Девушки были скромными, трудолюбивыми, на мой взгляд некрасивые. Некрасивые? Ну как говорится: "не с лица воду пить". Очень быстро среди молодежи загуляли вполне достоверные слухи, что девушки трудолюбивы не только на производстве трикотажных изделий, не ломаются и берут недорого. А еще девчонки без проблем и дополнительной платы делали такое, от чего наши девушки в то время не только с негодованием отказывались, но искренне считали себя оскорбленными, если им это предлагали.
Подробности, того что и как делают наши вьетнамские товарищи со смаком рассказывал развалившийся на переднем сиденье хорошо поддатый Олег пока мы на такси ехали до общаги. Поскольку меня все еще поташнивало да вдобавок еще и чуток укачало, а ранее встречаемые на улицах и в магазинах вьетнамские девушки впечатления не производили и никакого желания не вызывали, то мне на эти восторги и смачные подробности было глубоко наплевать.
Церберу мужского рода сторожившему вход на вахте пятиэтажного здания общежития трикотажного комбината мы мигом заткнули рот десятирублевой купюрой. Тот понимающе усмехнулся и пропустил нас в святое лоно пролетарского интернационализма. В те времена почти каждая женская общага выполняла все функции лона в том числе и те, что изначально присущи этому слову.
Я пребывал арьергарде, то есть еле тащился по грязной замусоренной лестнице за своими спутниками, а вот Олег с Пашкой шли целеустремленно и уверенно. Поднялись на третий этаж, и сразу Олег постучал в первую от начала коридора обитую дерматином дверь.
Дверь мигом отворилась. На пороге комнаты проявился щупленький неопределенного возраста азиат и вопросительно посмотрел на нас.
— Быстро покажи ему деньги, — тихо попросил Олег
Я достал из кармана смятый комок купюр и показал его азиату. Тот протянул раскрытую ладонь. Не понимая, что делать и будучи все еще нетрезв, я со всей пьяной дури жму ему руку. Вьетнамец быстро выдергивает свою ладонь, а выражение его лица становится суровым и неприступным.
— Болван! — шипит Пашка, — дай ему червонец.
Отделяю из судорожно сжатого в потной ладони бумажного комочка одну десятирублевую бумажку и отдаю ее азиату. Тот с улыбкой приглашает нас войти:
— Добро пожаловать товарищи, — чисто, но чуточку шипя на согласных, говорит он.
В дымину пьяные и вожделеющие интернационального совокупления товарищи входят в комнату. Жилище как жилище, комната большая светлая, уютная, вся изукрашенная цветными картинками. Кроме обязательной святой коммунистической троицы: Маркс; Энгельс; Ленин. Присутствовал еще портрет азиатского типа задумчивого дяденьки. "Это товарищ Хо Ши Мин" — мельком глянув на изображение проницательно догадался я. Не спрашивая у хозяина разрешения присел на мягкий стул, уронил буйную лысую разукрашенную синяками головушку на желтую скатерть покрывавшую стол и тут же задремал.
Чувствую, что кто-то мягко поглаживает меня по голове. Открываю мутные все ещё залитые водярой очи. Кошмар! Тщедушная, маленькая женщина с широким лицом, узкими глазами, приплюснутым носом, желтоватой кожей ласково гладит меня по лицу и чего-то там по ненашенскому приговаривает. Осматриваюсь: Где я? Что я? С трудом фокусируя взгляд, определяюсь в пространстве. Сижу за столом, рядом со мной пристроился кошмар, а еще за столом как в тумане сидят и глушат подозрительную мутную жидкость мои сотоварищи, рядом с каждым сидит его собственный кошмар.
"Неужели допился?" — обречено подумал я, предполагая, что именно так и приходит к тебе "белая горячка".
— Очухался? — спросил меня Олег.
Сильно в этом сомневаясь, я неопределенно пожал плечами.
— Выпей, — сунул мне стакан с жидкостью Пашка
Взял дрожащей рукой наполовину наполненный граненый стакан и залпом выпил. Горло обожгло, дыхание перехватило, вонючая дрянь медленно потекла по пищеводу. "Это же самогон! Прощай Родина!" — успел подумать я и приготовился к смерти. Или черная подруга с косой и в балахоне была занята, или она просто побрезговала пребывать в обществе пьяного сопляка, а может была еще какая причина, но смерть ко мне не пришла. Чуток полегчало, муть растаяла. Движением руки отстраняю свой кошмар, со второй попытки еле встаю и решительно заявляю:
— Вы как хотите, а я домой!
Достаю оставшиеся деньги, отделяю червонец себе на проезд, оставшиеся бросаю на стол:
— Берите деньги, бухайте, а я пошел.
Мой кошмар расстроилась, что-то залепетала и попыталась меня удержать схватив за руку. Еще два кошмара легонько засмеялись. Олег и Пашка стали вперебой уговаривать:
— Время час ночи… в таком виде…. куда попрешься… до первого патруля… да ладно тебе оставайся… выпей тебе и полегчает…
Пока они меня уговаривали, я рассматривал их девушек и сравнивал со своим кошмаром, что все еще держала меня за руку.
— Да вы…. еще и…, а вдобавок и подлецы! — стал я матерно пенять своим собутыльникам, — себе так получше взяли, а мне?
И рукой обличающе показываю на стоящий рядом со мной кошмар. Пристыженный Пашка жертвую собой предложил поменяться. Олег предложил все обсудить, а пока выпить еще по одной. Мой кошмар вероятно догадавшись о произведенном впечатлении обиженно прямо по детски заплакала.
— Да ладно тебе не реви, — погладил я ладонью по длинным прямым и черным волосам свой кошмар. Девушка чуть доставала мне до плеча, и гладить по голове ее было легко.
— Хрен с вами остаюсь, — доложил я всем.
Потом обрадовал Пашку:
— Меняться не будем,
Попросил Олега:
— Наливай!
Посмотрел на свой кошмар, она ласково улыбнулась, я содрогнулся.
— Тебя хоть как зовут? — безнадежным тоном поинтересовался я именем своего кошмара.
Она прокурлыкала свое имя, я разобрал только гласные.
— По-русски, ее зовут Маша, — чуть коверкая слова, перевела имя кошмара ее подружка.
Называть Машей этот кошмар, у меня язык не повернулся. Это Мария?! Нет! Это азиатский ужас парящий на крыльях угарно пьяной ночи. Тут я припомнил как на унылых стояночных вахтах, читал потрепанный невесть как попавший на судно вузовский учебник по восточной религиозной философии, и сразу подобрал подходящее имя для своего кошмара:
— Я буду звать тебя Инь, — окрестил я свой кошмар, и по-дружески потрепал ее по плечу.
Польщенная новым именем Инь захлопала в ладошки и потянула меня обратно за стол. Выпили, потом еще раз, потом еще и практика в который раз опровергла теорию. Когда много выпьешь водки, а тем более самогона, то не то что не бывает некрасивых женщин их вообще не бывает. Выпив как следует и даже больше, я отрубился прямо за столом.
Еще не мертв, но уже и не жив. Вот так я себя ощутил когда очухался. Голый лежу в чужой постели и умираю.
О! Как ты мучительна русская национальная пытка — похмелье! Зовешь смерть как облегчение от мук, но она не приходит. Так вот он какой, наш русский ад! Каждый раз по грехам своим туда попадаем, а всё мало нам, всё не хватает, снова и снова туда проваливаемся, попав опять зарекаемся не пить, не грешить, а потом по новой, по бесконечному кругу страданий.
С трудом встаю, шатаясь иду, на столе бутылка с пивом, и послание от верных друзей:
"Поднять тебя не смогли. Если оклемаешься, то встретимся вечером"
Бросаю на пол заляпанный маслом клочок бумаги исписанный размашистым и явно похмельным почерком. Открываю бутылку с пивом выпиваю животворный напиток залпом и чувствую: буду жить! Осматриваясь по сторонам ищу одежду. Брюки, рубашка, пуловер аккуратно повешены на спинку стула. Все выстиранное, выглаженное, без следов водки, крови и блевотины. Обоняю какой то странный запах, провожу ладонью по лицу, рассматриваю и вынюхиваю результат — какая то желтоватая мазь. Нахожу зеркало и рассматриваю свою физиономию: "Свет мой зеркальце скажи, да всю правду доложи…" Опухшая, обритая, похмельно — противная морда юного пропойцы украшенная синюшными разводами кровоподтеков угрюмо смотрела на меня из зеркала.
Быстро одеваюсь и ухожу. Всё, с меня хватит. Теперь только сухое вино в малых дозах и романистические вздохи на свиданиях со сверстницами.
Вернувшись домой, ещё поспал, потом сожрал приготовленный мамой обед, принял душ и с тоской отметил в календаре, до отправки в часть осталось тринадцать дней. Босиком полуголый я заметался по нашей небольшой квартире. Что делать то, Господи? Господу было не до меня, и я сам нашел ответ: Надо спешить жить! Надо пить! Гулять! Радоваться остаточным крохам свободы. Ну и конечно любить девушек изо всех сил!
Ну и много ты нагуляешь, если под глазом два фингала? Кто с таким встречаться будет? Я и так далеко не красавец, а лысый да еще с такими синюшными украшениями так вообще просто кошмар. Да именно кошмар! А раз так то у меня есть достойная меня кошмарная подруга — Инь.
Время было как раз шесть часов полполудня, рабочая смена на трикотажке уже закончилась. Пора трезвыми глазами взглянуть в лицо своему кошмару, а потом в конце то концов при акте всегда можно закрыть глаза, а уж если кошмар будет непереносимым то просто встать и уйти.
Вечером в коридоре общаги совсем не экзотично воняло жареной рыбой, девушки вернувшись с работы, готовили ужин. Ещё пахло сушившимся бельем и какими-то притираниями. Для любой женской общаги обычный букет ароматов. Встречавшиеся вьетнамки оптимизма и желания общаться с ними не вызывали. Все они как на подбор были почти на одно лицо, желтое лицо моего кошмара, к тому же усталые не накрашенные и тщедушные. Переговаривались они между собой на курлыкающем языке. На меня внимания не обращали. Номер комнаты где я очухался, я еще с утра запомнил, поэтому никого и не о чем не спрашивая упорно шел навстречу своему ночному ужасу. Постучался в хлипкую дверь, и не дожидаясь приглашения вошел. В комнате никого не было. Я уселся на уже застеленную кровать и стал ждать.
Она вошла одетая в старенький застиранный халатик и держа в руках дурно пахнущую кастрюлю. Маленькая, смешная в своем явно ей большом халате, страшненькая, щупленькая. Увидела меня и как вздрогнет, только большая кастрюля в ее руках ходуном заходила.