Мир трескается, идет широкими провалами, потому что:
Это мир, которого не было.
Я пропустила еще один удар и в последний момент подпрыгнула, вырывая ногу из-под удара «молотом».
Что это сейчас было?!
— Она унизила тебя?
Удар.
Мне больно. Как же мне больно.
Низ живота сводит так, что я не вижу поля стереопроектора, да я вообще ничего не вижу, кроме преподавателя, к которому мне снова придется обращаться. И, вдобавок, меня тошнит.
Тошнит — больно. Тошнит — больно. Краткий конспект сегодняшнего занятия по трехмерному планированию боя.
«А ты могла оптимизировать цикл. Всего одна подпись — ты ведь уже можешь принимать такие решения. Всего несколько курсов инъекций». Я стискиваю зубы и дышу ртом, вспоминая маму.
«Хорошая девочка должна уметь терпеть боль».
Я очень хорошая девочка, мама. Понимая, что больше не выдержу, я нажала кнопку вызова. Младший друнгарий Штатмайер — добрый и хороший, он поймет. Даже второй раз за занятие.
Зеленый огонек — мне разрешают выйти. Давай, Аска. Вперед.
Я выхожу в проход между голо-столами, я вижу спасительную дверь — за ней туалет, медкабинет и немного пытки ходьбой. Так немного, что даже смешно. А потом мне под желудок прилетает крохотный удар.
Безвредная шалость — мы эту дрянь учили, чтобы пальцы в «третью печать» складывать. Маленький спазм, совсем крохотный, но моему желудку хватит, и вот я уже сижу на коленях, передо мной — лужа желчи, а в животе все взрывается и никак не взорвется кластерная боеголовка.
«Откуда эта мысль?»
— Она что, обмочилась?
— Нет, месячные.
— Аска, ты как?..
— Ах-ха-ха! Мамочкина, ты как, жива?
— Все сядьте на места!
Теперь боль повсюду, а лицо горит от позора, и мне так плохо, как не было еще никогда, и сжимаются кулаки, потому что я знаю, кто меня ударил и знаю, что меня нет.
Этого. Мира. Нет.
Маячки еще работают, я вываливаюсь в черную кишку коридора между двумя рукавами энергии. Я уклоняюсь только потому, что тело меня не слушается. Моему бедному телу надо еще чуть-чуть продержаться, но если бы еще мозги не были там — в голове отжимающейся неудачницы, в голове потекшей неудачницы.
В голове Аски, которая никогда не…
Больно.
Очень-очень больно.
— Она была добра с тобой?
«Добра?!»
— Она хотела тебе помочь?!
«Помочь?!»
Удар «силовым корпусом». И еще один. И еще.
— Аска, подожди.
Я оборачиваюсь. Не люблю ее. Хочу подружиться, наверное, — но не люблю.
— Что тебе, староста Хораки?
— Я слышала, как другие курсантки отзываются о твоей матери. Это недопустимо.
«Безумная дура», «мама Мамочкиной дочки». «Рыжая госпожа». Что из этого ты слышала, староста Хораки? Я смотрю на нее, понимаю, что у нее дурацкие веснушки, что с нее смеются из-за них. Не из-за мамы, не из-за того, что она заучка и дочка сумасшедшей.
Из-за веснушек.
Не люблю ее. Завидую — и не люблю.
— У тебя все, староста?
— Нет, постой. Ты меня не поняла.
Она хватает меня за запястье — прохладной, сухой ладонью, и я мгновенно вспыхиваю, потому что это прямиком в холле, потому что — люди, потому что я бегу домой. Одна из немногих.
— Староста?
— Твоя мать обращается с тобой неправильно, Сорью. Ты не должна этого всего!
— Всего?
— Всего. Ты хочешь быть инквизитором?
— Хочу, это глупый вопрос, староста!
Я злюсь. Глупая, глупая девчонка.
— Ты плакала, когда потеряла сегодня своих пленных.
Страх. Стыд — это ведь был простой симулятор, простая игрушка, в которой мне надо было всего-ничего — выйти из-под обстрела, увести корабль. Мой балл — лучший, мое решение — да обзавидуйтесь вы все, дряни!
Но их было трое. Три шкалы уровня давления в тюремном отсеке. Три тысячи лишних килоджоулей на латание пробоины — это ведь так много, правда?
— Ты ведь не хочешь быть инквизитором, Аска!
Горячий шепот, слишком горячий: ну же, Аска, она всего-навсего завидует тебе, ты ведь хочешь быть там, в космосе, ты хочешь быть Пламенем Первого гражданина. Ведь есть мама, есть гражданство четвертого класса, есть верный третий класс…
А мы смотримся глупо: две шепчущиеся девчонки посреди огромного холла, а над нами — купол звезд, перечеркнутый двумя кривыми мечами.
— Я тебе помогу, Аска! Мой папа — завкафедры войд-карго в филиале на Максильянисе. Ну, это тоже флот, но там…
Там не надо убивать. Не надо жертвовать — я-то знаю, я учусь эскортировать флотские или инквизиционные транспорты — и собой жертвую я ради всех этих тяжелых беззубых посудин.
— …Ты просто переведись!
— Аска.
Я вздрагиваю, вздрагивает рука на моем запястье. Ах да, она, кажется, все еще была там, но это не имеет уже решительно никакого значения, потому что маме надоело ждать меня на улице.
Не вижу ее лица — совсем-совсем не вижу, оно в тени звездного купола, и мы уходим, а мама все говорит, говорит, говорит… Да, мама, я самая лучшая. Моя цель — стать лучшей в этой империи, стать орудием Первого гражданина, а эта девочка просто мне завидует. Я знаю, мама. Знаю, буду. Знаю. Буду.
Это мир, который был.
Но это был не последний раз, когда я разговаривала со старостой Хикари Хораки.
Я очнулась от скрежета во всем теле. Он был требовательным, громким и непрерывным, и, черт меня побери, — он был! Я продержалась целых сорок секунд, и нет смысла жалеть о боевой сыворотке, которой у меня не было. Я продержалась, а вопросы «что это было?» мы отложим на потом. И взрыв воспоминаний мы отложим на потом, потому что маячки не дадут мне много времени.
От «силового корпуса» я отмахнулась, как от пощечины, пропустила совсем уже унылый «молот» и впечатала Ману в стенку.
То есть, это мне так показалось, что впечатала.
Меня проволокло по коридору и прибило к стене, словно прессом — чистым, невидимым и весом с легкий бот. Прямо напротив меня с хрустом размазалась Киришима. «О, а у нее вывих в локте». Уверена, что если бы смогла пошевелить хоть глазами, обнаружила бы у себя такой же.
А потом между нами встала Рей Аянами.
Тяжело-то как, а?
Кукла канцлера изучила Киришиму, неспешно обернулась ко мне.
— Его Тень приказал доставить тебя к нему, — беловолосая подумала и добавила: — Немедленно.
Пресс пропал, а я рухнула на пол. Маячки еще блокировали боль, но левая рука шевелилась очень плохо. В голове утихал скрежет, унимались теплые вихри, и я на правой руке подтянулась к распятой Мане. И еще чуть. И еще. Ну, давай. Я видела только носки ее легких серебристых сапог, до них еще целая бесконечность, и мне надо успеть, пока…
— Что ты делаешь? — спросил бесстрастный голос сверху.
— Надо… Кое-что закончить.
И я не успела, потому что скрежет замолчал, пронзительно тикнув напоследок, и вся отсроченная боль рухнула на меня — одним огромным пыльным контейнером из-под сверх-топлива.
— Как тебе это удалось?
Уберите, мать вашу, свет.
Я втянула носом воздух и снова закрыла глаза. В них скопилась вся пыль этого древнего корабля и набились все осколки моего больного разума. Наверное. Иначе чего ж мне так больно смотреть?
— Аска, ты меня понимаешь?
Увы, да.
Я поняла, что отвечаю мысленно и приоткрыла рот. Челюсть оказалась слишком легкой и двигать ею получалось очень щекотно. «Черт бы вас побрал, чем вы меня накачали?»
— Понимаю.
— Кто я?
— Ты — последняя из Аянами. Зовут Рей.
— Хорошо.
Не вижу ничего хорошего — ну да ладно. Я подергала себя за ниточки: вроде все исправно: руки, ноги, голова. Голова. Там было… странно. Там было море образов, которых быть не могло, эти образы противоречили друг другу, в них была я, и было много чего разного вокруг меня. И маленький рыжик в персиковом платьице стоял над этой свалкой и пытался понять, что тут делать: разобраться или выжечь это все.
Выжечь… «А ведь ты уже сделала это когда-то, да, Аска? Но воспоминания — они не горят».
Я села и осмотрелась: типичная корабельная интенсивка, только большая и шикарная, и приборов много незнакомых. Мыслям было тесно в голове, они давили на непослушные мышцы лица, и в зеркальной ряби хирургических лючков отразилась улыбка.
— Ты готова?
Ах да, Его Тень.
— Готова.
Черт, я улыбаюсь. Мне страшно смотреть в тот завал, который открылся на месте моей красивой и идиотской памяти, мне тупо страшно, мне больно, но я улыбаюсь. Пойти к Его Тени? Да запросто.
— Тогда идем. Как тебе удалось выстоять против Киришимы?
Она многословна. Она любопытна. А я переспала с парнем ее мечты.
— Это? Это пустяки. Еще один подарок моей мамы. Я ведь должна была быть лучшей.
Мама.
Да, воспоминания не горят, и поздно уже начинать об этом жалеть, пора начинать наслаждаться и забить наконец на то, что идущая позади Рей Аянами высверливает мне взглядом дыру в затылке. Я побывала в мирах, которых не было, нашла то, что искала, то, что возвращалось ко мне во снах, и вот теперь поняла, что должна смертельно бояться, испытывать к себе отвращение. По идее, конечно, должна.
По факту… По факту все сложно.
— Дальше иди сама.
Я взглянула на двери, оглянулась на Рей. Удивительно, но даже погруженная в мысли, я помнила каждый свой шаг, каждый поворот и лифтовый прыжок. Рука об руку с такими мыслями необычайно приятно начинать аудиенцию у Его Тени.