Он непонимающе посмотрел на меня, а потом закурлыкав, все же взялся за перевод моей путаной и бессвязной речи. Пока он говорил, я на девушку не смотрел. Уставился на изображение товарища Хошимина. Печально и осуждающе смотрел на меня с большого цветного портрета дядюшка Хо.
— Инь не боятся, — услышал я напряженный голос девушки, — Инь знать. Янь не боятся Инь.
Ну раз так, то как говорится совесть моя чиста, я честно предупредил.
Конечно я все понимал. И дураку ясно, что изыскам плотских отношений девушка не на уроках в школе научилась. Да и как я уже говорил, "добрая" слава о безотказных вьетнамских девушках гуляла по городу. Да знал, что небось за четвертак она это и с другими проделывала. Чего там рассусоливать, какие там на хер чувства?! Ты не хочешь деньги брать? Так я жратвы принесу или другого чего. И не бойся девочка, в накладе не останешься и даром работать не будешь. А раз так то и стеснятся нечего, покажи что умеешь.
Умела она немало и такого я раньше не испытывал. Вот только не в позах и приемах дело, приемы это всего лишь дело сексуальной техники, и удовольствие от их применения носит исключительно физиологический характер. А вот ощущения полного слияния и от этого такого же глубокого наслаждения, раньше чувствовать не приходилось. И чем больше ты отдаешь, тем больше получаешь, и нет ни малейшего стыда, нет неловкости от близости, а есть только радость полного обладания, есть чувство, что и тебе отдаются с той же радостью. Вспыхнула искра, разгорелся между мужчиной и женщиной вечный огонь, и ты даже и не вспоминаешь, что было у тебя раньше и не думаешь о том кто был до тебя.
Она очнулась раньше и пока я весь расслабленный дремал, убежала на кухню. Только сквозь дремоту я услышал как легонько хлопнула дверь и провалился в легкий радостно освежающий сон.
Когда проснулся, уже совсем стемнело. Хотелось есть, после отдыха хотелось женской близости. Инь молча сидела за столом сумеречной комнате. Доступная, желанная и ставшая такой хорошенькой. Наверно мы уже научились без слов друг друга понимать. Увидев, что я проснулся, она прилегла рядом.
— Жрать хочу, — уже потом вполголоса, но решительно объявил я девушке.
Она чуть вздрогнула и не понимая уставилась на меня. Наверно под словом "хочу" она о другом значении подумала и улыбнувшись было начала, но я отстранился. В юности силы хоть и велики, но тоже не беспредельны. Попытался попонятнее объяснить:
— Есть надо,
— Кушать? — спросила Инь
— А есть? — поинтересовался я, вспомнив, что как только она пришла с работы так почти сразу мы и начали.
— Щи, — довольно улыбнувшись, с гордостью обрадовала меня Инь, — я сейчас учится русски готовить.
Натягиваю майку, одеваю штаны и по-хозяйски усаживаюсь за стол. Инь захлопотала собирая еду. Щи в ее исполнении были страшны. Вода, разваренная капуста, не проварившийся мосол с мясом, все пересоленное. Есть я отказался. Инь расстроилась, лицо как расплылось, уголки губ опустились вроде как зареветь собралась. Тут я припомнил, что в принесенном для нее пакете есть копченая колбаса, говяжья тушенка, консервированная осетрина. Рисую жестами пакет и прошу принести содержимое. Инь испуганно на меня смотрит и отрицательно машет головой: ничего нет. И куда же все так быстро делось? Возмущенно жестикулирую я. Подруг угостила, жестами объясняет Инь. Они очень, очень рады были, движениями рук утешает она меня. Пытается объяснить словами:
— Я ночь… много плакать… они день за меня работать… помогать… я им отдать…
— Ну раз такое дело, — примирительно ворчу я, — тогда конечно.
Поняв по тону, что я больше не сержусь она по-женски за это поблагодарила. Это конечно хорошо вот только жрать еще сильнее хотелось.
— Я домой, — уведомил я девушку. Она реветь, за руки хватает.
— Завтра приду, — пытаюсь утешить.
— Я работать, ночь, — отвечает заплаканная Инь
— Чего?! — возмущенно ору я
— Работать, ночь, — повторяет она, и все ревет не переставая.
Беру ее за руки и в бешенстве волоку за собой по коридору к вьетнамскому коммунисту, руководителю и сутенеру. Без стука вламываюсь к нему в комнату и сразу рычать:
— Ты гондон штопаный! Да я тебя сейчас самого вы…бу! Я тебе всё наизнанку выверну! Не трогай девчонку!
Вьетнамский товарищ, отдыхавший на широкой кровати, вскакивает. Щуплый, маленький в длинных синих сатиновых трусах. Встав, он, вероятно поняв меня буквально, испуганно закрыл ручками ягодицы. Я подскакиваю к нему с ярым желанием набить морду и уже подношу кулак к его сморщившемуся лицу
— Тварищ? — в ужасе коверкает русский язык азиатский мужичонка и отшатывается.
— Ты разэтакий! Лапы убрал! — от кровати доносится женский голос, уверенно прозвучавший с безукоризненно русской матерной интонацией.
— А? — в замешательстве опускаю руки и отступаю от вьетнамца.
— На! — решительно отвечает женщина и закрывшись простыней вскакивает с кровати. Молодая, кареглазая, русоволосая, вся растрепанная, полная. Она прикрывает отступившего к ней маленького вьетнамца могучей грудью и сурово спрашивает:
— Чего надо?
Угрожающими матерными криками объясняю чего. Женщина смеется, вьетнамец облегченно улыбается, Инь за моей спиной хватает меня за руки.
— Ну ты и дурак! — дает мне лаконичную и предельно точную характеристику женщина и поправляя спадавшую простынь, объясняет:
— Подружка твоя, по графику в ночную смену на комбинате работает.
— Я никого не заставлять, — оправдываясь, лепечет индокитайский коммунист.
— Нет… нет… не бить, не надо, — лопочет за моей спиной Инь пытаясь удержать меня за руки.
— О! — радостно хохоча, восклицает женщина, — да у них тут любовь!
И представляется:
— Меня Женя зовут
— А у тебя с этим, — злобно киваю в сторону вьетнамца, — тоже любовь?
— А то как же, — рассудительно отвечает Женя.
— Что наших парней уже мало? — язвительно всё еще продолжая злиться, раздраженно повышенным тоном выкрикиваю я.
— Мало, — ничуть не смущаясь, признается Женя, — у нас на комбинате мужиков раз, два и обчелся, и те все бабами избалованные, а тут — она движением руки показывает в сторону своего щупленького любовника, — самое то.
— Русские девушки сильные, добрые, красивые и горячие, — дает лестную характеристику своей подружке вьетнамец, и гладит ее по плечу.
Простынь у Жени сползает, одернуть ее она не успевает или делает вид, что не успевает и я с удовольствием и вожделением разглядываю ее фигуру. Таких женщин Кустодиев любил писать. Зрелая вся налитая женской мощью красота. Красота зовущая и ждущая мужика в надежде на простую плотскую любовь, детей и брачные узы. Инь изуверски щиплет меня за руку, от боли я морщусь, а Женя чуть улыбнувшись, опять набрасывает на себя простынь.
— Давно с зоны откинулся? — спрашивает меня Женя.
— Меня в армию забирают, — обижаюсь я.
— Да? — легонько удивляется она, — а по морде так чистый уголовник, бритый и наглый.
— Янь бить американ, — гордо заявляет Жене, Инь. И смотрит на нее с явной неприязнью, а на меня с гордостью.
— Ясно, — вздыхает Женя, спрашивает меня:
— Решил вдоволь поблядовать? — не дожидаясь ясного для нее ответа, рассудительно без малейшего осуждения добавляет, — что ж… тоже дело
— Ну мы пойдем, — обрываю я разговор, чувствую как Инь тянет меня руку к выходу.
— А посидеть выпить и закусить? — доброжелательно предлагает Женя.
— Милости просим, — отчетливо и правильно выговаривая русские слова, поддерживает ее предложение хозяин.
Жрать опять захотелось, от выпивки я тогда редко отказывался, и не обращая внимание на явное неудовольствие Инь, с благодарностью принял любезное приглашение:
— Ну если пожрать и выпить, — обратившись к вьетнамцу согласился я, — то давай.
Водка была русская, а холодная закуска состояла из тех самых разносолов, что еще вечером я вручил вьетнамцу, в качестве подарка.
— Смотри как у них, — с легкой грустью и завистью говорит уже накинувшая махровый халатик Женя, кивая на уже накрытый и заставленный тарелками стол, — в магазинах "шаром покати" а тут и осетрина и копченая колбаса и сыр. Ловкий они народ все из-под земли достанут
Женя словесно грустила, а полным бедром все прижималась и прижималась, мы рядышком сидели. Жаром от нее так и несло. Инь сердито посмотрев на Женю, жестом предложила мне поменяться с ней местами.
— Смотри-ка, ревнует! — рассмеялась Женя и сама отсела на соседний стул. Инь тут же уселась на ее место и стала заботливо подкладывать мне в тарелку закуску.
— Кушать, кушать, — приговаривала она.
— Хорошая девчонка, — вздохнула Женя.
— Советский союз — Вьетнам, братья. За дружбу! — провозгласил тост вьетнамец.
Привычки спать с братьями у меня не было, я для этого женский род предпочитаю, считать Инь своим братом отказываюсь. А так ну почему бы и не выпить?
— За вьетнамский народ, — предложил ответный тост я.
Смешные тосты, правда? Но от слов водка не скисает, а потом говорили мы в общем-то искренне. Все-таки было самое начало восьмидесятых, еще не все советские понятия окончательно излохматились.
После выпитого вьетнамца явно потянуло на сантименты. То ли русский воздух которым он надышался сказался, то ли это общая интернациональная черта всех подвыпивших мужиков, но вьетнамец полез в шкаф и достал альбом.
Пока я с отменным аппетитом лопал всё, что заботливо подкладывала мне тарелку Инь, азиат пустился в воспоминания. Принятый алкоголь на чистоту его русской речи не повлиял, просто он стал говорить медленнее.
— Это я, — показал мне вьетнамец на фотографию.
Маленький щуплый солдатик, держит в руках АК-47. Рядом с ним такие же почти неотличимые от него по виду солдатики, маленькие узкоплечие так похожие на детишек одетых в военную форму.
— Это её старший брат, — кивнув в сторону Инь, показывает мне на стоящего в центре мальчугана с оружием, вьетнамец.
— Убивать… убивать… мой брат американ убивать… — с исказившимся лицом закричала Инь. Сидя рядом со мной она тоже смотрела на фото.