Сергей взял старую «Неделю». К приятелям идти расхотелось. Из головы не выходил шепот Андрея: «Будь счастлива, родная моя!» Динка-Динка, замкнутая и мягкая, привычная настолько, что он только изредка замечал в ней женщину! — И на тебе!
Теперь он мучительно завидовал Андрею, ничего, в сущности, не зная об их взаимоотношениях. Правда, он старался утешить себя старой, как мамонтовы остатки, мыслью, что он свободен, никаких обязательств по отношению к кому-либо. Словом, как поет Райкин:
Зато могу свободно
Пойти куда угодно…
Мысли о Римме в сутолоке дневных забот не мучили его. Но зато когда он оставался один на один с этими четырьмя стенами, с телевизором, у которого порой хотелось вдребезги расколотить голубой хрупкий лик, с безделушками вроде стреляющей сигаретницы, образ черноглазой девушки вспыхивал ярко, тревожаще. Сергей пытался приучить себя никогда не жалеть о прошлом, но бесполезно: воспоминания доставляли ему немало горьких минут.
…Шагая рядом с ней, прижимающейся к его руке в темных переулках, Сергей усмехался. Романтические обстоятельства знакомства, что и говорить! Благородный рыцарь вступился за честь оскорбленной дамы. Андрей куда-то исчез.
Когда вошли в круг света уличного фонаря, Сергей остановился и повернул девушку к себе.
— Дай хоть посмотрю на тебя. А то ввязался в драку, а стоило ли — не знаю, — грубовато сказал он, беря ее за плечи.
Она шарахнулась в сторону, наверно, подумав, что от одного приставалы попала к другому.
— Да не бойся ты.
Девушка замерла, положив ладони на сгиб его локтей, готовая в любую секунду вырваться. Да она прехорошенькая! Там, возле милиции и в театре, он не успел ее по-настоящему разглядеть. Какие симпатичные брови — тонкие, будто выписанные мягкой кистью. Лицо удлиненное, острый, но все равно милый, трогательный подбородок. На какой-то бесконечно малый миг родилась и погасла мысль о том, что она, должно быть, капризна и упряма. Откуда взялось это ощущение, он не мог понять и позднее.
— Как твои позывные?
— Римма Тагирова.
— А я — Сергей Старцев.
Они долго стояли так и, к удивлению своему, Сергей почувствовал, что начинает теряться под прицелом черных блестящих зрачков.
— Можно, я поцелую тебя, Римма?
— Можно, — неожиданно серьезно и по-прежнему не отрывая от него глаз, сказала девушка. Худенькие плечи ее напряглись. — Нет, лучше я сама. — Она приподнялась на цыпочки и быстро поцеловала его. Скорее, это было дуновение горячего ветра. А затем также быстро отступила.
— Забавная ты… — Сергей смущенно потер подбородок. — Странная, ей-богу.
В дешевом зеленом пальто с поднятым воротником, до смешного серьезная, она вызывала в нем чувство, похожее на снисходительность с нежностью пополам.
— Вот ты какая! — пробормотал Сергей, все еще не отпуская ее плеч.
— Обыкновенная… Мы пришли. Спасибо.
— Да? — удивился он. — Так быстро?
Почему она так смотрит? Что с ней?
— Римма, где я тебя увижу?
— Зачем?
— Затем… — Сергей запнулся и почему-то рассердился. — Затем, что ты мне, может, нравишься. Первый раз такую чудачку вижу. — Он с усилием рассмеялся.
Девушка опустила голову, затем исподлобья, как обиженный малыш, бросила взгляд.
— Где хотите. Можно в парке.
— Хорошо! — обрадовался он и мысленно выругал себя: связался с пигалицей, — Завтра в семь. Идет?
— Идет. До свиданья.
— До свиданья. — Он удержал ее ладошки в своих пальцах и вдруг с неожиданно прорвавшейся нежностью провел по холодной щеке девушки своей ладонью. Она не успела отстраниться. Выдернув руку, убежала.
Прошло столько лет, а до сих пор помнится свежесть этой упругой, смуглой щеки. Потом было все — и бессонные ночи, и объятья, когда весь мир заслоняло ее лицо, черные жестковатые волосы, переполненные нежностью глаза. Но того, первого прикосновенья, после которого Сергей долго глядел на свою ладонь, будто она коснулась необыкновенно чистого, — не забыть.
Три года прошли они, держась за руки, и девочка-смуглянка открывалась ему новой стороной. Он, ни в грош не ставивший чужие авторитеты, упрямец и насмешник, доставивший немало хлопот преподавателям, считавший главным своим достоинством полнейшую самостоятельность, оказался прирученным ею. Римма всегда поражала его изменчивостью нрава. Задумчивая и ласковая — и вспыхивающая по любому поводу, грубящая всем и вся. Суровая, замкнутая — и легкомысленная до крайности. Кто научил ее, недавнюю десятиклассницу, тонкой механике управления чувствами? Не могли же дать все это только в училище, за каких-то три года? Врожденный, «без примеси», талант? Еще в студентках ее привлекли к телевизионным передачам — режиссеров, наверно, подкупала естественная, ненавязчивая артистичность, способность быть доверчивой со зрителем. И все же Сергей не мог нащупать в Римме ту золотую спасительную серединку, что порой разрешает сложность человеческих отношений. И еще — хоть Римма и откровенно вышучивала его — он не ходил на спектакли с ее участием. И дело даже заключалось не в том, что они шли на национальном языке… Очень точно заметила сама Римма: «Ты ребенок и… дремучий собственник. Подумаешь, Отелло в свитере!..»
Подруги прозвали Римму человеком, состоящим из прихотей. Взбрело в голову поехать на отдых в верховья Юрюзани — уговорила очень занятого Сергея. Потом влюбилась в самолеты — наверно, потому, что они постоянно бывали в аэропорту, подолгу сидели в уютном тихом кафе, глядя на волнующую аэродромную жизнь. Но дальше прыжков с вышки дело не пошло — Римма внезапно утеряла интерес к «пятому океану». Зато появилось новое занятие — крутить голову тишайшему аспиранту Роману Горбачеву, который обалдел настолько, что через две недели сделал ей предложение, хотя их отношения ограничивались случайными встречами. А разъяренному Сергею отвечала: «Да пусть его! Я же тебя люблю, чудак!» И добавила: «Посмотри на Лариску Корепанову. Видная же девчонка! Парни от нее без ума. Нет, вбила себе в голову: пойду в аспирантуру, наука для нее — все. И чахнет ночами. В одном платье круглый год, с хлеба на воду перебивается. В кино уж сколько не была. За собой не следит. Какие косы носила — прелесть. А глазищи? Тонешь в них. Да пропади она, наука, в таком случае. Хоть, может, и есть в ней струнка научная, а все же живем один раз. Я деда одного вспоминаю. У него любимая поговорка была: «Умру, а ногой дрыгну!!» Понимаешь?»
Как-то они пошли на фильм о рыбаках. Зрителей в зале почти не было. Сергей смотрел на ее маленькие пальцы, покойно обхватившие подлокотник, покатые плечи, на прядь, изогнувшуюся веселым вопросительным знаком, и вздрогнул от ее близости и какой-то беззащитности. «Ты так дорог иногда мне, Сережа, что мне страшновато ночью одной…» В фильме пели песню, необыкновенно волнующую своей простотой:
Не надейся, рыбак, на погоду,
А надейся на парус тугой.
Крепкий парус тебя не обманет,
А обманет туман голубой.
Не сразу понял он, почему так неистово нежна была в тот вечер Римма. Она сказала ему впервые, бесстрашно приложив его ладони к тугой своей груди: «Я останусь у тебя до утра, Сережа». Не понял ее решимости переступить грань того, о чем до этого и слышать не хотела. Не понял слез, потом душивших ее.
Весть о ее замужестве он воспринял как неудачную шутку. Но когда слухи подтвердились — он узнал правду, вернувшись с преддипломной практики, — окаменел. И несколько дней не появлялся на улицах. Постепенно всплывали в памяти мелкие штрихи в их взаимоотношениях, которым он раньше не придавал особого значения. «Сережа, не надо делать все в лобовую! Всю жизнь тебе суждено получать шишки. Ну, скажи на милость, зачем ты попросил снизить тебе оценку по курсу спецмашин? Глупая принципиальность. Тебе же хуже — повышенной стипендии лишился». «Господи, не завидую твоей будущей жене: все должно быть так, как хочешь ты». «Неужели ты не сможешь остаться после окончания? А обо мне подумал? Что я буду делать там, в твоем городе, со специальным образованием? Участвовать в драмкружках? Вести кукольный театр? Ну и уезжай. Целуйся со своими скважинами». «Нам нет никакого дела, что он развратник. Он талантливый артист. Ну, знаешь, святых сейчас не сыщешь». «Ох, Сереженька, с такими характерами, как у нас, нам вместе не быть».
Мог ли он подумать, что подобные «мелочи» выльются в такой удар? Нет, какой идиот придумал, что «милые бранятся — только тешатся?»
Насчет того, кто ее муж, сомнений не было. Конечно, тот самый молодой поэт, с которым она познакомила его однажды — общительный, свойский парень, о стихах которого ходили разговоры. Римма несколько раз говорила о нем, о его явной симпатии к ней, телефонных звонках. «Я с ним в кино два раза ходила. И в ресторане обедала. Домой звал — не пошла: ты же бешеный. Знаешь, кто у него отчим?» — Она назвала фамилию директора крупного нефтехимического комплекса. Сергей, никогда не надоедавший ей чрезмерными посягательствами на ее свободу, воспринял ее флирт как очередное чудачество.
Перед отъездом Сергея на практику они поссорились. Но трудно было предположить, что ссора окажется действительно последней.
Прошлое всегда оттеняет настоящее, как бы высвечивает его. Сергей думал, что это все-таки, наверно, похоже на мужество — встретить ее через два года на улице, фамильярно положить руку на плечо, посмеиваясь, расспрашивать, как жизнь молодая, ощущая ладонью нежное тепло тела, близко заглядывать в черные глаза и в то же время запоздало отмечать, что крошечный пацаненок в синих штанишках мог быть твоим.
— Как все получилось, Римма? — спросил он, хотя вопрос вряд ли имел смысл.
— Сережа, договоримся на том, что я нашла более выгодную… удобную партию. Так обоим будет легче.
— У тебя есть время?
— Вообще-то…
— Ясно.
— Ничего тебе не ясно! — знакомо вспыхнула она. — Просто Алика нужно отвести к бабушке и самой на работу бежать.