Страшно представить, что однажды могу не дождаться…
Солнце в этом году особенно жаркое, поэтому я встречаю зверей чаще, чем обычно. Весной видела двух, в июне – трех, июль еще не кончился, но я уже насчитала пять. Пять! Иногда они рысят по тротуарам и обочинам и никого не трогают, но если голодны – пиши пропало. Отпугнуть их бывает почти невозможно. Впрочем, не оттого ли я снискала репутацию «дуры», что замахиваюсь на необъятное и пытаюсь делать невозможное? Мне самой бывает страшно, жутко страшно, но я всегда вижу, кого солнечные звери наметили своей жертвой, и по мере сил и глупости стараюсь предотвратить трагедию. Иногда удается, иногда нет. Неделю назад это удалось, вчера – нет. Выбранный зверем одноименный оказался симпатичным молодым человеком, и мне очень не хотелось, чтобы его жизнь оборвалась, не успев начаться. Я припустила к нему что было сил, но все равно опоздала. Парень что-то почувствовал, заозирался, оступился на неровном бордюрном камне и угодил прямиком под автомобиль. Насмерть. Удачная охота…
Вот она, слава! Меня узнают на улице! Сегодня меня приметил «старый знакомый», толстенький одноименный, взъерошенный, будто мокрый воробей. Наше знакомство произошло при столь живописных обстоятельствах, что голову кладу на отсечение – он не забудет меня до самого своего конца. «Мокрый воробей» узнал меня со спины и по меньшей мере квартал бежал следом, указуя перстом и на ходу выкрикивая: «Это она! Люди, та самая сумасшедшая! Так меня толкнула, что я улетел на добрую сажень! Д-дура!»
Я лишь усмехнулась. Горькой вышла моя усмешка. Ждать ли от незрячего благодарности за помощь? Без вины окажешься виноватой во всех смертных грехах, и получится, как со слоном, которого ощупывали слепые. Милая бумага, говоря «слепцы», я нисколько не преувеличиваю. Солнечных зверей вижу только я. Остальные смотрят на мир широко открытыми глазами, но не видят. Огненные твари ходят меж людей, облизываются, зубасто щерятся, хлещут себя хвостами по бокам, но их не замечают. Наверное, так и должно быть. Все равновесно в нашем лучшем из миров. Я тоже не замечаю очевидных вещей, за что и ношу репутацию сумасшедшей. Была бы нормальной – давно нянчилась с детьми, ублажала разными вкусностями мужа и не занималась всякой ерундой, вроде уроков фехтования, слежки за мрачным здоровенным детиной и уличных скандалов. Почти всегда, если мне удается вырвать человека из лап солнечных зверей, дело заканчивается скандалом. Спасенный недоуменно оглядывается, не видит ровным счетом ничего, стремительно багровеет от злости… и разверзаются хляби словесные. А я, дура, стою молча и тупо усмехаюсь. Почему-то мне бывает весело от того, что этот сварливый, неблагодарный человек спасен от страшной гибели. Я одними лишь глазами провожаю пламенно-оранжевую смерть, и та, невидимая для толпы, лениво трусит вперед, кося назад равнодушно-хищным взглядом. Наверное, это должно жутко действовать на нервы: скандалы, смерти, затянувшееся сватовство, колкости соседей. Но, милая бумага, на меня оно не действует! По-прежнему широко улыбаюсь и надеюсь на лучшее.
Кажется, я все-таки дура…
Скоро полная луна, и чем меньше остается времени, тем сильнее делается мое беспокойство. Себя я худо-бедно еще могу контролировать, но как приказать ноктису остаться в полную луну дома, и самое главное, не нестись, сломя голову, навстречу Ивану? Весь последний месяц я, как траппер, ходила по следам обломка с седьмого этажа, и боюсь, эта привязанность выйдет для меня боком. Хоть ложись в постель и про себя повторяй: «Я не пойду за Иваном, не пойду!» Мало ему забот с ноктисом-клиентом, тут еще я! Ага, гладко было на бумаге…
Утром встала совершенно разбитая, как будто в одиночку разгрузила вагон с солью. Все тело ныло, веки смыкались, жутко хотелось спать, и лишь яркое солнце, бившее в окна, не позволяло броситься обратно в постель. Мне стало просто совестно. А еще сон этот дурацкий, мешанина всего со всем! Я бежала прочь, кто-то бежал за мной, кто-то третий бежал за тем, кто бежал за мной, и над всеми нами в голос хохотала полная луна. Приснится же такое!
Обжигающий кофе – отличное средство от утренней лени и сонливости. Варю особенным образом – с корицей, ванилью и косточками от абрикоса, смолотыми в песок; в джезве, привезенной из путешествия по Гее. В Турции ее изготовили специально для меня, и сверх заказа мастер отчеканил на пузатом боку три лилии – знак особого ко мне расположения. Милый старик, золотые руки. Кстати, на Гее солнечные звери тоже водятся. Так же смертоносны, так же неторопливо-безжалостны и так же невидимы для большинства. Пожалуй, только это бросило тень на всю поездку.
Милая бумага, некоторые люди обладают необъяснимым чутьем приходить в гости. Они являются как раз в тот момент, когда хозяева собираются сесть за стол. Вот и теперь стоило мне снять джезву с огня, как дверной колокольчик захлебнулся бронзовым лаем. Я всегда рада гостям, но, Фанес всеблагой, только не этим утром, только не сейчас! Я ужасно выгляжу!
Открыв дверь, я обомлела. На пороге квартиры собственной персоной стоял предмет моих терзаний и устало подпирал дверной косяк.
– Эва Мария? – Иван отлепился от стены и учтиво кивнул в знак приветствия. – Как-то, на одном светском мероприятии я был представлен вам супругой обер-чемоданцига, помните?
Угрюмо кивнула. Да, да, помню, нас представила друг другу жена этого чина из префектуры, надо запомнить, наконец, его должность. Обер-чемоданциг, подумать только…
– Счел необходимым засвидетельствовать свое почтение. Ого, да у вас кофе поспел! Дивный аромат! Признаться, все утро думал о чашке кофе. Понимайте, как хотите, но надеюсь, поймете правильно.
Пока я в недоумении хлопала глазами, он скользнул в квартиру, выхватил у меня джезву и решительно направился в кухню. Сплетни не врали, за словом он в карман не лезет, хотя речь его лишена говорливой бойкости разносчика сладостей на базаре. Иван говорит басовито и неспешно, плавно и рокочуще, и, вероятно, мои ушки Фанес всеблагой отлил специально для его голоса – в моей душе его звуки согрелись и заиграли особыми красками, как вино в изящном сосуде.
– Эва Мария, вы отчего-то мрачны и неулыбчивы. Дурной сон?
Смеется? Сделала вид, что хочу поправить штору, подошла к окну и украдкой бросила взгляд на Ивана. Тот спокойно разливал кофе по чашкам и смеяться даже не думал. Впрочем, иным и не нужно лицедействовать, весь их сарказм в словах и интонации. Определенно смеется. Смеется и что-то знает. Что?
– Вам не кажется удивительным наш дом? – Когда хочу, я тоже могу быть острой на язык. – Просто заповедник неординарных личностей! Одна с утра бродит по квартире мрачнее тучи, второй является без приглашения и шутит на грани приличия, а все остальные озабочены личной жизнью этих двоих…
– Первую пытаются как можно скорее определить замуж, дабы благочинные отцы семейств не пялились украдкой на ее тонкий стан и прочие соблазнительные прелести, второму неприязненно шипят в спину проклятия, вот только сделать ничего не могут – по слухам, обломок несдержан и в порывах необуздан. Кофе подан, прошу к столу.
Во-первых, Иван скорее меня самой нашел то, что подают к кофе – сладости и миндаль, во-вторых, сервировал стеклянный стол с изяществом, какое трудно предположить в человеке его склада. И первое, и второе достойно удивления.
– Что? Что вы сказали?
– Я сказал то, что вы, скорее всего, даже не подозревали, – усмехнулся Иван. – Истинная причина забот соседей – вовсе не доброта и участие в судьбе соседки, а ваши дивные прелести, которые не дают покоя мужскому населению дома. И если вы искренне полагаете себя гадким утенком, уверяю вас, у мужской половины дома прямо противоположное мнение. Закройте рот и садитесь. Кофе стынет.
Я сплю? Я сплю! И во сне обломок с седьмого этажа пришел ко мне в гости, вольготно рассиживается на кухне, не смущаясь, обозревает меня с ног до головы и многозначительно усмехается. На мне домашний халат до самых пят из плотного шелка; под внимательным взглядом Ивана я запахнулась под самое горло и защелкнула наверху бронзовую фибулу. Если этого не сделать, самое меньшее через пару минут или несколько движений полы разъедутся под собственной тяжестью, и гостю откроются те самые помянутые прелести, которые, оказывается, не дают покоя мужскому населению дома. Обломок тоже входит в эту славную когорту?
– Хм-м-м! – это Иван оценил кофе. – Хм-м-м! Весьма и весьма! У вас определенно имеется собственный секрет приготовления! Не поделитесь? Впрочем, мне гораздо удобнее пить кофе у вас, нежели готовить самому. Я не слишком бесцеремонен?
Улыбаются только его губы, глаза же пугающе холодны. Не-ет, это не наглость, этому я пока не нашла названия. Сделала единственно возможное – приняла скучающий вид и набросила на себя образ холодного равнодушия. Милая бумага, надеюсь, я не покраснела.
– На вас свежая царапина? – поддержала я светскую беседу. – Опять подрались? Что на этот раз? Может быть, вы пришли исповедоваться? Только к месту ли?
– Пустое, – махнул он рукой. – Издержки беспокойного образа жизни. Причина моего визита гораздо более прозаична. Инициативный комитет нашего дома как-то вдруг и сразу решил устроить и мою личную жизнь тоже.
Я замерла. Дали всходы семена, брошенные мною в благодатную почву? Не далее как неделю назад я все же намекнула «инициативному комитету» в лице профессорши о «неприкаянности» обломка с седьмого этажа и незаметно подтолкнула деятельную мысль в необходимом направлении. Теперь мне стала ясна и прозрачна та рьяность, с какой профессорша, генеральша и иже с ними ринулись исполнять мою задумку. Именно обломок с седьмого этажа должен стать острогом, в стенах которого окажется заточена коварная искусительница, то есть я. А что обломок… Так обломок обломку рознь! Этот и выглядит прилично, и говорит связно, и по всему нормальный человек, разве что… обломок. А что обломок… Так обломок обломку рознь! И так далее…