смотритель проверил качество пороха, высыпанного на полотнища, подвешенные между деревянными опорами. Растер в руке горсть черной пыли. Порох был хорошо перетерт, хотя еще не гранулирован.

С самого верхнего этажа пороховой башни на них пала тень. Как если бы кто-то пробежал по одной из балок, заслонив на миг свет. Тестар взглянул вверх, но ничего там не заметил.

– Мастер, тут кто-то есть! – крикнул один из помощников.

– Где? Я ничего не вижу!

– Спрятался за бочками!

– Сбежал!

Балки, переброшенные над пестами, снова затрещали, будто ходило по ним нечто тяжелое. Тестар почувствовал внутри мельницы дыхание ветра. Нижние двери скрипнули и распахнулись настежь, впуская в пороховую башню немного света. Только теперь пороховник увидел вырезанный на них знак. Римскую «четверку», процарапанную каким-то острым предметом.

Что-то свалилось сверху. Зазвенело, ударившись об одну из ступ. Тестар замер, сердце у него подскочило к самому горлу. Это был кусок металла! Старый столярный гвоздь выпал из одной из подгнивших, расшатанных балок! Упал в ступу! Боже!

– Остановить песты! – рявкнул он работникам.

Кто-то выскочил из башни и бросился в сарай, в котором находились конные упряжки, приводящие пороховую мельницу в движение. Смотритель подскочил к ступам, пытаясь понять, в какую из них упал проклятый кусок металла. Он должен был его найти, должен был, если хотел спасти мельницу!

Ступ было четыре. Но все работали ровно. Каменные песты, поднимаемые рычагами, падали вниз, толкли селитру, серу и древесный уголь. Смотритель подскочил к первой, потом ко второй…

Гвоздь был в последней. Когда падал пест, оттуда доносился странный хруст, смешанный с лязгом металла. Смотритель заглянул внутрь, когда пест поднимался, но не увидел ничего. Проклятый гвоздь, должно быть, упал глубоко в камеру.

– Остановить мельницу! – рявкнул он. – Отвяжите лошадей!

Поздно! Металл высек искру. В щели ступы появился сперва проблеск огня, а потом и пламя. Огонь зашумел, зашипел, взлетел вверх и завился вокруг песта.

– Уходите! – крикнул Тестар, бросаясь к дверям. – Про-о-о-очь!

Языки пламени выстрелили выше, добрались до полотна с порохом, оно сразу занялось. Огонь загудел, лизнул бочки с порохом, мешки с древесным углем и селитрой, поднялся высоко, под самую крышу башни.

Со вспышкой и жутким грохотом взорвались бочки в нижней камере башни. Балки и рычаги сразу треснули, деревянные валы, шестерни и оси вылетели из отверстий, ломаясь о стены, распадаясь на куски, полные острых заноз. Внутренности башни в один миг превратились в ад. А потом огонь добрался до запасов готового гранулированного пороха. Вспышка распорола башню от фундамента до крыши, выбросила в воздух разбитые балки, разорванные на куски человеческие тела, доски и огромные камни из стен…

Далеко оттуда, на турнирной площадке, хныкающая Паула скорчилась со страха, когда дыхание взрыва бросило рядом с ней деревянный обломок дверей пороховой башни – тот, на котором была выцарапана цифра «IV».

* * *

На этот раз препозит ждал их на пороге капитуляра. Было повечерие[47], монахи отправлялись на покой, а красное осеннее солнце пряталось в тумане над горами, бросая кровавый отсвет на стены башни, крася алым багрянцем галереи виридария.

– Брат препозит, дело серьезное. Вы должны дать нам возможность поговорить с братом Арнальдом Достойным. Прошу этого во имя милосердия Христова. В городе снова погибли люди. Мы не овладеем яростью демона без помощи экзорциста. И знайте, что, если вы не предоставите нам помощь, Святой Официум узнает обо всем, а я буду вынужден, согласно закону, дать показания, что вы запрещали нам помочь.

Приор вздрогнул. Вийон это заметил.

– Нам нечего скрывать, брат диакон.

– Тогда вам тем более стоило бы позаботиться о добром имени аббатства.

– Я не могу запретить вам посетить брата Арнальда, – сказал недовольно приор. – Но проблема в том, что преподобный брат-экзорцист сам должен решить, хочет ли он с вами говорить. Брат Арнальд совершает особое… искупление. И разговор с ним не настолько прост, как вам кажется. Если он согласится, я не стану возражать.

– А отчего бы ему нам отказывать? Мы что же, выглядим как сарацины или разбойники с большака, недостойные его взгляда? Мы набожные христиане, достойные помощи в нашей нужде.

– Брат привратник, – сказал приор. – Ступай к брату Арнальду и передай, что с ним хотят поговорить брат Бернар Одри, диакон собора Святого Назария в Каркассоне, и…

– Франсуа Вийон, бакалавр Парижского университета, – складно подсказал поэт, естественно не добавляя ни одного из своих званий, данных ему сотоварищами по воровскому ремеслу, и не вспоминая, что само ремесло, которым он вот уже много лет занимался, имело мало общего с набожной жизнью.

– Брат привратник. Передай о наших гостях.

Монах поклонился и направился в сторону капитулярия, что высился рядом с церковью. Солнце почти спряталось за горы, монастырь начал погружаться во тьму. Вийон устремил взгляд на далекую линию неровных хребтов. Завернулся в плащ, так как от стен аббатства тянуло холодом.

Брат привратник вернулся быстрее, чем можно было ожидать. Шел медленно, свесив голову. Когда он поднял взгляд, то посмотрел прямо на вора.

– Брат Арнальд согласился на короткий разговор.

Диакон встал, отряхнул сутану. Хотел уже направиться в церковь, но монах удержал его жестом руки.

– Брат Арнальд хочет говорить только с человеком, который зовется Франсуа Вийоном! – рявкнул он со злостью.

– Как это?

– Уж не ослышались ли мы, брат?

– Помилуй меня за грехи мои! – опустил Бернар голову. – Ступайте, господин Вийон.

Поэт отправился за привратником. Сперва думал, что они двинутся к дормиторию или в беседницу, но бенедиктинец повел его по галерее к церкви. Открыл ключом боковую дверь и провел гостя на хоры. В святыне царил мрак. Огромный свод исчезал во тьме, гигантские колонны выстреливали в черноту, соединяясь с невидимыми ребрами потолка. Сквозь витражи в западной розетке врывались багряные лучи солнца, бросая голубые, красные и зеленоватые отсветы на череду молелен по бокам трансепта. Это был единственный источник света в церкви. Однако он безошибочно указывал дорогу туда, куда они направлялись. Привратник отворил ключом решетку в ту молельню, где по стенам вились змеи и василиски, а на каменных эпитафиях смерть, одетая в прекрасный нюренбергский доспех, приглашала на танец аббата или приора монастыря.

– Ничему не удивляйтесь, – прохрипел бенедиктинец. – Брат Арнальд не живет в дормитории с остальными монахами. Вот уже много лет как он обрек себя на одиночество и посвящает свое время лишь молитвам и помощи убогим.

Они направились к угловой молельне. Здесь, между стенным барельефом Богоматери среди детских скелетов и надгробием некоего богатого рыцаря в кольчуге – наверняка дарителя или благодетеля церкви, втиснулась каменная лестница, ведущая в катакомбы. Привратник вынул из держателя факел, высек огонь и повел Вийона сквозь тьму подземелья. Они сошли вниз, свернули направо и двинулись по коридору, что шел через оссуарий[48], где свет факела отражался в лужах и влажных, покрытых селитрой стенах, а среди костей и желтоватых черепов шныряли крысы. Брат привратник отомкнул еще одну решетку – изъеденную ржавчиной и выгнутую, и ввел Вийона в небольшое круглое помещение. На выщербленных колоннах виднелись старые узоры и орнаменты, на стенах – остатки латинских надписей. На одной из стел сохранилась едва заметная надпись: Narbo Martius III, из чего можно было сделать вывод, что они находятся в старейшей части церкви, помнящей еще времена вечной Римской империи.

– Готов ли ты встретиться с братом Арнальдом? – спросил привратник. – Очистил ли ты свою душу, чтобы воспринять его голос?

Вийон замер. Нигде не видел он никакого монаха. Было тут холодно, но не сыро, свет заходящего солнца проникал сквозь узкую щель в стене. Красноватый столп падал на каменную облицовку колодца, на коловорот, ведро и цепь в центре помещения.

– Я не вижу тут брата Арнальда.

– Ты слеп и глух, брат, – проворчал привратник. – Отвори свое сердце – и увидишь. И не бойся, поскольку вера твоя будет тебе щитом. Тут, под нами, келья брата Арнальда.

Привратник подвел его к колодцу. Вийон думал, что увидит там бездонную дыру, однако увидел щель, в которой не поместился бы и человек, щель, ведущую вниз, в таинственную пропасть. Внизу тлел теплый, желтоватый отблеск горящей свечи, а может, факела. Все указывало на то, что намного ниже того места, где они пребывали, находилось закрытое помещение, а в нем…

– Брат Арнальд не может покинуть келью, поскольку у нее нет выхода. Только через это отверстие он получает слова утешения и еду.

Вийон не ожидал ничего подобного. Нечто столь жуткое он видел впервые в жизни. Смотрел вниз и открывал рот от ужаса. Увидел, что ниже, на дне колодца, слабый свет свечи потускнел, словно некто, там пребывающий, услышал их разговор и приблизился к отверстию.

– Пиши, брат, что ты хотел узнать, – привратник втиснул Вийону в руку восковую табличку и стило. – А потом прочти покорно ответ брата Арнальда.

Вийон почувствовал, что обливается потом. Собрался с мыслями и ухватился за стило.

Достойный брат. Нам нужна помощь и поддержка.

В городе появились искалеченные дети. Провещают приход Зверя, чему будут предшествовать семь несчастий. Зверь – это демон? Если так, то кто стоит за его призванием?

Помогите!

Привратник вложил табличку в ведро и с грохотом опустил его вглубь таинственной пропасти. Ждали недолго. Скоро цепь натянулась дважды, как если бы Арнальд подавал знак, что можно вытягивать ведро. Бенедиктинец начал вращать рукоять, и вскоре ведро было уже наверху. Лежала в нем та же восковая таблица, теперь покрытая неясными письменами.

Вийон задрожал, взяв ее в руки. Почерк брата Арнальда был неровный, нечеткий.

И сказал Иисус: познай то, что перед лицом твоим, и то, что скрыто, откроется тебе. Ибо нет ничего тайного, что не будет явным.[49]

Сколько лет мог провести в столь страшном одиночестве брат Арнальд? Казалось, он настолько же стар, как и сам монастырь. У Вийона дрожали руки, когда он писал:

Брат Арнальд! Что же тогда перед лицом моим, чего я не вижу?

Цепь застучала вновь, когда он посылал свой вопрос в бездну. Ответа не пришлось долго ждать. На табличке было нацарапано всего несколько слов.

Ступай завтра к Древу Умерших, едва только пробьет hora prima. Sola beatitudo.[50]

Когда Вийон прочитал эти слова, привратник отобрал у него табличку.

– На сегодня хватит, – сказал. – Брат Арнальд дает знать, что не желает более говорить. Пойдем.

Вийон взглянул вниз. Желтоватое сияние в щели усилилось, как если бы монах отошел от колодца и перестал заслонять свечу или светильник. Привратник показывал обратный путь. Двинулись сквозь тьму.

– Сколько лет уже как брат Арнальд обрек себя на уединение?

– Один Господь знает, – прохрипел привратник. – Он уже был тут, когда я пришел в монастырь, то есть лет тридцать тому назад. И наверняка останется, когда мои кости лягут в землю. Его уединение – не наказание. Этот боголюбивый муж сам приказал замуровать себя в келье, чтобы посвятить себя молитве и размышлениям и чтобы не чувствовать никаких искушений со стороны мира. Коридор, ведущий в его келью, был завален камнями, дверей там нет. Только сквозь щель наверху наш достойный брат принимает скромную еду, масло для светильника и книги.

– Правда ли, что некогда он был экзорцистом?

Привратник пожал плечами.

– Не знаю. Он никогда об этом не вспоминал. Но такой мудрый человек наверняка всякий день общается с духами и демонами.

– Но не слишком ли велико его отречение?

– Все это случилось еще при прошлом аббате – Руперте из Русильона. Не знаю, отчего он это позволил. Брат Арнальд пользуется огромным доверием у наших монахов. Это святой человек, которого ангелы живьем в рай заберут и который к тому же читает в мыслях верных, как в открытой книге. А от наших братьев узнает, что происходит в мире.

Вийон даже вздрогнул, подумав о том, что мог переживать человек, который столько лет провел в одиночестве, в закрытой, замурованной келье, погруженный в молитвы, один на один с книгами. Как он выглядел? Как изменились его разум и тело?

Его прошиб ледяной холод. Он живо зашагал за привратником, чтобы как можно быстрее выбраться из подземных лабиринтов монастыря.

* * *

– Древо Умерших? – диакон Бернар нахмурился. – Ну да, должно быть, это старый дуб неподалеку от перекрестка дорог под Каркассоном.

– Странное название.

– Плебс и селяне говорят, что место это проклято. Но я не слыхивал, чтобы там находили что-нибудь особенное. Что ж, завтра нас ждет поездка.

– Я пойду один.

– А откуда тебе знать, что ты найдешь под деревом? А вдруг встретишь там Зверя?

– Я рискну, преподобный диакон.

ІІІ

Как Вийон и обещал, он пошел к Древу сам. Долго думал, имеет ли смысл то, что он делает. Казалось ему, что он как последний дурак без всякой причины оказался втянут в темную и страшную историю. Но решение каждой следующей загадки приближало его к Марион, которая, несомненно, была связана с этими мрачными событиями. Он должен был ее найти. Должен был обменяться с ней хотя бы словечком.

Осенний лес тонул во мгле. Вийон ступал по толстому ковру сухих листьев, крался от дерева к дереву, обходил ямы и поваленные стволы деревьев. Когда в белесых испарениях впереди замаячило толстое, раскинувшее ветви Древо Умерших, он остановился и спрятался за мшистым стволом. Натянул на голову капюшон старого рваного плаща и осторожно выглянул.

Много столетий назад на поляне построили часовенку или небольшую церквушку. Когда здание опустело, а крыша завалилась, посредине его вырос огромный, покрученный дуб, который за века приподнял часть стен и контрфорсов здания, сокрушил камни и остатки бочарного свода. Огромное дерево встало над руинами, а потом засохло и таким уже и осталось, разбросав во все стороны культи скрещенных ветвей, – словно лапа дьявола, что вылезла из-под земли, разрывая часовню на куски. Это было жуткое и мерзкое место.

Вийон подкрался поближе. Вокруг часовни он не увидел ничего подозрительного. Пустой лес был окутан туманом и испарениями. Не чуя под собою ног от страха, поэт шел все дальше, приближаясь к полукруглой, надщербленной арке, на которой дожди за несколько веков затерли уже почти все украшения. Нечеткие, растрескавшиеся фигуры Христа и рыцарей глядели на него каменными глазами, когда он переступал порог.

Вошел внутрь и оказался меж обрушенными остатками стен. Вместо пола под ногами его была бурая земля, усеянная ворохом золотых листьев, а небо над головой затянули осенние испарения.

Вийон подошел к дереву, высившемуся среди руин, мрачному и злому, перекрученному ветрами и непогодой. Обошел его вокруг, но не заметил ничего особенного. Взглянул под ноги, осмотрел корни, остатки аркад, стены строения.

Нигде не нашел ничего подозрительного. Никаких следов раскопок или знаков, никаких римских цифр, нацарапанных на стенах. Это были просто старые, давно заброшенные руины и мрачное дерево, которое могло бы присниться в кошмарных снах многим богобоязненным горожанам.

Внезапно сзади, у входа в разрушенную часовню, треснула ветка. Вийон обернулся, вспугнутый, держа руку на чинкуэде. Около арки стояли трое мужчин, закутанных в длинные серые плащи.

Они явно не были удивлены встречей. Спокойно, без спешки вошли внутрь, а потом каждый из них трижды преклонил колени.

– Здравствуй, добрый человек, – отозвался один из незнакомцев.

Вийон замер. У мужчин, кажется, не было дурных намерений, хотя они и были вооружены. На спине одного висел арбалет, а остальные носили под плащами корды. Поэт не знал, что ответить. На всякий случай он преклонил колени – тоже трехкратно.

– Я рад вас приветствовать, – сказал он. – Вот только я не добрый человек, но вор, разбойник и пьяница, полный надежды, что после искупления он сможет пройти во врата рая.

– Мы тоже не добрые люди, – ответил незнакомец. Длинные белые волосы выбились из-под его капюшона. – Тогда подождем христианина, что окажется лучше нас. Вскоре он должен прийти.

Вийон кивнул. Догадался, что вот-вот станет свидетелем некоего странного обряда – вызывания духов, а может, и почитания дьявола. Кажется, эти люди приняли его за одного из своих. Он не знал, что предпринять – убежать или остаться и изображать человека, посвященного в тайну? Он доверился Господу и принялся покорно ждать, что произойдет.

– Давно ли сюда приходите? – спросил через минутку незнакомец.

– Недавно.

– Жаль, потому что я тоже, – прошептал тот. – А я рад был бы послушать о добрых христианах. Возможно, они сумели бы отпустить мне грехи.

– И много их у вас?

– Сколько звезд на небе.

– Точно так же, как и у меня.

– О нет, – сказал тот. – У меня-то наверняка побольше. Даже настоятель Вальтер не принял у меня покаяния и не назначил искупления, – добавил шепотом.

Где-то позади раздались голоса. А потом внутрь руин вошло несколько человек. Все были одеты скромно – в плащи с капюшонами и серые уппеланды. Вийон понял, что среди них были и женщины. Люди прибывали, то и дело подходил кто-то еще. По звону рыцарских острог, по красной и синей материи, что тут и там выглядывала из-под темных плащей, по усам, бородам и коротко остриженным головам можно было предположить, что собрались тут как патриции из города, так и представители рыцарского сословия. Рядом с ними стояли, преклонив колени и переглядываясь, нищие и калеки, старцы и простые селяне. Пастухи и слуги. Прекрасные дамы и безобразные старухи.

– Братья и сестры!

Вийон вздрогнул. Горбун из собора, одетый в черные пятничные одежды, появился в руинах, словно черт из магической шкатулки. Он встал рядом с Древом Умерших, и могло показаться, что фигура его растет, делается мощнее, почти нависает над собравшимися.

– Собрались мы тут, гонимые страхом и тревогой перед близящимся Зверем, что преследует город и вскоре сделает так, что улицы Каркассона омоются кровью. Невозможно его победить, поскольку он – творение и дело дьявола, Демиурга зла, владыки тьмы и неправедности. Отворите же сердца к истине и убедитесь, каково истинное лицо мира, который видится вам лишь тюрьмой и ловушкой. Зверь делает очевидным, что мир, на который вы смотрите, зол, что это ад и вековечная дорога проклятия. Мир, что окружает нас, принадлежит дьяволу и его демонам. Нет в нем справедливости и благообразия, нет милосердия и милости. Священники и монахи врут вам, твердя, что они смогли бы спасти душу от Демиурга, ибо Церковь – это Блудница Вавилонская, которая уже много столетий пребывает во власти дьявола!

Слушающие опустили головы. Голос говорящего окреп, зазвучал как ангельские трубы и совсем не напоминал бормотания глупого слюнявого горбуна.

– Священники и монахи не обладают силой, способной защитить вас от Зверя! Разве не молитесь вы в храмах о помощи и милосердии? И были ли молитвы ваши услышаны? Нет! Когда верные молили Бога о прощении, на них упал колокол, убивший множество людей. Фальшивая сила Церкви сломалась в столкновении со Зверем, да к тому же священники, как и сам демон, служат одному и тому же господину – князю тьмы!

Вийон поднял голову и задрожал. Горбун и правда вырос, выпрямился.

– И как нам защищаться от демона, брат?! – спросил кто-то из собравшихся. – Как мы можем спастись? Должно ли нам покинуть город?

– Если откроете глаза на истину, Зверь вас не тронет. Более того, вы спасете свою бессмертную душу и выведете ее из телесной неволи. Освободите ее, раз уж все мы обречены быть пленниками в этом мире, в ужасных, падших и искалеченных телах. Мы – ангелы, которые много веков назад согрешили перед Отцом Света и были обречены на существование в телах смертных. Пока вы пребываете в них, вы зависите от воли Демиурга и посланного им Зверя.

– И что же нам делать? – спросил кто-то.

– Освободитесь от земной оболочки! Примите консоламентум, и тогда плененный в вас ангел получит свободу после смерти тела и вернется на небеса, чтобы соединиться с Отцом Небесным. Когда-то давно и у меня на глазах была пелена. Но я прозрел, когда годы назад Добрые монахи показали мне здесь, в этом самом месте, что мир наш – тюрьма. Пойдите вслед за мной – и станете Добрыми людьми. Откройте душу вашу консоламенту, как делает нынче наш брат Винсен, и злые демоны не притронутся ни к вам, ни к вашим семьям.

Консоламент, Добрые люди… Вийон уже знал, во что он встрял. В Каркассоне больше двух столетий после крестовых походов продолжает действовать секта альбигойцев! А горбун наверняка один из их Перфекти – катарских Совершенных, которые столетия тому назад странствовали по всему Лангедоку, проповедуя свою веру и одаряя верных утешением.

Горбун уже вознесся над верными – огромный, прекрасный, гордый и несгибаемый, словно ангел. Вийон удивился. Казалось ему, что Совершенный растет и делается сильнее, что он уже выше на несколько голов всех здесь присутствующих и даже – что из спины его появляются серебристые крылья.

Горбун направился к Вийону! Нет! Прошел мимо в шаге. Из толпы выступил юноша, который отвесил калеке троекратный поклон. Поэт дрожал от волнения. Боялся, что его узнают. Готов был схватиться за кинжал.

– Проси со мной Господа, чтобы тот захотел сделать меня Добрым христианином и довел до доброго конца, – прошептал юноша.

– Да снизойдет Господь, чтобы сделать тебя Добрым христианином, – ответил горбун. – Ты здесь, чтобы принять утешение и прощение грехов, удостоиться милости через Добрых христиан. Это – духовное крещение Иисусом Христом и Духом Святым! И если стоек ты в своем намерении освободиться от земной оболочки, назови Господа именем Его.

– Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя как на небесах, так и на земле. Хлеб наш присносущий[51] дай нам днесь. И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Ибо твое есть Царствие, и сила, и слава, во веки веков. Аминь.

Вийон посматривал на это искоса. Значит, вот как выглядел консоламент, о котором ему доводилось слышать и о котором читывал он в книгах. Только что услышал он «Отче наш» в катарском варианте.

– И вот спрашивает нас брат наш, отпустим ли мы ему грехи его. Ибо сказал Господь: не судите, и не судимы будете; не презрите, и не презираемы будете; прощайте, и да простится вам!

– Прощаем, – повторили хором все присутствующие, и Вийон, хотел он того или нет, сделал так же. Поэт не знал, насколько велики могли быть грехи этого юноши; однако не подлежало сомнению одно: наверняка были они многократно легче, чем его собственные.

– Брат Винсен, не утаил ли ты грехов? Желаешь ли по собственной воле и без принуждения принять нынче духовное крещение, понимая, что оно означает? Хочешь ли освободиться от телесной оболочки, дабы подобно ангелу подняться над этим страшным миром? Хочешь ли сделаться Добрым христианином?

– Благословите меня.

– Крещу я водой, но тот, кто придет после меня, – сильнее меня. Он окрестит вас Духом Святым и огнем.

Горбун подошел ближе и положил руки на плечи юноше.

– И когда Павел наложил на них руки, Дух Святой низошел на них. И пусть низойдет так и на тебя в сей час. Прими благословение от Бога и от нас. Пусть Бог благословит тебя и пусть хранит душу твою от злой смерти, и приведет тебя к доброму концу. И пусть сбережет тебя от Зверя.

Один из Кредентес подал горбуну Священное Писание. Тот поднял Евангелие вверх, а потом положил его юноше на голову.

– В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…[52]

– …Итак, Винсен, теперь ты Добрый христианин. Помни о постах и аскезе. Нельзя тебе жить телесно, творить зло, клясться, красть, убивать, есть мясо и прочее, что есть результатом соединения. Ведь во всех живых существах заключены духи ангелов, что были сброшены с небес на землю, а убивая их, заставляем мы наших братьев вечно странствовать из тела в тело – без цели и к погибели. А вы радуйтесь, верующие, ибо еще один из вас счастливо достиг избавления и отныне не должен пугаться Зверя.

Верные принялись преклонять колени и троекратно кланяться.

– Помоги нам! – крикнула какая-то женщина. – Спаси от Зверя. Молю…

– Всякий, принявший консоламент, – сказал горбун, – будет свободен от страха пред демоном. Но и вы, честны́е Кредентес, не должны бояться его дыхания. Высматривайте знаки! Высматривайте цифры от Бога, которыми тот предостерегает от близящегося несчастья. Если же увидите их, бегите оттуда как можно скорее, и ничего с вами не случится!

Вийон склонил голову. Не слушал уже. Знаки… Цифры, которые горбун вырезал на стенах и дверях, были сигналом для альбигойцев, что вскоре в этом обозначенном цифрами месте случится несчастье. Значит, вот в чем дело… Церковь была бессильна перед лицом катаклизмов, обещающих пришествие Зверя. И не смогла бы их сдержать. Поэтому перед лицом смерти и под влиянием угроз мещане и рыцари отворачивались от римского креста, чтобы обратиться к вере Добрых людей… Но кем были эти Добрые монахи? И какую роль во всем этом играла Марион? И откуда, черт побери, горбун знал, где произойдут очередные катаклизмы?

Он поднял голову и замер. Горбуна уже не было подле дерева. Черт побери, куда же он пошел? Вийон бросил короткий взгляд назад. Катары стояли на коленях, опустив головы, а калека проталкивался между ними, уродливо раскачиваясь. Совершенный уменьшился в размерах, посерел. Вновь сделался отвратительным горбуном в порванной йопуле и быстро шел в сторону выхода.

Вийон не мог потерять его из виду. Вскочил на ноги и двинулся за Совершенным, провожаемый удивленными взглядами. Кого-то оттолкнул, кому-то наступил на ногу. Знал, что так легко навлечет на себя подозрения, но рисковать не мог. Горбун вот-вот мог исчезнуть из виду. Он выскочил за арку церквушки и остановился, тяжело дыша. Лес тонул во влажном тумане, а горбуна и след простыл…

Вийон напрягал зрение, пытаясь пронзить взглядом туман. И увидел карлика! Далеко, в овраге, заметил прихрамывающего калеку. Вор не стал ждать. Пустился бегом – от дерева к дереву, от куста к кусту. Прятался, когда ему казалось, что преследуемый может обернуться, бежал быстрее, когда тот вжимал голову в кривые плечи и шел лесом. Вийон был уже уверен, что горбун от него не сбежит.

* * *

– Изабель, Марго, что с вами случилось?

Дети обернулись к отцу, и Алоиз задрожал. У его дочерей были выдавлены глаза. Из черных дыр капала кровь…

– Боже! Дети! Мои дети! – зарыдал Алоиз.

– Зверь уже близко, – сказала Изабель мертвым голосом. Указала на запад рукой без пальцев.

Ее сестра захрипела. Плевалась кровью. А потом раскрыла лохмотья, показывая отцу разрезанный живот, из которого вываливались внутренности.

– Случатся еще три несчастья. Они обещают приход Зверя, что уничтожит город.

Алоиз бросился к детям. Хотел схватить Изабель за руку, но… не почувствовал под пальцами ничего. Рука прошла сквозь ее тело, словно сквозь дым.

Призрак его дочери обернулся… Теперь была она куда страшнее. Раскрыла окровавленные губы, рот, полный острых зубов, а потом побледнела, сделалась полупрозрачной и с воем улетела куда-то вверх…

Купец остался один на узкой улочке. Бегом бросился к своему дому. Словно буря ворвался в ворота и вбежал в вонючий, грязный двор.

Дочери его играли в компании соседских ребятишек. Вернее сказать, со смехом убегали от Винсента, который гнался за ними, держа за хвост труп крысы.

– Марго! Изабель!

Они послушно подбежали к отцу. Были целы и здоровы. Купец заключил их в объятия и заплакал.

– Что с тобой, господин отец? – спросила старшая и более смелая Изабель.

– Что с нами будет? – выдохнул купец. – Что будет со всеми нами?!

– Ничего с вами не случится… Мы с сестрой помолимся за ваше здоровье… Вместе с Богоматерью. Да, отец. Все будет хорошо, – прошептала Изабель.

Увы, Алоиз этих слов не расслышал.

* * *

Вийон догнал горбуна на третьем проеме моста, что соединял Нижний город с верхней частью Каркассона. Протиснулся сквозь толпу калик перехожих и нищих, в последний миг увернулся от повозок, что везли на рынок сельдь и бочки с вином. Отогнал двух бездомных собак, которые хотели добраться до его порванной йопулы, и проскользнул мимо сборщиков налогов, занятых спором со старым евреем, что нес на торг плетеную корзину, полную чеснока и лука.

Горбун стоял у каменного креста в третьей из двенадцати арок моста, спиной к Вийону и шумной улице. Поэт приблизился, держа под плащом вытащенную заранее чинкуэду. Когда оставалось до него еще пару шагов, горбун обернулся. Глянул испуганно влево-вправо, но бежать было некуда. Разве что прыгнуть во вспухшую от осенних дождей Оду.

Вийон схватил его за плечо и толкнул на крест. Горбун застонал, дернулся, но вор без труда удерживал его, закрывая от людей. А потом приставил к его горлу клинок.

– Отчего ты хочешь привести Зверя в город?!

– Не я! – прохрипел горбун. – Не я. Не я это сделал.

– Ты и твоя секта боретесь с Церковью. Из-за Зверя люди отворачиваются от попов и усиливают ваши ряды. Вместо того чтобы ходить на исповеди, принимают консоламент! Только вы получаете выгоду от несчастий.

– Это не я призываю Зверя… Молю, выслушай меня!

– Если не ты, то кто?

– Скажи инквизитору, что настоятель Вальтер из парафии Святого Назария… Он знал тайну. Он знал, что случится. У него нужно искать след…

– Во-первых, откуда ты знаешь о тайне настоятеля? А во-вторых, я не слуга инквизитора. У меня договор только с отцом диаконом. Взамен на помощь в деле Зверя он позволил мне остаться в городе, чтобы отыскать одну персону, с которой тебя видели. С этой блудницей и связан мой очередной вопрос. Важнейший для меня. Где Марион? Какая связь между ней, твоей сектой и Зверем?

– Ма… Марион?

– Да. Марион, шлюха из борделя Ого, которая ушла оттуда две недели назад. Никто ее не видел, никто о ней ничего не слышал, но вроде бы видели ее с тобой. Слушай, – выплюнул Вийон прямо в лицо горбуну, – срать я хотел на Зверя, инквизицию и на весь этот вшивый вонючий город. Я хочу отыскать Марион. Я должен ее увидеть.

– Не спрашивай о ней…

– Отчего?

– Марион ушла. Нет ее уже. Нет той женщины, которую ты знал…

– Она погибла? Ты убил ее, шельма! – Вийон сжал пальцы на горле у горбуна.

– Она потеряла сама себя. Отдала…

Вийон заглянул прямо в глаза горбуну. Совершенный смотрел не на него. Смотрел куда-то над его плечом.

Вдруг поэт услышал свист. Сразу же отпустил горбуна, упал на колени, ведомый безошибочным воровским инстинктом.

И только поэтому лезвие меча, которое должно было лишить его головы, рассекло воздух и выбило искру и щербину в каменном кресте.

Вийон мгновенно перекатился на бок, вскочил, в руке его блеснули чинкуэда и выхваченный из-за голенища сапога кинжал.

Они стояли перед ним втроем.

Справа высокий муж с остриженной по рыцарской моде седой головой, со шрамом на виске, левой брови и щеке, в сером плаще, из-под которого выглядывал фрагмент кармазиновой куртки. В руке он держал обнаженный корд. Слева – тот, кто миг назад хотел убить Вийона: молодой, длинноволосый, в белой якке, наброшенной на шнурованную по бокам кожанку. В руке его был выщербленный меч. Сзади оставался третий – в шапочке и кожаном кафтане. И с мерзким на вид моргенштерном.

Рыцарь, оруженосец и слуга. Вийон видел этих троих в разрушенной часовне около Древа Умерших. Они были катарами…

– Тебе повезло, Добрый брат, что мы успели, – подал голос седоволосый. – Этот гад прицепился к тебе как репей к собачьему хвосту. Волочился за тобой от самой часовни.

– Это шпион инквизиции, – проворчал молодой. – Слуга Вавилона, который святой Иоанн называл матерью греха и мерзости.

– Зарубим его! – обронил нетерпеливо рыцарь. – И дело с концом.

– Нет, – сказал горбун. – Отпустите его, пусть уходит.

– Ты обезумел, брат?

– Я все сказал.

Рыцарь кивнул.

Горбун отступил и двинулся через мост, раскачиваясь из стороны в сторону. Вийон хотел броситься следом, но седоволосый загородил ему дорогу.

– Куда ты, сукин сын? Мы еще не закончили.

– Ты и правда хочешь его отпустить, брат Мюрдош?

Поэт осмотрелся. Не пойми отчего, но мост был пустым. Вокруг лавок, будок и лотков не видно было ни единой живой души. Осенний ветер подхватывал с земли пыль, рвал полотняные навесы.

– Добрый Человек ошибался. Убейте его! – приказал рыцарь.

Вийон отхаркнул, сплюнул под ноги густой слюной. Растер ее в пыли.

– Развлечемся, – сказал мрачно. – Вы уже составили завещания, честной народ? Поручили душу Богу, а последние сребреники – своим шлюшкам?

– А ты свое написал? – спросил седоволосый.

– У меня немного богатств, которые я мог бы кому-то завещать…

Рыцарь опустил корд, довольно легкомысленно отнесясь к Вийону. Взглядом дал знак своему пажу.

Вор не стал ждать ни мгновения и как молния сам бросился на длинноволосого оруженосца. Принял удар его меча на скрещенные перед собой клинки кинжалов, одновременно отвесив ему мощный пинок в пах. Оруженосец завыл, подавился слюной и рухнул на колени. Оружие выпало у него из руки, зазвенело о камни.

Седоволосый крикнул.

Прислужник махнул моргенштерном.

Промазал.

Шипастый шар чуть задел руку Вийона.

– Ну, давайте, пуйники! – прошипел поэт. – Вперед, херы вы мохнатые! Что зенки вылупили?!

– Убить его! – рявкнул седовласый. – Вперед!

Бросились на него чуть ли не одновременно. Прислужник слева, рыцарь – со стороны лотков. Вийон отбил кинжалом удар меча, молниеносно упал на землю и перекатился через плечо. Слуга снова махнул моргенштерном, едва не попав по своему господину.

Поэт вскочил. Хотел бежать на западную часть моста, к Нижнему городу, но дорогу уже загораживал длинноволосый оруженосец, который только пришел в себя. Поэтому Вийон развернулся и помчался в другую сторону.

– В здравом уме и твердой памяти, из того, чем милостиво одарил меня Господь (и куда меньше – люди!), в бедствиях моих пишу завещание, в знак последней воли моей, единственной и неотменяемой! – выдохнул сквозь зубы.

Враги мчались следом. Но Вийон был быстрее. Бежал что есть духу по опустевшему мосту. Понял уже, отчего тут так мало людей. С востока, от Высокого замка, шла процессия флагеллантов. Были их сотни, возможно, тысячи… Вийону показалось, что чуть ли не весь Каркассон выполз на старый мост проявить покорность воле Господа. Головы, покрытые капюшонами с вырезами для глаз, склонялись покорно под свистом кнутов, бичей и ремней, падающих на нагие спины, рассекающих кожу, исторгающих из полуголых тел ручейки крови, оставлявшей пятна на брусчатке.

– Господь всемогущий, Боже праведный и истинный человек, Ты, что родился без греха из тела Девы Марии, Ты, что принял муку и смерть на древе истинного креста, Ты, чьи руки и ноги были пробиты, Ты, чей бок ранило копье, а из раны той вышла кровь, благодаря которой были мы искуплены от грехов, – дай мне слезу той воды, что вышла из Тебя, дабы обмыть мое сердце от всяческой грязи и любого греха, – повторяли тысячи уст.

Вийон ворвался меж искупающих грехи, растолкал первые ряды, оказался в середине толпы. Рыцарь и его люди ругались, орали, толкались где-то позади. Смерть была близко, очень близко.

– Спасайте, честной народ! – крикнул Вийон. – Еретики гонятся за мною! Альбигойцы, почитатели Зверя!

Никто не обращал на него внимания и даже не посмотрел в его сторону. Кнуты и ремни в размеренном темпе падали на голые спины, грохотали колотушки, люди танцевали, тряслись, топали, хлестали себя по спинам и загривкам.

– Libera nos, quaesumus, Domine…[53] – таков был ответ на его крики.

Уже высмотрели его! Уже заметили. Первым бросился в его сторону оруженосец. Рубанул сверху, быстро словно змея! Вийон отбил удар, одновременно выпустив кинжал и прихватив левой рукой рукав врага, притянул того к себе. Оруженосец хотел воткнуть пальцы ему в глаза, но поэт уклонился, схватил того за пояс, прыгнул ему за спину, а потом воткнул чинкуэду чуть выше поясницы. Оруженосец захрипел, задергался, Вийон придержал его в объятиях. Юноша хрипел, плевался кровью, она текла по кожаному панцирю, смешивалась в пыли и прахе с кровью бичующихся. Никто не обращал на них внимания.

– Sancte Michael Archangele, defende nos in proelio, contra neąuitiam et insidias diaboli esto praesidium…[54]

Вийон замер. Стоял неподвижно, держа окровавленного противника, забрызганный кровью бичующихся, окруженный толпой бьющих себя людей. На верху каменной стойки моста он вдруг заметил выцарапанный знак ІІІ. Римская «тройка»! Знак Зверя.

Бич пал на них совершенно неожиданно. Вийон взвыл, когда ремень рассек ему кожу на щеке, затылке и спине. Заорал и выпустил умирающего, заслонился рукой. Кто-то толкнул его, кто-то дернул. И только благодаря этому удар, нанесенный кордом седоволосого, только рассек ему кожу на плече и спине, а не перерезал ему поясницу и кости…

Поэт бросился в толпу. Седоволосый прыгнул следом, рубанул снова, на этот раз – промазал. Потом ткнул, но и тычок этот увяз в толпе. Вийон упал, снова получил батогом, кто-то пнул его, толкнул, наступил на ногу. Окровавленный и в синяках, он полз среди пинков, а рыцарь пробивался следом.

Кинжал! Где тут был кинжал?! Вийон заметил его, развернулся на четвереньках в том направлении, но чья-то нога отшвырнула оружие в сторону. Кинжал исчез среди босых ног.

– …Imperet illi Deus, supplices deprecamur: tuque, Princeps militiae caelestis, Satanam aliosąue spiritus malignos, ąui ad perditionem animarum pervagantur in mundo, divina virtute, in infernum detrude…[55]

Их окружало шествие женщин. Молодые, обнаженные до пояса, скрыв лица под капюшонами, из-под которых выбивались черные и светлые локоны. Кающиеся дамы, готовые пожертвовать своим телом и терпеть боль, чтобы вымолить защиту от Зверя. Кровь стекала по их прекрасным грудям и спинам, оставляя на полуголых телах темные полосы.

Вийон уже поднимался на ноги. Но кто-то пнул его в голову, и поэт опрокинулся навзничь. Крикнул, когда увидел над собой готового к удару седоволосого. Протянул руку в сторону – и тут его пальцы нащупали что-то холодное и скользкое… Рукоять меча, выпущенного из рук оруженосцем! Это был знак. Знак Божий. А может, воровское счастье Вийона?

Он заслонился в последний момент. Отбил корд, перевернулся на бок и вскочил с земли. Седоволосый уже примерялся ударить сверху, потом отдернул клинок, готовый уколоть. Поэт ускользнул от острия почти чудом.

Толпа флагеллантов разделила их, разбросала, разнесла по разные стороны моста. Вийон ударился об один из деревянных прилавков.

Знаки… Они были везде. На будках, на каменных стойках моста, на полотняных навесах.

– Горожане! – захрипел Вийон, но из горла его вырвался едва лишь шепот. – Люди-и-и! Убегайте! Тут знак Зверя! Будет катастрофа. Бегите с моста!

– …Oremus. Deus refugium nostrum et virtus, populum ad te clamantem propitius respice; et intercedente gloriosa et immaculata Virgine Dei Genitrice Maria, cum beato Josepho eius Sponso…[56]

Таков был их ответ. Вийон взмахнул окровавленным мечом, ударил рукоятью ближайшего из флагеллантов, но никто его не слушал. Никто не обращал на него внимания. Он должен был бежать! Бежать как можно скорее!

Находился он у четвертого пролета моста. Ближе к Каркассону, чем к Нижнему городу. Развернулся в сторону цитадели, и вдруг клинок корда разбил доски, перерезая жерди, к которым был привязан полотняный навес. Вийон отскочил. Ворвался между лавок, разодрав йопулу о гвоздь, вскочил на каменную балюстраду.

Седоволосый бросился следом. Они сошлись рядом с бичующимися. Звенела сталь, клинки встретились снова. Бились как равный с равным: удар, блок, укол, уход, дистанция…

– Убегай! – крикнул Вийон. – Мост упадет! Уходим!

– Ступай в ад, глупец! – рыкнул рыцарь.

Разбойник ударил изо всех сил. Лупил, словно молотом по наковальне, отбивал уколы, пытаясь любой ценой пробиться к концу моста. Он должен был отсюда сбежать! Должен был выжить. Должен был найти Марион!

Седоволосый ничем не выдавал себя, лицо его ни капли не изменилось, но острый слух Вийона выхватил тихий хруст камня за спиной. Тот второй… Слуга заходил с тыла! Поэт не мог прыгнуть в толпу, потому что справа от него стояли кучи бочек и мешков. Единственное, что он мог сделать, это…

Солнце… Оно давно уже выглянуло из-за туч, кладя кровавый отсвет на мост, обводя алым башни Каркассона.

Вийон услышал свист воздуха, рассекаемого цепью, – это слуга размахнулся моргенштерном! Поэт моментально отступил, припал к земле и махнул мечом у себя за спиной.

Тень слуги, легшая на купеческую лавку, пошатнулась, когда меч проткнул ему бок. В этот же миг шипастый шар раздробил череп рыцаря, который как раз подался вперед, чтобы приколоть Вийона кордом.

Мост внезапно вздрогнул. Каменные опоры начали с грохотом рушиться. Поэт почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он перепрыгнул над большой трещиной и добрался до широкой балюстрады. Оглянулся, чтобы посмотреть на процессию флагеллантов.

– Бегите! – крикнул им.

Поздно!

С грохотом треснули каменные подпорки и свод моста. Две опоры упали в реку, потянув за собой людей. Хоральная мелодия, свист кнутов и грохот колотушек превратились в стон, крики, хриплый рев ужаса и боли. Ряды полуголых фигур замерли, а потом вся толпа бросилась – воя и топча падающих – прочь с моста, подальше от пропасти, от реки, в которой метались тонущие.

Вийон стоял на балюстраде. Из ран его текла кровь, тело била дрожь, силы покидали его. Зверь вновь прошел в шаге от него. И по-прежнему целые лиги отделяли его от Марион.

* * *

– Все потихоньку проясняется, – сказал диакон. – Этот адский горбун и его секта альбигойцев хотят привести Зверя, чтобы уничтожить Церковь в Каркассоне. Я должен как можно скорее связаться с инквизитором. И поручить стражникам схватить горбуна.

– Ай! – крикнул Вийон. – Не так сильно.

Он лежал на лавке, а диакон, который, как оказалось, был также и цирюльником, зашивал ему рану на спине.

– И должно болеть. Неплохо тебя украсили. Для такого пройдохи, как ты, это всего лишь парочка благородных шрамов, которыми ты будешь хвастаться перед продажными девками.

– Горбун уверял, что это не он призывал демона, – сказал вор. – Просил передать это инквизиции. Поэтому я говорю об этом вам. Ну и однажды он спас мне жизнь… Второй раз тоже хотел спасти, но его не послушали.

– Врал. Как говорил Бернар Ги, даже ученые мужи бывают сбиты с пути еретиками, которые преисполняются гордыни, когда видят, как они могут ими крутить.

Вийон снова заохал, когда священник продолжил накладывать швы на рану.

– Похоже, дело идет к скорой развязке. Мы нашли тело одного из нападавших, которые хотели тебя убить. Это Мюрдош де Вермий. Дворянчик из обедневшего рода, из-под Русильона, его давно подозревали в связях с еретиками. Полагаю, что по этой ниточке мы быстро доберемся до клубка, а при случае – сплетем не одну петлю для виселицы.

– И все же, отче, полагаю, мы еще всего не знаем. Не знаем тайну, которую, по словам горбуна, скрывал настоятель вашей парафии. Кем были Добрые монахи, о которых вспоминал горбун? Те, которые, по его словам, склонили его к катарской ереси? Которые говорили устами Жана Валери? Есть много загадок, на которые мы не знаем ответа. Возможно, в основе всего этого лежит какая-то мрачная история, в которой замешан покойный священник Вальтер. В любом случае его что-то связывало с горбуном… Мне было бы интересно узнать, что именно.

– К чему ты ведешь?

– Кто были те Добрые монахи? Наверняка альбигойцы! А если они происходили из того монастыря, в котором мы были? Ай!

– Сен-Роше-де-Пре – единственный монастырь в окрестностях. Препозит настаивает, что в его аббатстве никогда не случалось греха апостазии.

– И это с тем же успехом может означать, что он что-то скрывает. А если это монахи из аббатства некогда впали в ересь, то где искать сведения о них? В ежегодниках?

Диакон замер с окровавленной дратвой в руках.

– О таком не станут писать ни в одной из монастырских хроник. Но, возможно, ты найдешь эти данные в свитке мертвых.

– А что это такое?

– Книга, в которой записывают имена и прозвища умерших братьев. Даже тех, кто был изгнан из ордена – ведь тогда они становятся мертвыми для остальных братьев.

– А приор даст мне доступ к таким книгам?

– Я напишу ему письмо. Официальное, в котором представлю тебя своим секретарем, будешь искать имена заслуженных братьев, которых, скажем, мы хотим упомянуть в молитвах к Господу во время благодарственной мессы, посвященной удаче и счастью аббатства. Когда же окажешься в монастыре, держи глаза и уши широко открытыми.

ІІ

– Воистину достойно и справедливо, что отец Бернар помнит о нашем скромном аббатстве, – сказал брат тезаурарий[57], кладя очередную толстую книжищу на tabula plicata, за которой сидел Вийон. – Выбирайте мудрых братьев, о чьих достоинствах стоит вспомнить.

Только-только началась вечерня, поэтому в монастырском скриптории, что находился на втором этаже капитулярия, было совершенно пусто. Возможно, по этой причине тезаурарий – низкий и толстый монах с безволосой головой и тремя подбородками – позволял себе относительно Вийона маленькие нежности. Сперва, словно бы случайно, задел рукой грудь поэта, потом наклонился низко, болтая что-то бессмысленное, причем губы его и язык находились опасно близко от уха Вийона. И наконец, бесцеремонно похлопал вора по бедру. Вийон переносил все это со спокойствием, достойным Зенона-стоика, и с кротостью в духе Сенеки. Ведь любая страница книги в полотняном переплете могла приблизить его к разгадке тайны.

– Эта благодарственная месса – не что иное, как увенчание вашей набожной жизни, – сказал Вийон. – Всем ведь прекрасно известно, что монастырь ваш никогда не запятнан был грехом апостазии. А это достойно похвалы, брат.

– А и правда, – монах наклонился к уху Вийона и вновь почти коснулся его языком. – Во всем Лангедоке не найдете вы стольких достойных и богобоязненных братьев. Нет у нас содомии, как в Клюни или Сито́, не дают тут воли порочным желаниям, – язык его защекотал ушную раковину Вийона. – Ведь вам наверняка известно, что в других монастырях монахи частенько предаются безбожной содомии с мужчинами. Тьфу! Срамота божья!

Вийон деликатно снял руку монаха со своего колена. Тот облизнулся мерзко и побрел в библиотеку. При этом хихикнул жеманно и подмигнул поэту.

Франсуа вздохнул и углубился в книги. Ах, эти духовные лица! Вечно в голове у них аморы. Несколько лет назад его прекрасно складывавшаяся карьера была погублена, когда он ткнул кинжалом священника Сермуаза, – стал слишком назойлив и сделал ему предложение, рядом с которым похотливые фантазии обитателей Содома выглядели как невинные игры малых ребятишек со своим естеством.

Он вернулся к чтению. Переворачивал листы, неровно вшитые в книгу. Двигал толстенные тома и не мог найти ничего, что навело бы его на след оных Добрых монахов, о которых вспоминал горбун.

Кем они были? Происходили ли из этого монастыря? Свитки мертвых об этом не упоминали. Это были списки братьев, умерших от старости или болезней, и рядом почти с каждым именем имелись различные эпитафии, стихи или молитвы. Некоторые страницы были истрепаны, другие – порваны: как видно, нелегкая у них была судьба. Большая часть их была переплетена в кожаные или полотняные обложки, подрезанные, если оказывались слишком большими.

Он дошел до конца. Просмотрел все книги умерших, начавши с года Господня 1371, и не нашел ничего подозрительного. Не знал, стоит ли искать еще раньше. Все же горбун вспоминал, что Добрые монахи обратили его в веру катаров лично. А это значило, что он должен был встречаться с ними. Сколько ему могло быть лет? Сорок? Пятьдесят? В любом случае, не больше шестидесяти.

Но если бы некие монахи и правда сделались еретиками, поместили бы их имена в книгу умерших? Погоди, погоди… Каждого монаха обычно вписывали два раза. В первый раз – когда он вступал в монастырь, и во второй и последний раз – когда он умирал. А будет ли отмечена смерть еретика? А может, в таком случае приор или скриба предпочли бы выскрести его имя, затереть любой след и убрать его из списка богобоязненных братьев? А значит, им пришлось бы замазывать либо стирать имена, вписанные в книгу, когда брат апостат принимался в монастырь. А потому, быть может, Вийону следует искать не имена, а такие места в книге, которые кажутся выскобленными и затертыми.

Он снова вернулся к фолиантам, которые уже просмотрел. Теперь он не читал – пальцы его скользили по шершавой бумаге, по свиткам и рулонам. Он присматривался к листкам, ища вычеркнутые имена или поврежденные места.

Не знал, как долго это продолжалось. Неожиданно под годом Господним 1414 его пальцы наткнулись на странность. Он замер. Страница, которую он просматривал, была неровной. В одном месте, посредине, был наклеен на нее другой клочок бумаги.

Он чувствовал, что под пальцами его может находиться тайна, которая, возможно, приведет его к Марион. Бумага была приклеена крепко. Под ней скрывалась немалая часть страницы в книге умерших. Вийон поднял голову.

– Брат тезаурарий, – сказал он. – Мне нужна ваша помощь. Хочу увидеть книги до года 1371. Буду… весьма благодарен вам за помощь.

Тезаурарий покивал лысой башкой и двинулся вглубь библиотеки, чтобы принести оттуда очередной толстенный том. Вийон осмотрелся вокруг, перекрестился, а потом быстрым движением достал стилет, подцепил кончиком приклеенную бумагу и оторвал ее от страницы.

Под слоем засохшего гессо он сперва не увидел ничего. Поэтому высек огонь и зажег свечку. Приблизил ее к странице. Заметил какие-то нечеткие знаки и линии, которые некогда могли быть буквами. Придвинул книгу ближе к огню…

Надписи были затерты! Давным-давно, много лет назад, записи выскребли. Это были короткие слова – наверняка имена и прозвища монахов, которые оказались обречены на беспамятство. Нынче от них остались лишь неразборчивые следы букв. Вийон не мог прочесть совершенно ничего.

Тайна осталась тайной. Он сосчитал затертые строки. Семь. Семь имен. Добрых монахов было семеро. Семеро еретиков. Хоть какие-то сведения. Хоть какой-то след. Они ли призвали в мир Зверя? Что с ними случилось? Отчего отступили они от веры? Уверен он был в одном – именно эти монахи помогли горбуну стать альбигойцем. Знал ли о них настоятель Вальтер? Объединяло ли что-то его, катаров и горбуна? Что значат странные надписи на глиняных черепках, которые были у Марион и горбуна?

Загадки.

Одни лишь загадки.

Вийон спрятал в сумку оторванный фрагмент листка и захлопнул книгу. Встал.

Брат тезаурарий вышел из библиотеки с охапкой фолиантов. Взглянул удивленно.

– Ты уже закончил?

– Я нашел всех ваших братьев, которые достойны упоминания, – тихо сказал Вийон. – Его преподобие диакон проведет в их честь не одну, а семь месс.

– Ты уже собираешься уходить?! – прошептал монах. – Так быстро?

– Мой долг вам, преподобный брат, растет, как проценты у ростовщика. Теперь, – Вийон взял голову монаха в ладони, – отведите меня к брату Арнальду Достойному.

– Это запрещено, – выдохнул монах. – Брат приор…

– …ни о чем не узнает. А я смогу вас отблагодарить за оказанную помощь.

* * *

Вийон вращал ручку. Отправил деревянное ведро вглубь темной бездны.

Где я могу найти горбуна, брат Арнальд?

Ответа ждал недолго. Цепь звякнула, когда ее дернула рука где-то в темной пропасти колодца. Поэт завращал ручку.

Калека невиновен. Он искупает грех.

Вийон снова потянулся за стилом.

За что?

Ответа ждал всего несколько мгновений.

Найди его и спроси.

И где мне его найти?

На этот раз пришлось подождать подольше. Миновало полтора «отченаша», прежде чем монах дал знать о себе рывком цепи.

Ищи. Просите – и дано вам будет; ищите и обрящете…

Вийон закусил губу. Что бы случилось, если б он поделился с Арнальдом своим открытием, откуда происходят семеро Добрых монахов? Как бы отреагировал Достойный? Что бы сделал? Рассказал бы он об этом открытии приору и другим монахам?

В год 1414 в монастыре дошло до апостазии. Семеро Совершенных имеют какое-то отношение к Зверю?

На этот раз Достойный замолчал. Светлый отблеск внизу колодца поблек, потом снова сделался ярче. Через довольно долгое время монах дал знак, чтобы Вийон вытягивал ведро.

И сказал Господь: ищите и обрящете; но о том, о чем расспрашивали вы в те дни, я вам тогда не сказал. Теперь хочу сказать вам, а вы об этом не спрашиваете. Ступайте в то место, куда до сих пор не бил Зверь.

«Иди в то место, куда не бил Зверь…» И куда же? А может, туда, где до сих пор не было катаклизмов? Вийон напряг свою воровскую смекалку. Где до сих пор не было ни единой катастрофы? Нижний город!

Я должен идти в Нижний город?

Снова тишина. И потом ответ:

Зверь боится.

Вийон замер. Это было нечто новое.

Кого боится демон?

Смерти.

И потому убивает?

Хочет стать бессмертным.

Вийон вытер пот со лба. Ничего не складывалось воедино. Отчего бы Зверю быть смертным? Ведь он демон, дьявол или его слуга. А черт не может умереть – самое большее, может сбросить свою телесную оболочку.

Он не мог нащупать никаких следов, по крайней мере, пока не схватит горбуна.

Почему он хочет стать бессмертным?

Ответа не было долго. Наконец он пришел.

Silentium est}.[58]

Ничего больше. Так много и так мало. Поэт ничего не понял.

– Пойдем, брат, – прошептал монах. – Достойный не хочет больше говорить.

Вийон взглянул вниз. В щели царила тьма. Разговор был закончен.

Вор качнулся и оперся на облицовку колодца. В голове его помутилось. Он собрал несколько элементов этой головоломки, но ни один не подходил к другому. Марион… Горбун. Таинственные черепки, которые он нашел. Семеро Добрых монахов, которые были еретиками и вышли из этого монастыря. Катарский Совершенный – то есть сам горбун… И Зверь, который… боялся смерти. Все это было больше, чем он мог вообразить. Нужно было ехать. Нужно было проверить, что случится в Нижнем городе. Если, конечно же, Зверь должен явиться и там.

Брат тезаурарий обнял его сзади. Вонючее его дыхание вырвало Вийона из задумчивости.

– Пойдем, – шептал монах. – Услуга за услугу, брат!

– Только не здесь.

– Ах, да, – тот ударил себя кулаком в лоб. – Чтобы брат Арнальд Достойный не услышал.

– И давно он тут?

– Мне так кажется, брат, что он, – тезаурарий стал говорить тише, – такой же старый, как и наше аббатство. Я пришел сюда – и тут уже был Арнальд. Я состарился, а Арнальд все сидит в своей келье. Арнальд, – наклонился монах к уху Вийона, – был некогда экзорцистом. Я слышал, как болтали, будто он приказал замуровать себя здесь, потому что не сумел выгнать демона из одной селянки.

Вийон кивнул.

– А другие говорят, что, вместо того чтобы выгнать беса, он пожертвовал собой и…

– И что?

– Принял того в свое тело. А потом приказал замуровать себя живьем… Иди… Иди ко мне… – брат тезаурарий приобнял Вийона сзади. Язык его защекотал поэту ухо.

Вор вздрогнул, молниеносно развернулся и ударил монаха кулаком в живот. Бенедиктинец со стоном согнулся, поэт же пнул его в пах и отвесил с размаху кулаком по затылку. Тезаурарий свалился на землю, захныкал и заплакал.

– За что… – выдавил. – Сгни… сгни…..ешь в тюрьме. Ты… Ты…

– Больше покорности, брат, – прошипел Вийон. – Господь сказал: «Ступай и не греши». Неси покорно свой крест и в страдании своем узри мучение Господа, что умер на кресте за твою бессмертную душонку.

Монах стонал, ругался, корчился от боли. Похоже, слова поэта его не утешили, не заметно было и признаков того, что он хотел покорно нести свой крест. Вийон отвесил ему еще один пинок, развернулся, сплюнул и быстрым шагом двинулся к выходу из подземелья.

* * *

Едва добравшись до деревянных заплот Нижнего города, он уже знал, что опоздал. Подгоняя коня, ворвался между избами, лавками да лотками, на небольшой площади натянул вожжи и оглянулся. Вокруг было тихо и пусто. Не видно было никаких людей, не слышно разговоров, смеха. Не лаяли собаки, не ржали кони. Над крышами домов не поднимался дым. Глухая тишина и ужас охватили мерзкий нижний район Каркассона.

Вийон знал… Догадался уже: что-то случилось. Нигде не видел он знаков, свидетельствующих о приходе Зверя, но это лишь усиливало его беспокойство.

Он соскочил с коня, привязал его к коновязи у колодца. Осторожно подошел к ближайшему дому. Постучал в деревянную дверь. Тишина. Осторожно толкнул ее и вошел внутрь.

В низкой вонючей комнате было холодно и пусто. На столе лежала перевернутая посуда, деревянные тарелки, стоял котелок с выстывшим супом. Окна были выбиты, разорванные пузыри колыхались под сквозняком, огонь в очаге давно погас.

Вийон услышал звук, словно бы отголосок раздираемой материи. В руках его блеснули кинжалы. Он приблизился к столу, из-за которого доносились звуки, и медленно начал все понимать.

Полосы крови на стенах, засохшие красные пятна на полу… Над двумя разодранными телами стояли две адские псины. Двое слуг Зверя, которые еще миг назад лизали человеческую кровь. И Вийон все понял. Догадался, что случилось в предместьях Нижнего города. Этой осенью в лесах по всему Лангедоку добычи было мало. Голод пригнал в Каркассон стаи оголодавших волков.

Еще один звук донесся сбоку. Из окровавленной колыбели выскочила третья бестия. Зарычала, глядя на поэта огненными звериными зенками.

Вийон отступил, стараясь не показывать страх, сжимавший его сердце. Нужно было соблюдать спокойствие.

Впустую!

Серые тела поднялись с земли. Однако не успели схватить Вийона, который быстрее ветра повернулся и кинулся к двери. Челюсти первой твари щелкнули у его бедра, но вор выскочил за порог, захлопнул дверь и подпер ее плечом. Удар, который на нее обрушился, едва не выбил ему сустав из плеча. Дверь зашаталась, затрещали доски. Поэт схватил с земли большой камень, заблокировал им дверь и помчался к коню.

Из окна дома вырвалась серая тень. Огромный волчина выскочил на площадь, развернулся к человеку, замер, низко опустив голову, зарычал.

Вийон остановился. Как зачарованный глядел в желтые глаза зверя. Стоял, не смея сделать и шага, хотя недалеко от него бился у коновязи жеребец, ржал от страха. Позади поэт услышал треск разбиваемой двери.

Волк не выдержал его взгляда. Опустил голову, отступил. И тогда Вийон одним прыжком оказался подле него! Зверь рыкнул, прыгнул, целясь в горло человека, но вор воткнул в него снизу клинок чинкуэды – прямо в глотку. Волк заскулил. Всей тяжестью обрушился на Вийона, повалил его, залил кровью. Мощные челюсти щелкнули у лица поэта, задрожали и сжались в последних конвульсиях.

Дверь в дом с треском распахнулась. Волки мелькнули над порогом.

Вийон отвалил в сторону тело подыхающей твари. Сразу заметил горящие глаза и раскрытые пасти. На четвереньках бросился в сторону взмыленного коня, вскочил на ноги, чтобы запрыгнуть в седло. Ошалевший от ужаса жеребец мотнул головой, ударил передними копытами в грязь, встал дыбом, срывая узду, а потом бросился наутек.

В последний момент! В последний момент Вийон ухватил кинжал в зубы, а пальцы его сжали железное стремя. Конь потянул его за собой, по песку, камням и лужам, унося от ошалевших волков. Йопула и плащ вора порвались на лоскуты. Пока его волочило по земле, затрещали штаны и сумка. Вийон стиснул зубы и подтянулся выше.

Улочки предместья вдруг вскипели. Завыли волки, раздались крики и вопли. Вийону казалось, что испуганный конь несет его прямиком в ад. А потом подпруга порвалась. Жеребец свернул, отбрасывая Вийона прочь, и, освобожденный от тяжести человека, поскакал галопом в боковую улочку. Вийон ударился о каменный фундамент дома и замер в грязи, избитый, исцарапанный, истекающий кровью.

Однако он быстро вскочил на ноги. Смерть прошла недавно и по этому закоулку. На порогах домов, среди грязи и куч мусора, лежали оставленные волками трупы. Вийон побрел узкими улочками. Проходил мимо трупов взрослых, мимо мертвых детей, собак и скотины. Перепрыгивал лужи, в которых мутная вода смешивалась с навозом и кровью. Раз наткнулся на раненого волка. Тот действовал быстро, схватил его за рукав, но Вийон избавился от зверя двумя точными ударами. Шел дальше, кружа закоулками, прячась в пустых сараях и лавках при малейшем шуме.

Остановился внезапно, едва свернув в узкий проулок. Тут лежало пять тел. Четыре рослых прислужника в кожаных кафтанах и чепцах. И пятый… Кривой уродец, горбун, подергивающийся в грязи и навозе!

Вийон подскочил к нему одним прыжком. Горбун был еще жив, дрожал и хрипел. Волки его не пощадили. Лицо его было изуродовано, один глаз вытек, не хватало левой руки. Когда Вийон над ним наклонился, на губах горбуна вздулись кровавые пузыри.

– Я опоздал, – хрипел он. – Не преду-у-упреди-ил никого-о-о. Схватили меня… – кивком указал на прислужников. – Я не суме-е-ел.

Вийон заметил уже на одном из домов след от выцарапанной там римской цифры «ІІ». Получается, стражники поймали горбуна, когда тот оставлял предупреждение?

– Зве… Зверь придет сюда. Беги-и-и…

Вийон покачал головой.

– Сперва я должен узнать правду. Вызвали ли Зверя семеро ере… Добрых монахов из монастыря Сен-Роше? Это были они? Скажи, молю!

Горбун покачал головой, рассмеялся, плюясь кровью.

– Я… я их убил… Я обрек их на смерть много лет назад.

– Как это?!

– Полвека тому… Anno[59] 1414… Я был звонарем… В монастыре. Семеро наших братьев и старый приор… Они были Совершенными. Открыли мне глаза на истину. Но все выплыло наружу. Узнал аббат… И священник Вальтер из Святого Назария…

Вийон замер. Тайна настоятеля, о которой говорил диакон. Не об этом ли шла речь?! Неужели Вальтер много лет назад приказал убить семерых Совершенных? Об этой ли тайне он упоминал при диаконе?

– Говори! – тряхнул он горбуна. – Расскажи все, молю!

– Аббат и священник боялись инквизиции… Хотели скрыть, что в монастыре появилась ересь… Шантажировали меня, и я от страха… выдал моих братьев. Указал место… Древо Умерших. Там они встречались.

– И что? Что было дальше?!

– Священник со слугами устроил на них засаду. Тихо перебили всех. Уби-и-или Добрых людей… Я не был та-а-ам, но знаю… Отрубили им головы. Похорони-и-или на месте. Меня отправили искупать предательство. И ничего не сказали инквизи-и-итору. Никто не знал…

– Отчего же ты искупаешь их вину?

– Некоторое время назад… пришла Марион… Она знала… Кто-то сказал ей, что я бы-ы-ыл… Совершенным. Восьмым из монастыря. Звонарем. Она сказала, что выдаст меня инквизиции, если я не помогу… уничтожить город… Мне пришло-о-ось ей помочь… в колдовстве. Объявился Зверь… Пото-о-ом она хоте-е-ела, чтобы я оглаша-а-ал Слово Божье… Чтобы я снова сделался Совершенным…

Вийон замер. Марион, господи, во что она влезла?!

– Эт-т-то было… – простонал горбун. – Я помогал в колдовстве… Но предупрежда-а-ал. Считал катаклизмы, чтобы Добрые христиане знали, чтобы остерегались и убегали. Искупал свое преда-а-тельство.

– Значит, это Марион привела сюда Зверя?

– Нет… не Марион… Ма-а-арион – служанка…

– Чья служанка?!

– Своего-о-о Господи-и-ина. Убегай. От него. Спасайся, Вийо-о-он…

– Кто ее господин?! – вор тряхнул горбуна. – Как имя Зверя?! Говори же, человече!

– Кто-то знал о моем преда-а-ательстве… Кто-то… Не знаю… Знали об этом настоятель и аббат… Но они мертвы. Знали слуги, но умерли… И кто-то еще узнал… Найди его… Найди и узнаешь… всё…

Горбун захрипел, затрясся. Скончался в луже крови и бычьего дерьма. В объятиях Франсуа Вийона, разбойника, вора и поэта.

* * *

К Древу Умерших он приехал вечером того же дня. Когда воткнул в землю лопату, почувствовал, как по спине его бегут мурашки. Осмотрелся, но осенний лес вокруг разрушенной часовни был пуст. Почти пуст. Он услышал хлопанье крыльев. На край стены уселся ворон. Смотрел на поэта непроницаемыми черными бусинками глаз.

Вийон вернулся к рытью. Выгребал листья из-под дерева и выбрасывал землю на растрескавшиеся каменные плиты старой часовни. Зарывался все глубже, копал широкую яму в том месте, где в земле не было камней.

На глубине два фута что-то заскрежетало под штыком лопаты. Из истлевших тряпок и остатков одежды Вийон вытащил пожелтевший череп.

Хлопанье крыльев заставило его снова поднять голову. Воронов стало больше. Они обсели ветви дерева и стену. Уже не улетали.

Он продолжал копать. Должен был узнать правду. Надеялся, что мертвецы наведут его хоть на какой-то след. Потому что ничего, что привело бы к Зверю, у него не было. Марион он не нашел, а горбун погиб. Оставалось ему только одно – копать.

Скоро под слоем смешанной с глиной земли он отрыл остатки скелета. Потом череп. И еще один. Потом раскопал еще один скелет. Докопал до дна ямы, в которую почти полвека назад бросили мертвые тела семерых Совершенных. Уже понял, как все происходило. Когда брал в руки первый череп, перед глазами замелькали разрозненные картинки. Видел окровавленные руки, поднимающие палаческий меч. Блеск клинка, обезглавленное тело, что в корчах падало на землю. Палачей в капюшонах, бросавших труп в яму…

Четвертый череп.

Вороны вели себя беспокойно. То и дело один из них взлетал, кружил над мрачным деревом и разрушенной часовней. Интересно, на казни Совершенных тоже присутствовали птицы? Потому что это была казнь. Священник пришел сюда вместе с прислужниками, схватил монахов, а потом, после короткого суда, приказал по очереди отрубить им головы.

Пятый череп.

Он копал все быстрее. Близились сумерки, и красное зарево солнца, прятавшегося в туман и испарения, охватило небосклон на западе. Становилось все холоднее, но Вийону было жарко. Он должен был найти хоть какой-то след. Должен был понять, в чем тут дело. Должен был отыскать кого-то еще, кроме настоятеля и аббата, кто знал о предательстве горбуна и о семи Совершенных из монастыря.

На самом дне ямы, между спутанными корнями дерева, он обнаружил шестой череп. Нашел и очередной скелет, но этот почти рассыпался в его руках. Остался еще один. Седьмой.

Он продолжал копать. Вороны сидели неподвижно. Смотрели равнодушными птичьими глазами.

Лопата скрежетала по твердой древесине. Глубоко под полом часовни раскидывались толстые переплетения корней вековечного дерева. Невозможно было воткнуть между ними лопату. Проклятье, где же седьмой череп? Где закопали последний скелет?

Он расширил яму вплоть до каменного фундамента часовни. Не нашел ничего. Что это могло бы значить? Неужели последнего монаха похоронили не вместе с остальными? И похоронили ли его вообще?

Он вылез из ямы и осмотрел останки. Не нашел никаких меток, что могли бы навести его на след. Никаких колец, остатков печаток, пергаментов. Только куски обычной рванины.

Стало быть, все началось пять десятков лет тому назад. Когда в монастыре семеро монахов поддались катарской ереси. Аббат и настоятель из Святого Назария догадались об этом – или наткнулись на какой-то след. Опасались инквизиции. Наверняка аббат трясся над добрым именем монастыря. Вместе они заставили горбуна выдать его сторонников. Тот указал им место, где катары отправляли обряды, то есть разрушенную часовню. Настоятель затаился тут с несколькими своими людьми, схватил Совершенных и приказал их казнить, а потом похоронить под деревом. Имена их вычеркнули из книги мертвых, чтобы стереть всякий их след.

Годы спустя, когда настоятель умер и давно уже не было в живых аббата, кто-то прислал Марион к горбуну. Кто-то знал о том, что случилось, и шантажировал калеку, требуя, чтобы тот помог привести Зверя и снова стал распространять веру Добрых христиан. Возможно, именно этот человек (а может, дьявол?) и слал горбуну и шлюхе таблички с латинскими сентенциями. Кем он был? Может, последним из семи Добрых? Ведь калека утверждал, что сам он был восьмым из Совершенных! Быть может, Зверя призвал тот, чьего черепа не хватало в могиле? А если это так, то отчего один монах избежал кары? Ему даровали жизнь? Но почему? Зачем?

Вийон вытер пот со лба. Наконец хоть какой-то след. Вел он к последнему из семи монахов. Человеку, который по странной причине не был убит под деревом и теперь хотел отомстить за казнь своих собратьев. Кем бы он нынче ни был, он оказался воплощенным Зверем…

Вийон еще раз осмотрел кости. А потом сбросил их в яму и засыпал землей. Он уже знал, что нужно будет сделать. Теперь он должен был спешить. Уже случилось шесть катастроф, обещавших приход демона. Он должен был узнать правду раньше, чем случится последняя – седьмая.

Стая воронов взлетела, шумно хлопая крыльями.

* * *

– У вас чудесный дар убеждения, брат, – сказал препозит. – Множество городских патрициев годами ждут, преподносят щедрые подарки, чтобы только отец Арнальд за них помолился или передал слова утешения. А вы гостите у него чуть ли не беспрерывно. Более того, Достойный всегда без колебаний соглашается на разговор, едва лишь вы этого пожелаете.

– Как видно, брат Арнальд считает меня истинным добрым самаритянином, – ответил Вийон. – Я не хожу к нему, чтобы вместе с ним молиться. Достойный помогает мне разгадать тайну катаклизмов, что одолевают город.

– И как же идет следствие?

– Увы, бродим впотьмах, брат препозит.

– Errare humanum est.[60]

– Вы сейчас попали в точку, преподобный брат. А много ли людей проведало уже брата Арнальда?

– Достойный встречается лишь с теми верными, с которыми сам решает поговорить. Уже случалось, что он помогал братьям из нескольких здешних монастырей. Но со светским человеком он встречается всего лишь во второй или третий раз.

– И кто же с ним говорил еще?

– Много лет назад он принял некоего рыцаря из благородного рода. А какое-то время назад – благородную даму.

– Марион?

– Нет. Звалась она… Я забыл. Но это была благородная госпожа. Герцогиня Безье. Ну, ступайте уже. Брат Арнальд ждет вас.

* * *

Вийон с бьющимся сердцем приблизился к колодцу. Отшельник и правда ждал его. Едва поэт заглянул в щель, как увидел внизу легкую дрожащую тень старика. Старика?

Как мог выглядеть человек, который столько лет провел взаперти в страшных условиях? Отчего он обрек себя на такие лишения? Это невозможно было понять. Поэт потянулся к табличке. Написал:

Я нашел могилу Добрых людей, монахов из монастыря, которых много лет назад убили по приказу настоятеля Вальтера. Но там было шесть черепов. Один из Совершенных выжил в резне. Если этот катар жив, то он – Зверь, который желает отомстить за смерть собратьев.

Ответ пришел сразу.

Ты заблуждаешься. Последний из еретиков не приводил Зверя.

Вийон закусил губу. Интересно, откуда Достойный знал обо всем этом? Быть может, знал он монахов, вырезанных в старой часовне полвека назад? Это было возможно.

Где я могу найти последнего из семи?

Ответа ему пришлось немного подождать.

Ты должен найти не того, кого посчитали мертвым, но Зверя. Дракона семиголового, что приближается к вам.

Как я могу найти Зверя? Ведь это демон.

Демон – он как лев, опирающийся на щит. Вера – хорошая броня от Врага. Но кто сумеет противостоять злому человеку?

Была ли это подсказка? Что она означала?

Зверь – это человек?

На этот раз он ждал долго – только спустя какое-то время монах подал знак, что можно вытягивать ведро наверх.

Только у человека есть свободная воля, чтобы творить зло.

Где я найду этого человека?

Монах долго не отвечал. И это был не тот ответ, которого ожидал Вийон.

Зверь уже сам тебя нашел. Жди и будь терпелив. Finis.

Зверь – это человек. Нет… Это казалось невероятным. Кто мог им быть? «Зверь сам тебя нашел». Кто-то, кого Вийон знал? Вор замер. Почувствовал дыхание холода на висках. Оперся о камни колодца. Хотел спросить еще что-то, но знал, что Арнальд не ответит. Разговор был закончен.

Карлик, шлюха, Зверь, черепки, семеро Совершенных… Все эти образы кружили у Вийона перед глазами. Он задумчиво отложил табличку и двинулся по подземному коридору, пошатываясь и оскальзываясь в лужах. Демон шел к нему. Почему? Зачем? Может, он узнал, что Вийон его ищет и решил сам объявить о своем присутствии?

У него было мало времени. Уже случилось шесть катастроф. Шесть из семи, обещанных перед приходом библейского Зверя. Седьмая должна стать последней, а может, только после этого катаклизма должен появиться демон? Демон… Кто мог оказаться настолько безумным, чтобы вызывать в Каркассоне ужасные катастрофы, чтобы убивать невинных? Зачем ему это делать? Чтобы возбудить страх? Чтобы люди отвернулись от Церкви? Был ли это еретик? А если нет, то чего он добивался? И наконец, для чего ему нужна была Марион?

Распутница же канула как камень в воду. Он искал ее по всему Каркассону, использовал даже знакомства диакона. Не нашел ничего. Она исчезла две недели назад, и с того момента нигде ее не видели.

Ошеломленный, он шел пошатываясь к воротам, провожаемый удивленными взглядами монахов. Где был Зверь? Где находился и что готовил человек, который должен был стать демоном? У Вийона оставалось все меньше времени. Что еще должно было случиться?

Он вышел за ворота, и его едва не растоптали нищие, которые каждое утро собирались у входа в монастырь, скуля о милосердии. Монахи выносили плетеные корзины, полные олив, сыра и хлеба, раздавали их бедолагам, стараясь, чтобы всякий из калик перехожих получил свою порцию.

Вийон хотел равнодушно пройти мимо. Но что-то приковало его внимание.

Он встал словно вкопанный. Встал будто соляной столп и смотрел… Глядел на одного из монахов, который вынимал из корзины глиняные черепки горшков и раздавал их нищим.

– О Боже, я сплю! – прошептал поэт.

Подошел к монаху, глядя на содержимое корзины.

– Нуждаетесь, брат, в слове утешения? – спросил неуверенно бенедиктинец.

Вийон взял один из черепков. Прочел латинскую надпись: Ora et labora[61].

– Что… что это? – прохрипел поэт не своим голосом.

– Это наши паломнические знаки. Слова утешения для странников и бедняков. Обычно монастыри раздают им знак раковины, а мы – молитвы и выражения, написанные на черепках сосудов.

– Кто… кто подписывает эти черепки?

– Наши новички. А некоторые, – монах понизил голос, – даже сам брат Арнальд Достойный.

Арнальд… У Вийона закружилась голова. Значит, это Достойный говорил с Марион и горбуном. Достойный приказал калеке нести ересь в город… Это было страшно! Страшно! Страшно!

Но это была правда… Арнальд Достойный был человеком. Зверь и правда сам отыскал Вийона. Все совпадало.

Поэт пал на колени, охваченный внезапной слабостью. Кем был этот проклятый монах, вот уже долгие годы запертый в мрачной келье? В какого Зверя он превратился за столько лет неволи?.. Если верить рассказам горбуна, он должен был сидеть там почти пять десятилетий. Получается, он – последний из семи Добрых монахов? И это его череп должен был лежать в могиле под Древом Умерших? Вийон не знал, что делать. Бежать ли к аббату или, может, ехать в город и поговорить с диаконом? У него было мало времени. Дьявольски мало времени!

В одном он был уверен. Тут мог помочь лишь диакон из собора Святого Назария. Нужно было поспешить.

Монахи внимательно смотрели на него. Их взгляды пронзали его словно клинки кинжалов. Быть может, они уже обо всем догадались? Быть может, все уже знали?

Он вскочил в седло и изо всех сил погнал к Каркассону.

* * *

Монахи уже ждали их за воротами, на небольшой площадке между монастырской стеной и рефекторием. Стояли, сбившись в кучку, загораживая проход, закутавшись в рясы и куколи, с опущенными головами. Был осенний вечер. Колокола били к вечерне, и голоса их отдавались глухим эхом по всему монастырю.

– Брат Арнальд не желает видеть никаких гостей, – прохрипел приор, когда диакон приблизился к нему. – Не хочет видеть ни вас, ни вашего прихлебалу, преподобный диакон.

– И все же ему придется посвятить нам несколько драгоценных минут. Я не отступлю, брат препозит. Я должен посоветоваться с Достойным о некоторых проблемах, прежде чем случится трагедия.

– Я этого не позволю. И не допущу вас к нему. Скажу прямо, – приор легко сбросил маску доброго самаритянина, – вон из моего монастыря. А если вы не уйдете сами, то покинете наши стены против вашей воли. Более того, будете принуждены к этому силой.

– Придержи свой язык, брат, – сказал диакон. – Потому что недостойно выступать против Божьих слуг в этом святом месте, которое никогда не запятнало себя грехом апостазии. А твои неосторожные слова слишком легко могли бы навести меня на мысль, что ты, возможно, что-то скрываешь!

– Я донесу на вас в Святой Официум!

– Значит, так, послушай-ка, – диакон подошел ближе к препозиту, склонился к его уху и что-то тихонько зашептал.

Приор задрожал. Вытаращил глаза и испуганно смотрел на диакона.

– Как это?.. – выдохнул. – Брат… Как это… А вы…

– Пока что ничего не бойтесь, но если поступите мне наперекор, то клянусь, что сюда прибудет инквизитор святого отца. Если не выкажете доброй воли, то как знать, что может случиться. Так что позвольте мне поговорить с братом Арнальдом.

Приор дал знак остальным монахам, и те расступились, открывая проход. Диакон молча двинулся вперед. Бенедиктинцы отступали, избегая его взгляда. Вийон догнал священника, зашагал рядом с ним.

– Что вы ему сказали?

– Слово, – диакон улыбнулся. – Слово, которое было в начале.

– Не понимаю.

– Ты здесь не для понимания, Вийон.

Они направились в церковь. Потом прошли в молельню и через пропахший сыростью лабиринт подземелий и крипт добрались до помещения с колодцем над кельей Арнальда Достойного.

– Спрашивай, – приказал шепотом Бернар. – Узнай, отчего он стал Зверем и что намеревается делать.

Вийон потянулся за восковой табличкой. Написал:

Вы – Зверь. Вы были последним из семи Совершенных монахов. Вас не убили под Древом, но замуровали в келье. Это вы виновны в смерти мещан и во всех несчастьях… Вы писали, что Зверь сам меня нашел. И правда – вы меня нашли.

Вийон послал ведро вниз, в мрачную тьму. Ответ пришел быстрее, чем он надеялся.

Наконец ты понял это, Вийон. Я был Добрым христианином. Самым старшим из семи. Я не погиб, поскольку аббат обрек меня на страдания, что стократно хуже смерти. Но это не я призвал Зверя, и не я – он. Я отказался от мысли о мести. Я лишь использовал то, что неминуемо, чтобы открыть людям глаза на мир. Показать пустоту дьявольских слуг. Поэтому я послал горбуна, чтобы тот искупал вину и нес Слово Божье.

Вийон написал снова:

Для чего ты использовал шлюху и горбуна? Зачем послал им черепки?

Они страдали. От человеческой несправедливости и от воспоминаний о том зле, которое им причинили. Я обещал им утешение. И искупление грехов.

Если не ты, значит кто-то из них – демон?

Нет на них вины.

Вийон вопросительно взглянул на диакона. Бернар отер пот со лба.

– Он врет, – прошептал. – Зверь – это он! Этот проклятый еретик!

Поэт потянулся к табличке:

Все следы ведут к тебе.

Ответ пришел сразу:

Не верьте, если не хотите. Убедитесь сами… Больший обманщик, чем я, – это волк в овечьей шкуре рядом с тобой. Спроси его, кто такой на самом деле брат Бернар.

Вийон взглянул на Бернара. Священник опустил взгляд. Поэт начинал потихоньку догадываться обо всем.

– Да, сын мой, – прошептал он. – Я соврал. Я не диакон Бернар. Пусть Господь простит меня, но я действовал тайно. Я доминиканец, а имя мое – Николя Жакье…

– Инквизитор… – простонал Вийон. – Как это?!

– Все для славы Господней, сыне… Меня тут не знают, поэтому я пустил слух о моем приезде, сам же переоделся в сутану брата Бернара… диакона. Знал, что все боятся Святого Официума. Потому хотел действовать тайно. Узнав, что горожане сами хотят разгадать тайну Зверя, я предложил им помощь.

Вийон задрожал. Был растерян. Что все это должно значить?! Жакье собирался послать его на пытки и смерть? На костер?!

– Не будь дураком, Вийон, – прошипел инквизитор, словно прочтя его мысли. – Ты ведь знаешь: мне достаточно просто пальцем пошевелить – и ты оказался бы на костре. Но я поручился за тебя. И вытащил тебя из лап палача. Ты и правда оказался очень полезен. Привел меня, как по ниточке, к самому клубку. Поэтому давай-ка не морочь мне голову и заставь этого черта перестать колдовать и насылать на город несчастья.

Ты добился своего. Народ уже убежден. Все молят о милости. Многие отошли от Церкви… Прости их, не обижай больше невинных людей.

Искоса глянул на инквизитора. Тот кивнул.

Это не я Зверь. Он же прольет невиннейшую кровь, чтобы стать бессмертным. А я воспользуюсь этим и открою людям глаза на истинное устройство этого мира. Покажу им, что мир – тюрьма и ловушка. А прежде всего, что Церковь – это вавилонская блудница, у которой нет сил защитить верных от демона. Зверя невозможно остановить, невозможно убежать от него, как не в вашей власти остановить паводок на реке.

Значит, он убьет и Добрых христиан?

Нет, поскольку те уже предупреждены. Никто из принадлежащих к Кредентес или из тех, кто принял консоламент, не пугается дьявола в человеческом обличье.

Но если Зверь не ты, то кто?

Не я, Вийон. Я только знал, что он грядет. И приготовился к неизбежному, чтобы показать верным, насколько бессильны слуги вавилонской блудницы.

Отчего же ты мне помогаешь?

Может ли слепец вести другого слепца? Не упадут ли оба они в пропасть? Ученик и учитель не равны себе, но каждый, кто поступает справедливо, – становится учителем.

Скажи, кто такой Зверь, и спасешь душу.

Арнальд не ответил. Из кельи его не доносилось ни малейшего звука. Инквизитор оттолкнул Вийона и склонился над колодцем. Вглядывался во мрак, нахмурился.

– Молись, брат Арнальд, – процедил сквозь зубы. – Молись, потому что это – последние минуты твоей спокойной жизни. Уже сегодня я вернусь с каменщиками. Уже сегодня разобью скалу и вытащу тебя из темницы. А потом, клянусь всеми святыми, поломаю тебя колесом так страшно, что ты пропоешь мне все как на исповеди! А когда поделишься со мной своими знаниями, то умрешь. Умрешь, примирившись с Господом, потому что я неминуемо и окончательно спасу твою душу от проклятия.

Инквизитор развернулся и вышел.

Вийон хотел было пойти следом, но Арнальд подал знак, дернув цепь. Поэт вытянул ведро. В ведре лежала восковая табличка с его вопросом. И никакого ответа. Нет, в ведре было еще что-то… Глиняный черепок, на котором некто выцарапал римскую цифру «І». И слова: Memento mori[62].

Поэт быстро бросился за инквизитором и скоро его догнал.

– Тут неподалеку каменоломня! – обронил Жакье. – Я направлю туда прислужников и каменщиков. Разобьем завал, докопаемся до кельи этого ересиарха, а потом выдавим из него все, что он знает!

Вийон молчал.

– Ох, знаю, о чем ты думаешь, поэт. О жестокости инквизиции. О муках и пытках. О кострах. Да, это правда. Хочу послать этого негодяя на костер. Но таким образом я предотвращу новую катастрофу, в которой могли бы погибнуть невинные люди, женщины, дети… А ты видишь какой-то другой выход, виршеплет?!

Вийон опустил взгляд. Не сказал ничего.

Они шли по подземелью. Инквизитор шагал быстро, отбрасывая с пути камни и кости, разгоняя крыс, пугая больших слепых ящериц, спотыкаясь на стыках плит. Когда они были уже в оссуарии, Вийон ухватил его за руку. Жакье остановился. Внимательно взглянул на вора.

– Пока ваше преподобие вернется в город, может оказаться уже поздно. Арнальд знает слишком много. Ему слишком хорошо известна эта мрачная история. Вывод прост: кто-то должен доносить ему о том, что происходит в городе. Кто-то должен у него бывать. Нужно спросить у приора, кто из монахов бывает у него чаще всего. И проведывали ли его некие люди не из монастыря – кроме меня.

– А у тебя есть голова на плечах, Вийон, – проворчал инквизитор. – Ты сделал бы неплохую карьеру на службе у Святого Официума.

– Есть одна проблема, ваше преподобие…

– Какая опять проблема?

– Я принадлежу к цеху разбойников, гильдии воров и бродячих комедиантов. А потому я – эксклюзент и не могу быть допущен к причастию.

– Потому ты и вернешься в лоно Церкви, Вийон, – сказал инквизитор. – Уж я об этом позабочусь. А теперь – пойдем!

Вийон не знал, плакать ему или смеяться.

* * *

Препозит был напуган. Потрясен. Не мог скрыть дрожащих рук. Горбился и корчился под проницательным взглядом Жакье.

– Ересь? В нашем монастыре? Ваше преподобие полагает…

– Мы должны допросить брата Арнальда, так как он был – и остается – членом секты альбигойцев.

– Это невозможно! Он же никогда не покидает свою келью.

– Арнальд некогда был катарским Совершенным, который за апостазию был приговорен к пожизненному раскаянию. И не говорите мне, брат препозит, что вы ничего об этом не знали!

– Ранами Христовыми клянусь! Брат… Никто мне не говорил. Если бы я только знал. Аббат… Прошлый аббат забрал эту тайну в могилу. Я полагал, что Арнальд – это бывший экзорцист, который сам обрек себя на схиму…

– Вы говорили, что за последние несколько лет Арнальд дважды разговаривал с людьми не из монастыря. Помните ли, брат, кто приходил к нему в его одиночестве?

Препозит затрясся, задрожал.

– Лучше бы вам напрячь память, – инквизитор холодно улыбнулся. – Я знаю средства, благодаря которым обвиняемый вспоминает не только всю свою жизнь, но и все цитаты из Священного Писания. А особенно всякие мерзейшие апокрифы.

– Я не…

– Кто проведывал Арнальда? Ну, давайте, вспоминайте.

– Два… Два раза, – выдавил приор. – На моей памяти было это дважды. Несколько лет назад. Приехала благородная дама… Гормонда, герцогиня Безье.

– Где мы можем ее найти?

– На кладбище. Она давно уже померла.

– А после того? Был у него кто-то еще?

– Не знаю… Не помню…

– Лучше уж вспомните, брат, – прошипел инквизитор. – Очень вас прошу.

– Выпейте вина. – Вийон налил стакан нормандского сидра и пододвинул его приору. – И подумайте спокойно.

Приор отпил глоток вина, закашлялся. Подавился и сплюнул.

– Был… Был еще кое-кто, – прошептал. – Полгода назад. Один благородный рыцарь. Из высокого рода.

– Как его звали?

– Ка… кажется… Жюль…

– Жюль?

– Нет, святым Назарием клянусь… Звали его Жиль.

– А дальше? – спросил инквизитор ледяным тоном. – Если уж был он благородного рода, то наверняка была у него и фамилия. Что же, у Арнальда так редко случались такие гости, а вы не помните их фамилии?!

– Это был… Это был… Жиль. Жиль де Силле.

– Кто?!

– Си… Силле…

Инквизитор вскочил с ясеневого стула. Ухватил приора за сутану под шеей и встряхнул.

– Кто?! – крикнул с отчаянием. – Как он выглядел?! Говори, говори!

– Се… седой, длинные волосы… Бы… был у него шрам на лице…

– Это он! – простонал инквизитор. – Мы добрались до сердца заговора, Вийон.

– Кто это? Кто он такой?

– Последний из живых приспешников Дьявола из Бретани – Синебородого, Жиля де Ре, маршала королевства, который больше двух десятилетий назад приносил в жертву дьяволу детей. И которого сожгли на костре Anno Domini 1440.

Вийон затрясся. Кто же не знал историю о Синебородом, жестоком убийце из Бретани, от рук которого гибли дети, мальчики и девочки. Потом находили их ужасно искалеченные тела. Однако де Ре давно стал воспоминанием. Вот уже двадцать лет, как он завершил на костре свою никчемную жизнь, обвиненный в ереси, убийствах и грехе чернокнижничества.

«Только у человека есть свободная воля, чтобы причинять зло» – кто это сказал? Разве не Арнальд?

– Де Силле был приговорен к смерти, однако избежал справедливого возмездия. Жану де Молеструа, епископу Нанта, так и не удалось его схватить. Де Силле исчез. До сегодняшнего дня. Но если этот человек жив, то он и правда может оказаться воплощенным Зверем… Демон – и вправду простой смертный!

– Он настолько опасен?

– Де Силле знал все тайны Синебородого. Вместе они отдавали почести дьяволу. Вместе проводили алхимические эксперименты. И похищали невинных, чтобы предаваться с их телами мерзким оргиям. Убивали и душили мальчиков и девочек, чтобы познать пределы границ наслаждения.

Дети в городе. Жестоко покалеченные дети в городе… Это что-то означало. Это был некий след.

– Дети… – простонал Вийон. – В городе появлялись покалеченные дети, которые обещали грядущие несчастья… Я сам видел их перед собором. И никто не знает, откуда они приходили. Провещали приближение Зверя.

– Синебородый убил множество невинных. Находили только часть тел. Возможно, Жиль де Силле вызвал духов непогребенных детей, чтобы те помогли ему наслать на город несчастья.

– Часто злые духи объявляются, принимая вид жертв давних несчастий, – вмешался приор. – Много лет назад, Anno Domini 1212, когда несчастливый крестовый поход невинных под предводительством Стефана из Клуа отправился из Вандома освобождать Святую землю, случилось нечто похожее. Когда пилигримы добрались до Марселя, там появились призраки детей в цепях и оковах как обещание грядущей их судьбы. А как вы знаете, преподобный, марсельцы продали потом невинных детишек сарацинам.

– Христос милосердный! – застонал инквизитор. – Я начинаю понимать. Жиль де Силле хочет сделать что-то дурное с детьми Каркассона. Нужно немедленно поехать и предостеречь горожан! Вийон, на коня!

Поэт поклонился и перевел дыхание. Пока еще не прозвучало имя Марион. Он надеялся, что доминиканец забыл о распутнице. А что, если она все-таки во всем этом замешана?

І

Кто-то троекратно ударил в ворота монастыря. Громко, настойчиво, так, что глухое эхо отозвалось в мрачной пасти монастырского двора. Брат привратник замер. Кто это в столь позднюю пору мог колотить в дверь аббатства? Он понимал, что это не обещает ничего хорошего, однако пошел проверить, что случилось.

– Кто там?

– Это я, брат Винсен, – привратник узнал голос монастырского кистера[63].– Отворите, я ранен…

– Что с тобой, брат?

– Боже, помоги! Иисусе Христе, как болит… как болит… Болит… Дева Богородице…

Остатки волос встали дыбом на голове привратника. Приор, правда, запретил отворять дверь, но этот голос вызвал у него дрожь. Он осторожно приоткрыл окованное окошко в воротах и вскрикнул. По ту сторону увидел окровавленную голову брата кистера. Тонзура монаха была обагрена кровью.

– Что с вами, брат?! – выдохнул привратник. – Что вы…

– Спасите…

Привратник отодвинул засовы. Дернул за железное кольцо, чтобы отворить калитку. Та неожиданно воспротивилась. Он уперся, потянул изо всех сил, а когда дверь провернулась на петлях, охнул. Оханье его переросло в крик, в плач и скулеж…

Кистер висел на дверях, приколотый кинжалами к почерневшим балкам. Бился в агонии, а кровь капала на мощеную дорожку, в пыль, пятнала раздавленные черепки горшков…

Две тени просочились в ворота. В темноте раздался свист стали, скрежет кости. А потом к этим звукам добавился глухой удар.

Голова привратника выкатилась из тени, докатилась до полосы света, льющегося через щель в воротах. Застыла неподвижно, обернув лицо в сторону открытого прохода. В белках мертвых вытаращенных глаз заиграл отсвет факела.

На площадь перед рефектарием въехал через ворота огромный каурый конь в доспехе. Сидел на нем мужчина – тоже в броне, отливающей синевой. Длинные седые волосы падали ему на плечи и спину, доставая до бронированных локтей нюренбергского доспеха. На цветной якке, наброшенной на броню, рычал лев, опираясь о щит.

Быстро и тихо, словно волчья стая, меж монастырских строений устремилась мрачная вереница оборванцев, цыган и вооруженных слуг – они позвякивали железом, толкались в узком проходе.

– Вперед, братья! – крикнул седоволосый. – Не щадить никого.

С волчьим воем и зловещими выкриками банда ринулась к монастырским постройкам. Нападавшие врывались в рефектарий и дормиторий. Часть побежала в сторону кухни. Дверь пала под ударами топора. Брат коквинарий[64] услышал их заранее. Ждал, повернувшись ко входу.

– Братья… – произнес неуверенно. – Что вы тут делаете?!

Они настигли его в несколько шагов. Монах крикнул, когда моргенштерн сломал ему руку, и застонал, когда ударом плоской стороной меча его свалили на пол. Кричащего и вырывающегося, его понесли к печи. Бросили в жар и пламя. Монах завыл, хотел выбраться, но замер, пригвожденный клинками мечей и кордов. Бессильно метался в пламени, и из монастырской кухни начал расходиться смрад горелой человеческой плоти.

А потом за окнами послышались крики, вопли, вой и предсмертные стоны монахов. Нападение было быстрым, тихим и неожиданным. Большую часть бенедиктинцев настигли во сне, остальные впали в панику, и лишь немногие пытались сопротивляться. Гибли во сне, протыкаемые мечами, пригвождаемые к кроватям мизерикордами. Моргенштерны и булавы разбивали их черепа, ломали ребра, руки и ноги. Наемные головорезы и оборванцы убивали без раздумий, никого не щадили. Брата тезаурария настигли в инфирмерии, в купели. Сильные волосатые руки погрузили его под воду и держали там, пока он отчаянно бился. Только подрагивали над бочкой его толстые босые ступни.

Часть монахов бросилась к церкви, чтобы найти там спасение. Другие прятались по углам, укрывались за бочками, в сараях, ямах и канавах, тщетно подпирали слабнущими руками двери в церковные кельи. Нападающие врывались во все новые и новые комнаты, убивая без пощады, выбрасывали бенедиктинцев из окон на брусчатку, резали молящих о милосердии. Выволакивали больных из постелей, отрезали головы послушникам. Некоторые из бригантов сразу бросились грабить. Цыгане, шельмы и наемники разбивали сундуки и ящики, вспарывали сенники в поисках драгоценностей. Надо всем этим глухо гудели колокола.

Седоволосый рыцарь соскочил с коня. Ласково погладил жеребчика по ноздрям, тихо с ним разговаривая. Прижал его голову к своему лицу и похлопал каурого по шее.

А потом обернулся к женщине, которая прибыла сюда вместе с ним на буланом иноходце. На ней был мужской доспех. Длинные черные волосы падали на скулы, прикрытые рельефами шлема, путались в щелях нагрудника и складках поношенной якки.

– Ангелица…

– Да, господин. Чего желаешь?

– Лети в город. Лети на крыльях в Каркассон. И делай, что должна.

– А ты, господин?

– Останусь ждать тут, Марион. Ждать тебя… Ты должна присутствовать при том, что случится. Ты мне понадобишься.

Она послушно кивнула, развернула коня и направилась в сторону ворот.

Седоволосый рыцарь отвернулся и неспешно, позвякивая шпорами, прошел монастырскими галереями. Шел меж языками пламени, шел, не обращая внимания на крики и вопли убиваемых. Не повернул головы, даже когда рядом упал выброшенный с верхнего этажа монах и лег на каменной площади с переломанными костями. Равнодушно прошел мимо молодого послушника, который бросился ему в ноги, моля о пощаде. Бегущий за ним цыган настиг бенедиктинца, ухватил его за капюшон, задрал вверх голову и одним быстрым движением перерезал ему глотку.

Рыцарь направлялся в сторону церкви, где словно одержимый тревожно звонил колокол. Двое присных – бородатый, битый оспой бургундец и поблескивающий в темноте белыми зубами цыган в старом кубраке – распахнули перед ним двери главного нефа.

Внутри церкви было темно. Только перед главным алтарем горели свечи, а в узких окнах абсиды – красные огни заката. Рыцарь шел к свету, позвякивая доспехом. С шелестом отбросил за левое плечо кармазиновый плащ, обшитый горностаями, и быстрым движением вынул из ножен бракемар[65].

Навстречу ему выступил с распятием наперевес инквизитор Николя Жакье.

Встретились они перед главным алтарем, на пересечении нефа и трансепта, под чуткими взглядами святого Михаила и Марии.

– Именем Господа приказываю тебе: стой! – сказал инквизитор. – Жиль де Силле, за занятия богомерзкой некромантией, за преступление святотатства, за апостазию и колдовство, от которого пострадали невинные христиане, ты будешь передан под следствие инквизиционного трибунала!

Рыцарь тихо рассмеялся. Был у него по-настоящему красивый, звучный голос.

– Вот уж не думал встретить тут кого-то из псов господних. И чем же ты мне угрожаешь, попик?! Костром? Проклятием? Вечным судом? Но я уже проклят. Обречен на смерть при жизни. Ни одно раскаяние не смоет моих грехов, ни один акт милосердия или отречения не исправит мою жизнь. Я знаю так же хорошо, как и ты, что до Судного дня буду жариться в аду. Поэтому прости, не слишком-то меня пугают ваши клещи, дыбы и пытки.

– Жиль де Силле, по собственной ли воле или по дьявольскому наущению ты сделался Зверем или призвал демона, который совершал жестокие опустошения в королевском городе Каркассон?

– Признаюсь, – рассмеялся рыцарь. – Что мне было делать? Ждать, пока я подохну, а дьявол заберет мою душу и отдаст на муки, в сравнении с которыми те страдания, что я причинял своим жертвам, были лишь мягкими нежностями? Зверь – это демон. Он дьявол, которого притягивают кровь и страдания. Вызвал я его с помощью духов тех детишек, которых вырезали мы вместе с моим дорогим кузеном, маршалом де Ре. Когда Зверь войдет в мое тело, я стану бессмертным, продолжу жизнь до пределов вечности и избегу наказания за свои преступления. Разве это не логика, достойная Аристотеля, мой дорогой попик?

– И потеряешь свою драгоценную душу!

– У меня нет души. Я проклят при жизни. Единственный способ избегнуть наказания – призвать в мое тело демона, который овладеет мной и тем самым сделает бессмертным.

– Не верь демону, глупец! Лукавый – мастер обмана и лжи. Соблазнит тебя, как соблазнил тысячи других, которые ему поверили. Вместо силы принесет тебе страдание. Вместо богатства – смерть.

– Нынче у нас только суббота. Еще не время для воскресной проповеди. Что ты еще хочешь сказать мне, попик, прежде чем я отправлю тебя в лоно твоего Господа? Хочешь произнести для меня ученую речь? Призвать к покаянию? Убедить молиться? Твои слова тщетны. Никто и ничто не сможет меня спасти! Уже не раз я получал отпущение грехов, однако ни одно искупление не сможет перечеркнуть моих преступлений. Ступай к дьяволу! Убейте его! Вперед!

Инквизитор даже не дрогнул. Пока подходили к нему прислужники Жиля, он произнес:

– Я пришел сюда, чтобы простить тебя. Потому что бесконечно милосердие Божье. Всяк получает свое за каждое злодеяние, но Господь милостив даже к наименьшей твари…

Меч вылетел из рук Жиля и с лязгом покатился по ступенькам алтаря. Рыцарь схватил инквизитора железными перчатками за сутану, сжал, поднял высоко вверх.

– Что… Что ты сказал?!

– Жиль… Жиль. Отпускаю тебе… твои грехи!

– Не-е-е-е-ет! – де Силле резко отшвырнул инквизитора прочь.

Жакье полетел назад, ударился головой о колонну, сполз на пол, оставив на камне красный след, с трудом перекрестился и встал на четвереньки, когда добрались до него люди Жиля. Он скорчился и рухнул под градом ударов, так и оставшись лежать.

Де Силле поднял меч и направился к боковой молельне. Цыгане, нищие и наемники принялись грабить церковь. Разбивали чаши, бесчестили образа, сбросили с алтаря крест.

– Милости, милости-и-и-и… господи-и-и-ин!

Двое оборванцев волокли всхлипывающего препозита. Монах смотрел красными безумными глазами на Жиля де Силле.

– Господи-и-и-ин. Я ведь… Я тебе… помо… га…

– Туда, – де Силле мотнул головой в сторону алтаря.

Наемники поволокли бьющегося в их хватке бенедиктинца. Перебросили веревку через плечо креста, а потом накинули всхлипывающему старику петлю на шею. Быстро и умело потянули за другой конец. Монах поехал на двенадцать локтей вверх, захрипел, подергал ногами, а потом замер.

Жиль де Силле даже не взглянул на него. Направился в катакомбы. Шел туда, где ждал его Арнальд Достойный. Пересек мрачный оссуарий, прошел крипты и остановился над каменным колодцем. Сквозь щель в стене сочился кровавый отблеск исчезающего за горами солнца.

Рыцарь отбросил под стену ведро и восковую табличку. Склонился над отверстием узкой штольни. Глубоко внизу увидел, как тускнеет красноватый огонек свечи – наверняка монах подошел ближе.

– Я вернулся, Мастер, – сказал де Силле. – Я сделал все, что ты хотел. Я нашел Марион, которая помогла мне с колдовством. Нашел места, в которых давным-давно прятали мы невинные жертвы наших развлечений. Я призвал их духов из адских глубин и приказал вызывать несчастья в городе, и этим обратил на себя внимание Зверя. Все согласно твоему плану.

Установилась тишина. Де Силле слышал только потрескивание факела.

– Ты говорил, что вхождение демона в мое тело – единственный способ стать бессмертным! Говорил, что, когда я вызову шесть страшных катастроф, а потом совершу седьмое преступление, Зверь овладеет моим телом и даст мне вечную жизнь. Ты говорил, что лишь таким образом я избегну наказания и никогда не стану расплачиваться за свои грехи. Лишь одно преступление отделяет меня от вечности. Я пришел сюда за твоим благословением.

Де Силле покорно ждал в полной тишине. И тогда он услышал голос. Хриплый, низкий, едва различимый, но который, казалось, разрывал его череп.

– Ты боишься смерти… Очень боишься… Но настолько ли, чтобы совершить последнее действо?

– Боюсь, – прошептал де Силле. – Я совершал страшные преступления. Вместе с маршалом де Ре убивал малых детей ради удовлетворения своей похоти. Убивал людей ради каприза. Почитал дьявола. Нет для меня надежды. Нет мне прощения. Нет возврата. Марион скоро вернется и приведет… Приведет всех их…

– Готов ли ты услышать истину?

– Сделаю все, чтобы избежать наказания. Все, что только захочешь. И даже больше.

* * *

Марион выехала на площадь перед собором. Ждали ее почти все дети города. Большинство опустились на колени, принялись молиться. В глазах некоторых стояли слезы. Шлюха соскочила с коня, обняла ближайшую девочку.

– Мои малютки, – сказала с чувством в голосе. – Мои любимые детки. Я прибыла, чтобы спасти вас от лукавого. Зверь, ангел погибели, кружит по городу, хочет убить ваших родителей.

Дети застонали. Некоторые принялись плакать.

– Только ваши молитвы и помощь Бога-Отца сумеют уберечь ваших близких. Только ваши слезы и мольбы сделают так, что ангелы отгонят Зверя прочь. Ступайте за мной! Ступайте за мной молиться Отцу Небесному и просить его о милости!

Вскочила на коня и двинулась в сторону Нарбонских ворот. Дети с пением и плачем направились следом. Какой-то малец взял под уздцы ее жеребца, другие толкались, чтобы хотя бы прикоснуться к скакуну или поцеловать его ноги. Огромная толпа двинулась улочками города – словно море, словно детский крестовый поход прошлых темных веков, – а во главе ехала на белом коне жена, облаченная в мужской доспех и окруженная невинными созданиями.

– Иисус Христос ждет вас неподалеку отсюда, мои детишки. Вместе мы помолимся Богу-Отцу и спасем город.

Дети вытирали слезы. Как они могли не верить словам Богоматери? Принялись произносить молитву:

– Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, нынче и в час смерти нашей. Аминь.[66]

* * *

– Они все мои! – выдавил Жиль де Силле. – Эй, вы! – бросил своим подручным. – Слушайте, паршивцы!

Те склонили в поклоне головы.

– Собирайте всю босоту, особенно цыган. Эти ни дьявола, ни Бога не боятся. Встаньте в церкви и отворите двери. Ждите, пока Марион не приведет их. Выйду к ним и поведу их внутрь. И тогда начнем…

Они посмотрели ему прямо в глаза.

– Плачу десять золотых эскудо за каждую головку. Двадцать – за ручку или ножку. А вам… Вам будет награда. Еще пятьдесят… Никто не должен уйти живьем. Вперед! Соберите всех в церкви!

Бриганты склонили головы и двинулись к выходу из подземелья.

Жиль де Силле заглянул вглубь колодца. Но не мог пронзить взглядом тьму.

– Брат Арнальд… Я отдал приказы.

– Слушай, – прошептал голос. – Слушай меня, Жиль, и я отворю уши твои для правды. Знаешь ли ты, зачем ты на самом деле прибыл сюда?

– За славой и вечной жизнью!

– Нет, Жиль, ты прибыл сюда…

* * *

Вийон пробрался между колоннами, прошел в приоткрытые двери в калефакторий. Его заметили! Краем глаза он отметил движение в ризнице, поэтому быстро скользнул в щель между каменной стеной и пустыми бочками от вина. Сто тысяч чертей! А он-то понадеялся, что сумеет остаться незамеченным.

Вот оно! Он услышал быстрый топот ног, лязг стали. Было их как минимум несколько. Дверь от пинка отворилась настежь, с шумом ударилась о стену. Расправа с монахами была уже почти закончена. Колокол молчал, а сквозь треск и рев пламени, что пожирало крышу инфирмерии, лишь изредка доносились крики и отзвуки ударов. Кто-то еще вопил в дормитории, молил о пощаде, стонал, но и эти звуки постепенно затихали.

Вийон не знал, сколько будет противников. Будут ли они вооружены мечами, кордами или палками и моргенштернами. Приготовился задорого продать свою жизнь. А пока что сидел тихо как мышь под метлой и готовился к отчаянной обороне. Достал чинкуэду и кинжал – и вдруг услышал голос…

– Вийон…

Он в панике осмотрелся. Но этот низкий, басовый звук раздавался где-то глубоко в его голове.

– Вийон… Я тебя нашел…

– Кто ты? – прошептал он беззвучно, хотя уже догадывался.

– Я же говорил, что Зверь сам тебя отыщет…

– Кто ты?

– А кем можно быть через полвека, проведенного в запертой келье? Без света… Без надежды… Без конца…

– Отчего ты не лежишь под Древом Умерших?

– Настоятель хотел меня убить… Но палач испугался. Сбежал. Тогда замуровали меня на пожизненное покаяние. Не думали, что я переживу их всех.

– Значит, это твоя месть?

– Я не желаю ни разрушения города, ни смерти людей. Хочу, чтобы открылись у них глаза. Вийон, Зверя не существует. Он не демон… Это человек, который хочет принять в свое тело дьявола, чтобы избежать после смерти кары Божьей за преступления и убийства, которые он совершал вместе с Синебородым. Он без колебаний отважится на самые дурные поступки, чтобы избежать воздаяния. Для его спокойствия я выдумал эту историю о демоне. Он легко поверил в нее, поскольку алкал хотя бы проблеска надежды, чтобы избежать вечного проклятия.

– И ты его поддержал…

– Сказал ему, что если он хочет призвать сильного демона, то должен принести в мир страдания и совершить жесточайшие преступления. Я указал ему путь к шлюхе, покинутой любовником, которая усомнилась в существовании справедливости и отдалась ему душой и телом. Указал я ему и след, ведущий к предателю-горбуну, который тоже должен был искупить свои грехи. С их помощью Жиль призвал души своих жертв и приказал им вызывать катаклизмы в городе.

– Ты все это спланировал? Ты и правда Зверь…

– Благодаря Жилю-Зверю люди прозрели. Увидели, что римская Церковь не может уберечь их от зла, словно вавилонская блудница отворачиваясь от верных. Сам инквизитор, священники и Папа не в силах дать им защиту от таких, как Жиль. Вот творение, которое я выковывал полвека, оставленный в каменной келье один на один со своими мыслями… Так что мы квиты. И я могу тебе помочь.

– Чего же хочешь взамен?

– Ничего. Просто сделай так, как я говорю!

– Никогда!

– А хочешь жить?

Вийон вздрогнул. Он должен был увидеться с Марион. И у него был лишь один шанс.

– Что я должен сделать?

– Это просто, Вийон. Делай в точности то, что я говорю.

* * *

Цыган в цветном жакете и два оборванных бургундца в потрепанных стеганках тщетно осматривали весь калефакторий. От разбитого окна поддувало, пламя светильника дрожало, тени в углах оживали.

– Sacrebleu! И где эта подбритая башка?

– За бочками проверьте.

Они заглянули в щель между стеной и старыми кадками. Там было пусто. Огонь светильника задрожал снова.

– Тут что-то есть! – испуганно крикнул один из разбойников.

– Где?

Взгляд бургундца скользил вверх, вдоль деревянного столба, что поддерживал свод, до той густой тьмы, где…

Раздерганная тень вынырнула из мрака и ворвалась между ними. На первый взгляд она напоминала человека в плаще, но двигалась так быстро, что они едва успевали следить за ней. С тихим звуком тень приземлилась за спиной одного из наемников. Они услышали только двойной посвист клинков, режущих воздух.

Бургундец схватился за горло. Захрипел. Пытался вдохнуть. Потом сдался и упал на пол. Из перерезанного его горла лилась кровь.

– Ты су… – цыган с кинжалом двинулся на нападавшего. Был он быстр и ловок, в Нарбонне случалось ему убивать даже неплохих мечников.

Оставшийся в живых бургундец обошел врага с другой стороны, прицелился мечом и ударил изо всех сил.

Цыгана вдруг что-то оттолкнуло в сторону, бросило на товарища. Головорез не успел отпрыгнуть. Не сумел удержать меч и отрубил цыгану ногу ниже колена.

Тот завыл, свалился между бочками, корчился на полу, сжимая окровавленный обрубок. Бургундец недоверчиво охнул, опустил меч. Нападавший не дал ему времени для размышлений. Развернулся пируэтом, хлестнул кинжалами раз, другой, третий, четвертый! А потом воткнул клинок чинкуэды прямо ему в живот, прокрутил, придержал – и выдернул.

Бургундец закричал, не понимая, что происходит. Даже не пытался удержать вываливающиеся кишки. Сделал шаг к двери, словно хотел убежать, но ноги у него подкосились. Упал, умирая в корчах, в агонии колотя пятками об пол.

Вийон перепрыгнул через него и пошел к выходу.

– Ступай, – услышал он снова голос Арнальда. – Убей их всех.

* * *

Шли они через лес, освещенные сиянием луны, то и дело выглядывавшей из-за туч. Дорогу им указывали светляки – словно крохотные фонарики, светящийся же мох бросал на дорогу едва видимый отсвет. Леса полнились запахом мокрой листвы и влаги. Огромная стена гор возносилась далеко впереди, за лесами, за туманами, что лежали меж холмами и излучинами Од. Однако им не нужно было туда забираться. Шли они в монастырь Сен-Роше. Дети смело глядели во тьму, не боялись ни волков, ни призраков. Как могли они бояться, если вела их достойная и чистая Госпожа на белом коне? Они пели и молились:

– Святая Мария, Дева вечная, любовью Сына Божьего, который Тебя возлюбил, дабы вознести тебя над хорами ангельскими, выслушай нас…[67]

Марион улыбнулась. Ее острые белые зубки на миг выступили из-под красных губ.

– Святая Мария, а когда мы увидим Исусика? – спросила какая-то девочка.

– Еще немного, моя малышка. Иисус ждет вас в монастыре.

– А как он выглядит?

– Он… он прекрасен, словно архангел. Волосы его из чистого серебра, доспех из лунного света и меч, которым он отрубает головы неверным. Он велик… Он прекрасен!

Шли они полями и лесами. Проходили мимо руин крепостей и замков, оставшихся со времен катаров, спускались в глубокие ущелья, наполненные шумом потоков и водопадов. А потом встала над ними глыба аббатства. Были у цели.

Дети с криком бросились в сторону церкви. С плачем и молитвами бежали наперегонки на встречу с Иисусом. Хотели войти внутрь, но перед самыми дверьми Мария заступила им дорогу.

– Ждите смиренно! – крикнула. – Иисус Христос сам выйдет к вам и проведет на молитву. Ждите смиренно и повторяйте «Славься, Мария» и «Отче наш»! Иисус любит вас. Скоро его увидите.

Сама же соскочила с коня и толкнула дверь церкви. А потом обернулась к невинным деткам со зловещей улыбкой. Отступила и исчезла в святыне.

Дети молились. Дети верили Марии. Дети ждали Иисуса…

* * *

– …за смертью.

Жиль де Силле нахмурился. Что это, черт возьми, значит? О чем это Достойный?

– Не понимаю, брат… Ты обещал мне бессмертие… Ты говорил, что я избегу кары…

– Ты был лишь орудием в руке Господа, Жиль. И еще – глупцом, потому что я ничего тебе не обещал. Ты полагал, что смерть можно обмануть? Что можно отсрочить ее, причиняя страдание другим?! Нет, Жиль. Нет никакого Зверя. Ты просто сам в него превратился. Ты – слуга Демиурга, Господина тьмы, который скоро схватит тебя в свои когти. Ты полагал, что сумеешь сбежать от него, наивный дурак? Ты погибнешь. Погибнешь тут, в монастыре, в науку и предостережение другим, и будешь жариться в аду до самого Страшного Суда. Ты был только пешкой в моих руках.

– Нет… – простонал де Силле. – Не-е-ет! Ты сукин сын! Дьявол! Мошенник! Не-е-ет!

– Да, Жиль. Да… Все так… Отсчитывай свои последние минуты…

– Я достану тебя! Живьем в клочья раздеру! Распну головой книзу! – кричал де Силле, глядя в мрачную пропасть колодца. – Скалы прогрызу, но доберусь до твоей кельи!

– Время бежит, Жиль. Время бежит…

– Сейчас, – брызгал слюной рыцарь. – Сейчас я доберусь до тебя! Уж погоди. Молись о своей душе, глупый старик!

Тихий смех Арнальда раздался в голове Жиля. Он становился все громче, звучал со все большей издевкой. Рыцарь прижал пальцы к вискам, покачнулся.

– Я вернусь! Я вернусь к тебе! Жди меня!

Схватил меч и побежал в церковь.

* * *

– Что-то Роя долго нет, – заговорил один из подельников: щербатый, покрытый шрамами Квентин, прозванный Моровой Язвой – вероятно, из-за мерзкого смрада, который он расточал вокруг. – Дай-ка проверю!

– Жди здесь! А что, если вернется Жиль?

– Э-э, да где там! Не вернется. Не так быстро. Он же с дедом должен поболтать.

– А если до него бритые башки добрались?

– Не, не думаю.

– Где Николя?

Они выглянули на монастырскую площадь. Нигде не увидели своего товарища. Квентин ухватился за корд, а потом огляделся по сторонам. Ему показалось, что он заметил нечто подозрительное в узком проходе между левым крылом трансепта церкви и деревянной пристройкой ризницы. Что-то там шевельнулось. Он осторожно подошел ближе. Проход был пуст. Он зашел туда и почти сразу споткнулся о лежащее на земле тело. И сразу понял, что все плохо. Очень плохо. Позади сгрудились товарищи.

Что-то приближалось к ним со свистом и фырканьем. Квентин замер на миг, удивленный. Вслушивался в странный звук.

Вращающийся в воздухе, брошенный с огромной силой меч, неожиданно вылетевший из тьмы, вонзился клинком прямо ему в грудь и проткнул навылет! Квентин даже не охнул. Упал на спину, сверкнув пятками, задрожал, перевалился на бок.

Остальная волчья стая рыкнула. Разбойники бросились в узкий проход. Это было глупо. Как всегда, когда внезапная ярость застит взор. Ворвались в темноту, проскочили ее и уткнулись в каменную стену. Проход между капитулярием и ризницей заканчивался слепым тупиком.

Какая-то тень заслонила выход. А потом стрела, выпущенная из арбалета, отбросила одного из горлорезов. Мужчина ударился спиной о стену. Сполз, оставляя мокрый красный след. Одуревшие наемники бросились в сторону виридария. И там их ждала смерть.

Темная фигура быстро и тихо, словно кот, прыгнула им навстречу. В узком коридорчике вскипели тени. Потом оттуда донесся писк, глухой хрип, лязг стали, несколько стонов – и все утихло. Тень проскочила к стене, взобралась на нее.

* * *

– Стоять, сучьи дети! – шипел от злости Молле. – Им мы уже не поможем! Это один из монахов. Безумец. Зарубим его в молельне – и дело с концом.

Они приблизились – встали в круг, ощетинившийся мечами и кинжалами, спина к спине, залитые красным и зеленым светом огней, льющимся сквозь витражи. Они уже были не так уверены, как в тот момент, когда переступили порог аббатства. Как тогда, когда перерезали глотки монахам. Как тогда, когда убивали слуг, разбивали сундуки и ящики.

– Зачем мы сюда пришли?! – простонал Рено Кривая Морда. – Седоволосый привел нас в засаду!

– Я ему никогда не верил. Слишком уж он хорошо платил. – Босой оборванец с окованной палицей в руках чвиркнул желтой слюной сквозь остатки зубов.

– Пасть закрой, Хитти! Сиди и слушай!

Красный лучик на миг потускнел, словно бы перед витражом – а может, и за ним – промелькнула некая тень. Головорезы затряслись.

– Тут что-то есть!

– Бесы папистов.

– Спокойно! Это всего лишь птица.

Тень мелькнула с другой стороны. И снова – на миг. А потом боковая дверь в храм медленно отворилась. Подул ветер. Ледяное дыхание Зверя ударило им прямо в лица.

– Стоя-а-а-ать! – рявкнул на сотоварищей Молле. – Не разбегаться! В кучу!

Группа снова сомкнулась, выставив клинки. Неспокойные глаза разбойников всматривались во тьму, изучали тени в боковых нефах, скользили по статуям святых и по колоннам. Что-то близилось. Чувствовали. Что-то к ним приближалось.

– Есть! Оно здесь! – заскулил Хитти. – Пришло за мной!

– Пасть закрой!

Огромная розетка над ризницей раскололась на тысячу кусков. С шумом, с оглушительным стуком и лязгом на них упал град обломков и осколков. Ослепил их, заполонив весь мир.

А потом, вместе со светом луны, в самый центр образованного наемниками круга свалилось что-то большое и тяжелое. И адски быстрое.

Первые из наемников даже не поняли, что гибнут. Падали назад или отлетали в сторону, когда свистящая сталь рассекала им глотки. Молле был быстрее. Успел поднять меч, заслониться, заблокировать первый удар. Второго не сумел, но выдержал стеганый доспех. Гигант качнулся, ткнул мечом, но клинок ударил в пустоту.

Тень прошмыгнула рядом с его правой рукой. Свистнуло – и отрубленная кисть с мечом упала на пол.

Молле был силен. Несмотря на кровь, хлеставшую из обрубка, ухватился левой рукой за кинжал. И тогда получил в живот. На этот раз стеганка поддалась. Наемник упал на колени и свалился ничком.

Потом началась резня. Бриганты разбегались во все стороны. Не всегда к главному входу, поскольку тот, кто бежал по нефу, погибал первым. Часть искала спасения в молельнях, другие прятались за скульптурами, в исповедальнях, за саркофагами.

Зверь был быстрее.

Опережал их движения двукратно. Наносил раны, прежде чем те успевали поднять оружие для защиты. Избегал ударов еще до того, как они начинали атаку. Убивал, прежде чем могли различить его силуэт или произнести его имя… Отрубал руки, воздетые в немом жесте мольбы. Церковь наполнилась воплями и стонами, криками и плачем. Но длилось все очень недолго. Не миновало и четверти «отченаша», как бриганты Жиля де Силле утихли навеки. Лежали в лужах крови, глядя остекленевшими глазами в сводчатый потолок, но явно не для того, чтобы восхищаться старыми фресками и барельефами.

Тишину нарушил шорох крыльев. Вороны обсели башню и крышу церкви. Что ж, в эту ночь их ждал добрый пир. Но главное блюдо только готовилось…

– Вийон, – послышался чей-то голос.

Поэт осмотрелся. Некая фигура шевельнулась на хорах, под сваленной лавкой. Николя Жакье! Инквизитор был жив. Вийон подскочил ближе. Тонзура священника была обагрена кровью, красные пузырьки вздувались на губах, когда он говорил. Должно быть, сломанные ребра.

– Уб… убей… Жиля. Он… приведет сюда детей из города, чтобы всех их казнить, уничтожить… Мы не можем этого допустить.

– Где он?

– Пошел в катакомбы.

– Ждите здесь. Я все решу.

Он направился в сторону молельни. Но на полпути остановился. В голове его снова зазвучал голос Арнальда.

– Стой! – шипел он. – Не убивай Жиля! Пока нет!

– Что? Почему?

– Жиль не выполнил свое предназначение. История еще не закончилась. Еще не пришли сюда невинные. Хочу, чтобы люди города увидели, что они не могут спастись от силы Демиурга. Чтобы кровь их детей изменила тропы их жизни. Убьешь его, лишь когда произойдет последнее несчастье.

«Резня невинных… Как в Иерусалиме при Ироде… Избиение младенцев…» – мелькнуло в голове у Вийона.

– Нет, я не согласен!

Звон шпор громким эхом разносился по церкви. Со стороны молельни шел Жиль де Силле, в сияющем доспехе, с мечом в руках.

– Вийо-о-о-он! – инквизитор поднялся, уцепившись за окровавленное распятие. Опирался о перевернутую лавку, кровь обагрила его волосы, текла из носа и ушей. – Франсуа, нет! Он тебя морочит! Убей Жиля сейчас, немедленно! Заруби Зверя, чтобы тот никогда не восстал!

– Не слушай его, глупец. Будь рассудителен. Ты слишком много видел. Слишком много знаешь. Тебя сожгут на костре вместе с Силле. Или обвинят в убийстве! Остановись!

– Нет! Не дай себя заморочить дьявольским шепотам, Вийон! Именем Иисуса Христа! Не верь ему! Спаси хотя бы детей!

– Ты их все равно не спасешь. Это интрига, о которой ты и понятия не имеешь. Святой Официум с самого начала знал обо всем и ничего не сделал. Посчитали, что это хорошо – то, что простые люди станут бояться Зверя, потому что тогда они охотней дают на церковь! Только когда дело зашло слишком далеко, они прислали сюда Жакье. Именно потому он и выступал инкогнито!

– Дети… Я должен спасти детей…

– Они все равно погибнут! Банда подручных инквизитора ждет в четверти мили отсюда. Ты уже ничего не сделаешь, ха-ха-ха-ха…

Николя Жакье шел к поэту с окровавленным крестом в руках. Стонал от боли и сильно хромал. Наконец, вцепился в плащ поэта и сунул крест к его глазам.

– Sancte Michael Archangele, defende nos in proelio, contra nequitiam et insidias diaboli esto praesidium. Imperet Uli Deus, supplices deprecamur: tuąue, princeps militiae caelestis, satanam aliosąue spiritus malignos, ąui ad perditionem animarum pervagantur in mundo, divina virtute, in infernum detrude.[68]

Замер, кровь полилась из его рта.

– А… аминь, – ответил дрожащим голосом Вийон. Упал на пол. Спрятал лицо в руках. Голос уходил из его головы, стихал, почти исчез.

– Ты сделал выбор, – прошептал Арнальд. – Поэтому я ухожу.

– Вийон… – застонал инквизитор. – Сделай это, наконец…

– Не сумею.

– Возьми это!

Вийон встал и вышел навстречу рыцарю.

Жиль спокойно смотрел на окровавленные тела и отрубленные конечности, что валялись на полу церкви, равнодушно ткнул носком сапога разрубленную голову одного из своих людей. Шел к главному входу в храм. Поэт сразу его узнал. Был это тот беловолосый, которого он повстречал среди катаров под Древом Умерших.

– Что, уже всё, благородный господин?! – спросил, пытаясь говорить весело. – Отпустили вам грехи и простили преступления?

– Это ты? – удивился де Силле. – Что ты тут делаешь? Ты мне мешаешь. А я этого не люблю.

– Я пришел сюда убить тебя.

Де Силле рассмеялся. Отбросил с лица седые волосы.

– Зачем же? – спросил, приближаясь к поэту с опущенным мечом. – Я не достоин и фунта тряпок или даже ломаного шеляга, господин…

– Вийон.

– Я слышал о вас. И читал ваши стихи. Жаль, что больше вы ничего не напишите.

– И почему же?

– Потому что я вас убью.

– А вы уверены, господин де Силле? Я думаю, что в ад вы наверняка попадете раньше меня.

Вийон сбросил мешок с нюренбергского арбалета, который получил от инквизитора. Быстро прицелился и потянул за спуск. Стрела мелькнула в воздухе, ударив точно под сердце врага в пластину доспеха. Жиль и не дрогнул. Улыбнулся, но пошел медленней.

– Я ничего не чувствую, Вийон.

Поэт молчал.

Кровь потекла широкой волной сквозь дыру в доспехе. Де Силле продолжал идти, хотя уже медленнее.

Вдруг он остановился, а потом меч выпал из его пальцев. Рыцарь рухнул на колени, завалился на бок. И остался неподвижно лежать в луже крови.

* * *

Когда Марион увидела, что произошло в церкви, то вскрикнула, потрясенная.

Пол устилали тела мертвых монахов и бригантов, везде валялись отрубленные куски тел и окровавленное оружие. Статуи и колонны были выщерблены, разбиты, лавки на хорах порублены и выброшены прочь.

Вдруг увидела какую-то фигуру. Вздрогнула, испуганная. Это был живой человек! Он приблизился к ней, и тогда она вскрикнула во второй раз. Но на этот раз с яростью.

Узнала Вийона.

Они смотрели друг на друга в полутьме, освещенной снопами лунного света. Некогда с этим светом поэт сравнивал кожу ее лица и груди.

– Я искал тебя в Каркассоне, – сказал Вийон. – Хотел тебя увидеть.

– Увидеть? Ты, ублюдок! Ты, сукин сын! Не… Не хочу даже разговаривать с тобой! Ступай прочь!

Вийон пытался припомнить возвышенные поэтические слова. И не находил их.

– Я знаю, что согрешил, – пробормотал. – Не прошу у тебя прощения…

– Согрешил?! Ты соблазнил меня и похитил из дому. Я оказалась на улице! Стала шлюхой, чтобы оплачивать твои долги, твои проигрыши в кости, отдавалась в подворотнях, чтобы собрать денарии и откупить тебя от виселицы. Да будь ты проклят, вор! Проклят навеки!

Вийон с трудом подбирал нужные слова.

– Я хотел только… увидеть… нашего ребенка… Затем я и приехал…

– Твоего ублюдка давно уже съели рыбы в Од!

Вийон покачнулся. Схватился руками за голову.

– Нет… Нет, не может быть, это неправда… Марион, скажи мне, прошу…

– Ты меня уничтожил, Вийон. Меня, дочку из богатого мещанского дома. Я должна была стать твоей любовью. Ты сравнивал мое тело с пухом ангельских перьев. Я уже не принадлежу тебе, Вийон. Я принадлежу своему новому Владыке. Да, Жилю де Силле… Он отмерил мне достойную плату за твои прегрешения. Поэтому забирай память о нашей любви в ад!

– Де Силле мертв. Я его убил.

Марион рассмеялась. Смех ее был холоден и жесток. Вийон услышал за собой тихое позвякивание. Оглянулся и замер, ничего не понимая.

Жиль Силле поднимался с пола. Смотрел на Вийона из-под длинных, слипшихся от пота и крови волос и улыбался хищно. А потом сильные руки схватили Вийона за пояс. Вор испуганно вскрикнул, но вырваться из этой хватки не мог.

– Я жив, господин Вийон. Я бессмертен!

Де Силле вздернул поэта и внезапно изо всех сил бросил его на скульптуру архангела Михаила. Вийон ударился головой о камень, застонал. Жиль поднял его снова и бросил на пол, на спину. Удар был настолько силен, что выбил остаток воздуха из легких поэта. Он захрипел, перевернулся на бок, неловко пытаясь подняться.

Жиль де Силле зловеще засмеялся, а потом схватил оперение стрелы, торчащей из его доспеха, и вырвал. Окровавленное железо звякнуло о каменные плиты…

– Я живу! – крикнул де Силле. – Я дышу! Я бессмертен!

Снова подскочил к поэту, схватил его за кафтан на груди, поднял и отбросил к стене.

Этот удар лишил Вийона остатка сил. Плюясь кровью, он сполз по каменной стене, но голос Жиля снова вздернул его на ноги.

– Я жив, жив… Жизнь прекрасна, – говорил Силле. – Ваша жизнь, Вийон, – это страдание. А моя – одни наслаждения. Знаешь, как страдал Христос? Вот так!

И он пригвоздил кинжалом руку поэта к стене.

Вийон завыл, кровь полилась из его руки.

Де Силле громко рассмеялся. Выдернул кинжал, развернулся боком и ударил Вийона железной перчаткой прямо между глаз. Вор опрокинулся на спину, проехался по каменному полу и замер, глядя на полукруглый свод церкви.

– Ты уже в могиле, Вийон! – рыкнул де Силле. – Да, я похороню тебя живьем в саркофаге в крипте!

Взгляд поэта опускался все ниже по колонне, вплоть до свечей, похожих на переплетенных змей. Он должен был что-то найти. Должен был чем-то бросить. Отчаянно ощупывал пол вокруг себя в поисках камня.

Де Силле шагал к нему. В глазах его горел адский огонь.

Правая рука Вийона нащупала отрубленную ладонь одного из наемников. Вор оскалился, глядя на противника.

– Заканчивай уже, де Силле! У меня нет больше сил.

Де Силле приблизился, и тогда Вийон приготовился к броску. Он должен попасть! Должен попасть в горящую свечу. Все свои силы он вложил в этот единственный бросок.

И попал. Попал точно.

Де Силле встал над ним. Ударил поэта по лицу. Вийон смеялся, истекая кровью.

– Не будешь прощаться с этим миром, а, поэт? Не сочинишь стихи?

– Эпитафию… – пробормотал поэт. – На твое погребение…

Горящая веревка со свистом лопнула, с ошеломительной скоростью полетела вверх. Де Силле услышал какой-то звук. Его кольнула тревога. В последний миг в глазах его мелькнуло понимание. Он взглянул вверх и…

Огромный железный, весом в несколько центнеров канделябр свалился с металлическим лязгом на обоих мужчин. Жиль де Силле успел только вскрикнуть. Железные прутья повалили его на землю, пригвоздили к полу. В ушах Вийона раздался короткий, оборвавшийся вскрик Арнальда.

Все стихло. Все замерло.

Поэт остался жив.

Он лежал по центру огромного железного круга, голова де Силле покоилась у него на коленях. Рыцарь не шевелился. Железные тернии проткнули навылет его полный доспех, вонзились в пол, поймав его в капкан. А с вершины упавшего канделябра смотрел на Вийона святой Георгий, попечитель рыцарей.

Поэт не понимал, как ему выбраться из-под железа. Да и не имел пока ни сил, ни желания. Святой Георгий был весом с рыцарского коня в доспехе.

* * *

Вийон с трудом вылез из-под канделябра. Рядом неподвижно сидела Марион. Молчала. Смотрела на окровавленное лицо Жиля де Силле, и по щекам ее ползли слезы.

Постанывая от боли, поэт пополз по полу. В конце концов, провозившись пару долгих минут, показавшихся часами, руки его нащупали надщербленную колонну и оперлись о нее. Он с трудом поднял себя на ноги, а потом всем весом навалился на двери. Долго копил силы, чтобы открыть запоры. Огромные створки распахнулись настежь. Вийон ступил несколько шагов вперед и оказался напротив огромной толпы ангелов. Лучистое сияние пронзало его тело, пока он сходил по ступеням. Хотел перекреститься и что-то сказать, но уже не смог.

* * *

Огромные ворота церкви отворились со скрипом. Дети замерли, всматриваясь в проход, из которого должен был выйти Спаситель. Сложили руки в молитве, склонились, некоторые пали на колени.

– Прииди, Иисусе Христе… Помоги нам, – шептали бесчисленные губы.

И Иисус вышел к ним. Медленно переступил порог церкви. Сошел прямо с креста, так что кровь сочилась из ран на его руках, стекала по длинным волосам. Одежды его были порваны, виднелись следы, оставленные мечами римских легионеров. Из красных следов от терновой короны сочились струйки крови.

Дети бросились к нему с криками и плачем – к своему Отцу. Иисус с трудом сошел по ступеням церкви, споткнулся, но они не дали ему прикоснуться к земле. Приняли на свои руки его израненное тело. Два брата, сыновья вялильщика Пьер и Луи подхватили его первыми и вместе с другими понесли дальше через толпу. Малыш Жерар, сын капитана стражи, целовал его раны вместе с Паулой. Колетт придерживала усталые ступни Господа.

Глаза Иисуса сомкнулись, а на лице его проступила бледность.

Дети уносили его все дальше и дальше. Сквозь лес, пронизанный лучами лунного света, в котором плясали светлячки. Сквозь луга, на которых осенние цветы, засыпая, смыкали лепестки. И так вышли на самый берег Од, поросший камышом и мягкими травами. Тут положили тело Иисуса, обмыли его раны, целовали его ноги и все время молились Богу о его здоровье.

И Бог прислушался к ним, а потом побледнели звезды и над горными вершинами начало восходить солнце. И тогда дети покрыли тело Иисуса гирляндами цветов, положили его на носилки из веток и лесного хвоща и отправились в город.

Вийон спал.

Далеко под сводом монастырской церкви били черными крыльями вороны. Птицы обсели тело Жиля де Силле и умело вылущивали его из-под доспехов, проклевывали ткань, рвали ремешки и пряжки, чтобы отдать дьяволу то, что всегда принадлежало ему.

* * *

Вийон взглянул вглубь мрачного колодца. На дне ямы не виднелось больше пламя свечи. Он несколько раз опускал ведро с запиской на провощенной таблице. Не получил никакого ответа.

– Брат Арнальд, – прошептал он в бездну. – Отзовитесь…

Никто ему не ответил.

Каменщики втиснули в дыру последний камень, толсто обложенный раствором.

Наглухо замуровали келью.

И ее тайну.

* * *

– Марион Бове. За еретичество, апостазию, а также за отправление колдовства и содомии, примером чего было хождение в мужской одежде, ты будешь сожжена живьем на медленном огне, а прах твой будет развеян на четыре стороны света.

Инквизитор сел.

– Хочешь ли что-то сказать, дочь моя? Отрекаешься ли ты от дьявола и слуг его? Отказываешься ли от катарской ереси?

Ответ легко можно было предвидеть.

* * *

Собор Святого Назария был полон людей. Достойные патриции сидели на лавках, а народ попроще толпился под стенами.

– Помолимся, братья и сестры! Помолимся о Божьем благословении инквизитора святого отца, его преподобия Николя Жакье, и уважаемого господина Франсуа Вийона, которые, милостью Господа, освободили наш город от ужасного Зверя!

Люди падали на колени. Плакали. Не плакал только преподобный Жакье. С легкой улыбкой смотрел он на предназначенное для поэта пустое место на лавке.

* * *

– И где же, выходит, он это золото прячет? В сундуке в подвале? – спросил Вийон двух воров-оборванцев, сидевших с ним за залитым вином столом в скверной корчме «Под Сарацином» в Нижнем городе. – Не брешете?

– Вход туда из сада, через люк. А сперва через стену надобно перелезть. Она невысокая. Мы все видели. Я залезу на стену, а с нее переберусь на липу…

Вийон одним глотком опустошил кубок мерзкого кислого винца.

– Сто тысяч чертей, если не брешете – я в деле! – сказал. – Триста золотых эскудо на дороге не валяются.

– Когда выходим?

– Как только стемнеет, морды! За дело! Золото ждет нас.

Шлюха, сидевшая на коленях у вора, весело рассмеялась. Вийон проставлялся ей вот уже два дня. Она же отдавалась ему задаром – поскольку он обещал, что опишет ее в поэме.

– Хлебом и вином клянусь, братья, – сказал поэт, ухмыляясь. – За нашу удачу!

– За удачу.

Все стукнулись кружками.

Далеко в соборе били колокола.

Так далеко до неба