— Помогло, значит.
— Помогло. Ты вот мне только ответь на два вопроса.
— Каких?
Штатный комбинезон был — ура-ура — не гелевым. Это оказалась почти старомодная на вид гибридная модель с интеллектуальной подгонкой по телу. А ты приятная штуковина, решила я, втягиваясь в щекочущую прохладную одежду.
Милый последний костюм, чертовски милый.
— Каких? Во-первых, зачем. Во-вторых, как.
Мана хихикнула и прикрыла рот ладошкой:
— Я просто видела фрагмент воспоминаний о тебе. А потом как-то зарылась в это все. Ну, то есть, в тебя. И поняла, что…
Классная пауза. Ударить ее, что ли.
— … Что я бы сама так не смогла. И быть лучшей, и жить с этим бардаком в голове.
Логика-то какая идиотская, а? Не смогла лишить меня преимуществ — так попыталась лишить недостатков. И самое отвратное состоит в том, что логика сработала. Потому что я ей теперь почти благодарна.
Да какое там. Я ей неимоверно благодарна, жаль только что черта с два ей об этом скажу.
— Понятно. А как ты это сделала?
— Аска, что такое ATF?
Тебе, зараза, что, расшифровать? Я из благодарности промолчала и попрыгала на месте, приучая тело к незнакомой материи.
— Это то, что у тебя в голове, — вздохнула Мана. — Искусство невозможного. Ты ведь поняла, почему не включилась продвинутая тактика в бою с «Ясимой»?
Я втянула воздух — кажется, излишне резко.
— Потому что ты видела решение, — жестко сказала Киришима. — Ты не считала победу невозможной. ATF — это когда решения нет. Как в бою со сцинтианским дредноутом. Как… Как в сражении с Предвестием.
Ну, мне осталось только кивнуть. Драный ты шок-психолог, Мана. Заставить меня разгрызть мою же память, отвлекая единственным доступным способом.
— Будем считать, что я поняла твою больную фантазию. Мечтала стать психодинамиком?
Мана собрала ворох своей одежды и шикарно зафутболила его в шкафчик. Наверное, просто чтобы я не видела ее лица.
— Я вообще очень хотела бы прожить другую жизнь. Совсем другую.
— Другую? — спросила я, холодея. — Это как?
— Не знаю, — пожала плечами Мана. Она так и не обернулась. — Такую, чтобы помочь кому-то, не причиняя при этом боль.
— Например, мне?
— Например, тебе.
Круто. Вот такая вот девочка-солнышко.
— Хикари помогла мне отправить мать в дурдом.
О черт, я это сказала. И вот теперь уже Мана на меня смотрит, и это уже совсем интересно. Или не интересно, но до чертиков глупо.
— Она смогла достать сцинтианский мас'вайль.
— «Пар помрачения»?
— Он самый. Маме много не понадобилось.
— Но ты…
Нет, Мана. Я не перевелась никуда. Как мама хотела, так и получилось. Сначала я боялась отлипнуть от Хикари. Потом — старательно убеждала себя, что ничего не было. И странное дело: вскоре я была уверена, что и впрямь ничего не было. Потом… Потом как-то стало все равно, ведь очень удобной оказалась эта фраза.
«Ты самая лучшая, доченька».
Самая, мама. Самая-распресамая.
— Эээ… Аска, идем. Нам пора.
— А. Ну да.
Как там сказала Кацураги? По указателям, да?
— Мана, — окликнула я. — Так, на всякий случай. Помогать, не причиняя боли, нельзя.
Киришима улыбнулась, и у меня перед глазами будто бы снова рассыпались бумаги и Мисато-сан ругала неловкую милую девчушку.
У капитана Киришимы был свой долбаный взгляд на этот вопрос.
Ну и слава небу. И слава небу.
Глава 23
— И как т-твой день прошел?
Синдзи валялся в кровати, пристально рассматривая потолок. Что-то с ним сегодня было не так, как и со мной, впрочем. Этот обормот в моей постели и обормот за завтраком — определенно два разных человека.
И все же, все же. Ключевой вопрос прозвучал: как же прошел мой день? Вопрос на высший балл, потому что ответа я не знаю.
День прошел плохо, словно скверно и наспех сколоченная эскадра по укрепленной системе, где все только и ждут возможности растащить на куски ценные обломки. Меня сломали, как куклу, как игрушку, выпотрошили и посмотрели, что внутри. Чертов ты детский вопрос: «Что у нее внутри?». Только в моем случае все в разы хуже, потому что мне позволили заглянуть в саму себя.
«Позволили? Да вот прямо охренеть, ага. Она макнула меня в это, вот что произошло».
День прошел отлично, потому что я предпочитаю знать соперника. Я люблю его — своего врага, но только когда он уже известен. Мне его даже иногда бывает жаль — чаще до, реже после. И плевать, что этот враг в собственной печенке, плевать, что я снова достала изнутри выжженное мною же самой образца четырнадцати лет. Плевать, ведь мне уже не четырнадцать.
— Аска?
Аска, Аска. Стараниями феерической идиотки я все еще Аска и имею отличнейшие шансы ею остаться. Ура-ура, с тем себя и поздравляю. На повестке дня остались две задачи: во-первых, как дальше жить, во-вторых, как же все-таки прошел мой гребаный день. И с первой и со второй получалось как-то неважнецки. Отвратительно, прямо скажем, получалось.
— Аска, что с т-тобой?
Руки. Чужие руки, объятие. Это было очень здорово и очень приятно, хотелось мурлыкать и домурлыкаться до того, что мы оба проснемся под утро, оба усталые, довольные, но без ответов.
— Со мной все странно, Синдзи. Все очень-очень странно.
А теперь можно даже продолжать разговор, потому что обормот понял. То есть, вряд ли пока еще понял, но по тону прочувствовал, и вот за такой тон мне в былые времена стало бы ужас как стыдно. Ведь слова «жалобно» и «Аска» могут встречаться в одном предложении только как семантическая бредятина.
Я обернулась к нему. Голубые глаза, сероватое лицо, которому я смело поставлю крепкую троечку даже сейчас. Он беспокоится, ему в самом деле хочется узнать — и не это ли мне было нужно? Разве не хотелось найти кого-то, в ком «не все равно» будет столько же, сколько «он мне нравится»?
Это искала? Это нашла? Так что ж ты, дура, молчишь?
— Я откопала в себе то, что мешало мне жить, — сообщила я, следя за собственным голосом. Голос брел по стеночке и старательно изумлялся: кто слабак? Я слабак?
— Откопала? Как?
— Мне помогли.
— Я п-понял.
Ничего ты не понял — опять. Мы валялись в кровати плечом к плечу и изучали проклятый потолок — один на двоих. Он был сер, там были стандартные флотские экономичные лампы, подло игнорирующие тот факт, что каюта офицерская, я — пилот, каких мало, и я не хочу видеть такое убожество.
Его Тень — скупердяй, а сынок у него старательно хочет быть правильным и говорить то, что нужно. И он почти научился обманывать меня.
— Вряд ли ты понял. Если что — обрати внимание: мать умерла из-за меня.
— Д-да. Я услышал.
— И я убила друга, который так и не смог мне помочь.
— Да.
Это его «д-да» было едва ли не больнее, чем вся исповедь, и ведь что мерзко: прояви он сочувствие, меня бы стошнило. А вот поди ж ты: спокойная поддержка, оказывается, тоже неприятна. Сложная ты личность, Аска, хоть тебя и разобрала на запчасти первая попавшаяся ревнивая идиотка.
— Ты сволочь, Синдзи.
Он улыбнулся, кажется. Так иногда бывает: ты не видишь человека, потому что тебе лень повернуть голову, но этот человек так близко, что у тебя не остается выбора, кроме как ощутить эту самую улыбку.
— Знаешь, куда нас отправляют?
— Д-да.
И снова — да. И снова знает, лежит, молчит, врать мне пытается, мол дескать, он спокоен и ничего его не колышет. Да, я в курсе, что разбирая завалы в своих мозгах, сама сегодня проскочила мимо Его Тени, мимо милашки войд-коммандера. Черт, да я проскочила даже мимо треклятого тестового вылета, когда мне позволили полетать вдоль орудийных батарей.
«Сангоки» был хорошим кораблем, и я влегкую удержалась от того, чтобы назвать его девственно чистый ВИ именем своей матери. В голове упорно вертелась фраза «много чести», но разобраться бы еще: кому же все-таки ее много? Это был чужой корабль, словно чужая плоть, наросшая на тебя саму. Плоть, которая приживается, врастает, чешется, зараза, и ты такая терпишь этот зуд, смотришь не своими глазами в вечную пустоту, прикидывая, когда руки станут родными, когда тебе станет так же легко, как в «Сегоки», в который ты влюбилась с первого касания.
И вот снова: меня унесло мимо нашей суицидной миссии, мимо того, что билет, наверное, мне выписали в один конец.
— И что ты думаешь о задании?
— Я п-подумал, что ты заснула, — голос вроде бы и слегка с издевкой, но хороший все равно голос. Теплый.
— Ты не думай. Ты ответь просто.
— Думаю, что это задание б-без шансов.
— Спасти мир и подохнуть? Мило.
— Как в-вариант — просто подохнуть.
— И как тебе это нравится?
Синдзи помолчал, и я повернула голову в надежде разглядеть, что это там такое у него на уме. Обормотский профиль заострился, но в потолок он смотрел как-то упрямо и в то же время растерянно. Сложные мы все, сложные.
— Мне это вообще не нравится, — вздохнул он. — Н-надо просто бежать.
— Бежа-ать? — протянула я. — Круто. Ну-ка, просвети меня, как это организовать. Ты что-нибудь слышал о войд-десанте на борту?
— Слышал.
Теперь он тоже повернулся ко мне. Уверенный неуверенный обормот, у которого обострилось фронтирское чутье, который почуял, что его загоняют в капкан, и теперь рыщет в поисках лазейки, четко зная, что она всегда есть.
Только вот мне это все не нравится, мне это все куда противнее, чем ход мыслей наших загадочных властелинов. Бежать? Спасибо, я попробовала, да и ты, придурок, тоже. Честно говоря, я бы не возражала, чтобы нас сейчас прослушивали.
— Запал-карта?
Синдзи поднял свою раскрытую ладонь над лицом и усмехнулся:
— Н-нет. Мне ее удалили.
А, ну логично. Об этом он может говорить вслух, это ниточка в пустоту, и пусть даже нас слушают, есть какой-то извращенный кайф в том, чтобы вот так общаться, обсуждая шансы на побег. Но черт, он ведь понимает, что я его только что хотела подставить?