— Как, товарищи? Дадим пять-семь минут?
— Дадим! — выдохнул зал.
Сергей начал выступление так, как будто бросился в атаку — безоглядно, напористо.
— Совещание идет к концу, а нет ни одного выступления, которое могло бы расшевелить хотя бы вон тех товарищей во втором ряду. Кажется, они уже похрапывают.
Зал колыхнуло от сдержанного смеха.
— Многообещающее начало! — бросил реплику Силантьев.
— Проценты, заверения. Ни одного анализа, конкретных, ясных предложений, исключая разве доклад Азаматова. Ни одного делового мордобоя. Тишь да гладь, божья благодать. Может быть, поэтому бездействуют у нас сто десять скважин? Горят памятники нашему великолепному головотяпству — факелы! Летят в воздух легкие фракции нефти! Ржавеют под открытым небом высокопроизводительные насосы, которых добивались два года! Тянем, как кота за хвост, сдачу в эксплуатацию насосных кустовых станций, хотя пластовое давление катастрофически падает. Я говорю общеизвестные вещи, они попросту обрыдли нам. Но мы народ невозмутимый — привыкли. План есть — и привет Шишкину. План, который стал фиговым листочком, прикрывающим наши огромные упущения. Хорошо, что он есть на белом свете.
Сергей перевел дыхание, и снова голос его ворвался в выжидающее молчание зала.
— Рискуя прослыть неоригинальным, позволю себе напомнить, что проценты делают люди. Хорошие, бесчестные, энтузиасты. А кто определит качество человеческой души, которое неподвластно самому совершенному техническому контролю? Нас, начальников участков и мастеров, зовут конягами. Скромная оценка, но мы люди не гордые. Нам приходится стоять у истоков того, что потом оборачивается победной реляцией или застенчивой сводкой о выполнении плана. Но очень часто бывает так, что премиальные, которые мы получаем, жгут нам руки. И мы готовы заявить: не нужны премии, заработанные спекуляцией на профессиональной чести и порядочности вообще…
Зал глухо заволновался. Силантьев поднял голову.
— Пора поговорить по крупному счету, не прячась за спину так называемых объективных условий и демагогических формулировок типа «люди хотят заработать».
Давно и пристально присматриваюсь я к работе бригад подземного ремонта скважин. И, честное слово, на душе становится все тревожнее. Вы знаете, чем рискует врач, плохо лечивший больного? Не только утратой своего профессионального реноме, но и, бывает, свободой. Есть что-то общее в работе врача и подземных бригад. Отремонтировали скважину — и с плеч долой. Покряхтела она месяц — и снова в ней копайся. А почему бы подземникам с ней еще не повозиться? Ведь вознаграждение они получают с ко-ли-че-ства ремонтов! Неслыханная вещь, которой мы не удивляемся, мало того, практикуем годами: чем чаще выходят из строя скважины, тем выше у ремонтников заработок! И мы спокойно спим, зная, что хромающих скважин на наш век хватит. Абы вот это! — он потер большой палец об указательный и залпом осушил стакан воды.
— Да и сама система оплаты труда прямо-таки стимулирует рвачество. Посудите сами. Скважина простояла по чьей-то (не подземников в данном случае) вине. Логически рассуждая, виновные должны нести ответственность. А оказывается, что виноваты… подземники — плохо отремонтировали. А вдруг падение добычи объясняется причинами чисто геологического порядка? Мастеру подземной бригады ничего не остается, как скрывать простой, иначе срежут премию. Вот вам и борьба за увеличение безремонтного периода работы скважин!
Как бы ни были надежны трубы, оборудование, инструмент, главное — это мы с вами. Вывод один: сдавать отремонтированные скважины с гарантиями. Предвижу возражения: нет хорошего инструмента, поджимает время спуско-подъемных операций, плохо подготавливаются к ремонту сами скважины. Но это излюбленные наши приемы, ибо работаем по принципу: что имеем — не храним, потерявши — плачем. Нужна строжайшая организация труда, премирование за д о л г у ю работу скважин, а не за количество и скорость ремонтов. На кой, простите, ляд нужно мне рекордное время ремонта, если скважина завтра же остановится? Вполне безболезненно можно увеличить время спуска и подъема, зато ремонт будет качественнее. Конечно, нужно, чтобы сами насосы ремонтировались в соответствующих цехах хорошо, иначе подземники так и будут выступать в роли козлов отпущения.
Прошу понять меня верно. Я знаю, многие сейчас думают — выискался борец против косности. Ничего нового, по сути дела, в моем предложении нет. Но обманывать государство никому не позволено. А мы его обманываем форменным образом. Понимаю, что традиции — вещь живучая. Понимаю, что вопрос о гарантии ремонта нужно решать в комплексе с рядом других проблем. Но настала пора вплотную заняться ликвидацией «узких» мест. В добычу упорно пробивается автоматика. Месторождение, его мощность, точнее, истощается. Все больше начинает преобладать механизированный способ добычи, земля уже не может давать нефть сплошным фонтаном, как раньше, — приходится выдирать с боем, с огромными затратами нефть. И надежная работа скважин в этих условиях… в общем, вы понимаете.
Не за горами повсеместное внедрение группового сбора. Рано или поздно придем мы к однотрубной системе добычи. Жизнь прямо-таки тычет нас носом в проблемы не сегодняшнего, а уже завтрашнего дня. Ясно, что техническое переоснащение добычи обязательно повлечет за собой изменения организационного порядка. И к этому надо готовиться.
Кончаю. Расскажу только об одном случае. Недавно я чуть не набил физиономию мастеру подземной бригады из моего участка: принес мне липовые наряды. Было отмечено в них, что скважина отремонтирована в кратчайший срок, перечислялись виды произведенных работ. А к этой скважине вот уже два месяца не подходил ни один ремонтник! Как это называется? А мастер-то опытный, собаку съел на подземных ремонтах, коммунист, мне в отцы годится. Дальше идти некуда. Всем нужны деньги. Но лучше получать немного меньше, чем вот так. К сожалению, в горкоме меня назвали прожектером, интеллигентно высекли, так сказать. Разве это прожектерство — нежелание халтурить? Разве это непартийно — требовать честной работы и чистых рук? Не понимаю начальника управления товарища Азаматова, чутье к новому и горячая заинтересованность в полезных начинаниях которого общеизвестны.
Я говорил, наверно, не очень связно. Но от души. Иначе я не могу, поверьте.
— Слишком запальчиво, Сережа. — Молчанов, глубоко утопив руки в карманах пиджака, прохаживался по коридору. — Эмоций многовато.
— А в общем?
— Кажется, довольно убедительно, хотя общеизвестных фактов привел больше, чем надо.
К ним подошел дочерна загорелый, средних лет человек. Обнажил в улыбке сверкающие металлом зубы.
— Без заработка решил оставить нас, Сергей Ильич? — пошутил он, но глаза смотрели остро, прощупывающе. — Всю жизнь благодарили за быстрый ремонт, а я, по-твоему, выходит… И насчет рвачества загнул. Скважину, как мясорубку, по частям не раскидаешь. Бес ее знает, что у нее там, внутри.
— Брось, — посоветовал Сергей. — Не смеши, Сбитяков. А что касается рвачества, могу припомнить двадцать шестую, тысяча двухсотую, пятьдесят третью. Еще?
— Ну, понес! — на лице собеседника появилось что-то вроде смущения. — Я о том хочу сказать, что круто больно забираешь. Народ не поддержит.
— Твоя бригада — еще не народ, — отрезал Сергей. Сбитяков, посмеиваясь, отошел.
Кто-то тронул Сергея за локоть. Обернулся — Андрей.
— Ну, и?..
— Остаюсь при своем мнении, — пожал плечами Осташков.
Крылья тонкого с горбинкой носа Сергея затрепетали от обиды.
— Почему?
Андрей сел на низкий подоконник. Сергей и Молчанов стали рядом, как бы замыкая круг.
— Все очень эффектно. — Осташков размышлял вслух. — Даже смело. Называй, как хочешь. Ломка окостеневших правил, повышение ответственности — сейчас это модно. — Он встретил требовательный взгляд Сергея. — Вот мое мнение: ничего, по крайней мере в ближайшее время, не выйдет. Ты шутишь — такая перестройка? Наверно, умные головы над этим уже не раз думали до нас с тобой.
— Нужен эксперимент, — перебил Сергей.
— Скважина есть скважина, Серега. Стул можно починить и дать гарантию, что он не развалится под тобой. Допустим, ты отремонтировал скважину: заменил секцию труб, пропарил, опустил новые штанги. Вроде, все сделал, что надо. И вдруг — авария. Ты, конечно, виновник. А на самом деле виноват какой-нибудь растяпа-оператор, задвижку забыл открыть. Вот и давай гарантию.
— А ты перестраховщик, Андрюха.
— Просто более трезво смотрю на вещи. Займись-ка лучше чисто инженерной проблемой. Их сейчас — считать не пересчитать.
— Ну и черт с тобой… рационально мыслящий.
— По-моему, все-таки ты прав, Сергей. — Молчанов поправил галстук Старцеву и обернулся к Осташкову. — А ты хоть не мешай, если не согласен.
— Интересно, как бы я смог помешать, если я вообще здесь не работаю? — пожал плечами Андрей.
В прениях выступило человек десять. И все — против Сергея.
После совещания что-то надломилось в отношениях Сергея и промыслового начальства. Заведующий промыслом Фатеев старательно замалчивал успехи участка, неохотно давал руку при встрече и вообще стал смотреть на него как на человека, окончательно утратившего в глазах окружающих авторитет. Мастера бригад подъемников стали больше советоваться со старшим инженером промысла Трояновским, более покладистым. Сергей сразу же ощутил вокруг себя нечто вроде пустоты. Сочувственные взгляды коллег старался не замечать. Лишь сутулый простоватый Тимофеев, его мастер, безоговорочно поддержал его: подземный ремонт он знал хорошо. Мало того, на одной из оперативок он, никогда почти не выступавший и обычно прятавшийся за железным сейфом, вдруг разомкнул рот и пробурчал: «Больно много подземников по головке гладим. Глазу нет, оттого, стало быть, и халтурят. А ударить рублем — поймут». «Медведь в лесу сдох, — бросил кто-то реплику. — Тимофеев голос подал».
Молчанов был занят по горло: пропадал на скважинах, дотошно вникал в ремонт, обстоятельно говорил с подземниками, когда они, сняв пластмассовые каски, садились на перекур поодаль. Возился с цифровыми данными, часами торчал у экономистов, терроризировал, по его собственному выражению, Азаматова. Практически получалось так, что вопросами ремонта он занимался несравненно больше, чем Сергей, который с головой залез в повседневные заботы: конец января, и некстати захромали три скважины.