— Привет, Сергей Ильич, — ухмыльнулся Анатолий. — Это что, специальный… как его… демократизм начальства?
— Помалкивай, — ткнул его Сергей кулаком в бок. — Тоже мне, темпераментная личность. Оригинал-неудачник. Если б все твоему примеру следовали, хромых женихов развелось бы… Уж прыгать — так прыгать в сугроб. С дерева. Брать на испуг.
— Так ты… вы знаете? — опешил Анатолий.
— Скажи спасибо Сафину, что Фатееву рапорт не написал. А стоило бы… за красивые слова, что ты ему в лицо швырнул. Да и мне бы влетело.
Анатолий вздохнул:
— Так уж получилось.
— Детективы любишь?
— А как же!
— Везуч ты, парень. Держи.
— Вот спасибо!
Анатолий что-то не узнавал сегодня начальника участка. Усталость, какая-то настороженность в лице. Поперечная складка на переносице. Улыбается через силу.
— У вас неприятности, Сергей Ильич?
Сергей неопределенно пожал плечами.
— Как нога-то?
— Заживает. — Анатолий искоса взглянул на толстую бесформенную глыбу, круглившуюся под простыней.
— Ладно, я еще зайду.
— Спасибо.
— Вот что, Толя. Надо бы тебе извиниться перед Сафиным. Лично я такого оскорбления не простил бы. А похуже слов ты не мог выбрать? Ты лучше посмотри, что с ним война сделала. Выбери момент и посмотри. Может, поймешь.
В коридоре замерли его четкие, быстрые шаги.
Ночная вахта. Сочный скрип снега под валенками. Кажется, что кто-то неторопливо жует сухари. Смутно-беспокойное небо исполосовано голыми ветвями деревьев, словно сквозь кожу проступила сетка артерий. Легкая беспричинная тревога в душе. Рука непроизвольно сжимает суковатую палку с набалдашником-корневищем. Берешь ее просто так, на всякий случай, с ней все-таки веселее. И когда натыкаешься на трубу, идущую от скважины на сборный пункт, радуешься, словно знакомого встретила. Фосфоресцирующая стрелка часов карабкается от цифры к цифре. Между скважинами, которые надо обойти, расстояния, полные шорохов, мягких шлепающих звуков снега, падающего с веток. Зуммерит нефть в манифольдах. Никогда, наверно, не привыкнуть к этой затаенной тишине — ночная вахта, этим все сказано.
Мороз определенно начал крепчать. Любка почти бежала по лесу, еле успевая вытаскивать ноги, то и дело проваливающиеся в хрупкий наст. Откуда такой морозище в марте? Только вчера у Ильчимбетовского распадка видела тоненький и звонкий, как пластинка ксилофона, ручей. А сейчас даже через теплую варежку прохватывает руку. Тетя Настя не решилась пойти, осталась у меня в теплой будке. Сидит, наверно, слушает последние известия и греет ноги на электрической печке. Бедная тетя Настя, совсем у нее плохо с ногами. Молодец Сергей Ильич, что перевел ее в легкий район.
Никогда еще Любка не мечтала так, как мечтает сейчас, чтобы рядом был Анатолий. Так и шли бы они, думая о том, что эта лесная тропа — начало долгой-долгой дороги, которую надо пройти вдвоем. Толя, Толька, Толенька. Удивительно — и все. Толя, Анатолий… Как он похудел! Плохо кормят, что ли? Если так, можно носить ему еду из ресторана, там знакомая девчонка работает.
Впереди — алые всплески. Черно-красные сполохи испуганно мечутся по лесу — это бьется недалеко факел. Бр-р, как холодно! Скорее к факелу, отогреваться.
Он ослепил ее. Огромное пламя ревело над ее головой, вырываясь из пятиметровой трубы. Оглушительно, будто тысячекратно усиленный звук пастушьего кнута, огненные хлопки рвали воздух. Огромный парус то выпячивал пылающую грудь, то сгибался в истовом поклоне. Любка перебралась через земляной вал, ограждавший факел, и даже вскрикнула от неожиданности: на оттаявшей земле явственно виднелись темно-зеленые стрелки ранней травы. Здорово! Земля задышала, и зелень, перепутав факел с солнцем, поспешила выбраться наружу.
Руки и ноги стало покалывать: факельный жар сделал свое дело. Любка задумалась. При свете этого огнедышащего дракона глаза ее стали отливать жгучим черным цветом.
…Когда Любку избрали в комитет комсомола, она загорелась пока еще абстрактной идеей сделать что-либо из ряда вон выходящее, масштабное, по выражению Дины. Комсомольский прожектор, руководителем которого она оказалась, постоянно напоминал об этом. Конечно, борьба с любителями выпить — дело немаловажное, но все-таки хотелось большего.
Как-то по дороге домой она разговорилась с Надей, девчонкой из соседней бригады — разбитной, не лезущей за словом в карман, с мальчишескими ухватками.
— Ты когда свои скважины в порядок приведешь, Надька?
— А что? — удивилась та.
— А то… Инструмент грязный, на емкостях — потеки, мостки вкривь-вкось.
— Да и не мое это дело — мостки сколачивать. Да и вообще… что ты в меня вцепилась? — возмутилась Надя.
— А сама? Ходишь по городу в брезентовке, в ватных штанах. У тебя фигурка такая, а ты ее уродуешь…
Девушка вспыхнула, но промолчала.
Реплика, брошенная недавно Сергеем, не давала ей покоя. Придя на одну из скважин, расположенную недалеко от факела — нужно было ликвидировать последствия газового выброса, — Сергей промолвил, глядя на бушующее пламя:
— Подуй ветер в сторону скважины во время выброса — был бы фейерверк. И вообще пора давно заткнуть факелу глотку. — И добавил как бы в шутку:
— Кишка тонка у комсомола, Люба?
И в тот же день, как снег на голову, свалилась иностранная делегация — немцы. В сопровождении Азаматова, Фатеева, Старцева и группы операторов, среди которых была и Любка, они посетили первую девонскую скважину, «бабушку» месторождения. Вдали неистовствовали два факела. Пожилой очкастый немец в бобровой шапке с козырьком, показывая на них длинным сухим пальцем, сказал по-русски: «Плохо. Надо ферзаммельн… это… собирать газ. Газ — рубль, нельзя пропадать». Фатеев хмыкнул что-то неопределенное, Азаматов сосредоточенно читал до мелочи знакомую мемориальную доску на скважине.
Конечно, смешно рядовому оператору давать советы тому же Фатееву. Но слова иностранца не выходили из головы. Да и осталось-то их, факелов, всего несколько штук. Десятки погасили, как рассказывают, в последние годы. Она как бы между прочим поинтересовалась у мастера Тимофеева, сколько газа сгорает за сутки. Услышав, сказала тихонько: «Мама!.. Сто пятьдесят тысяч кубометров».
Было в ее мыслях и поступках что-то детское, стихийное. Генка — тот попросту поднял ее на смех: «Хохмачка! Если брать в общем масштабе производства и соотнести все это с имеющимися факелами, то получится бесконечно малая дробь». Любка отмахнулась от него и подалась к Сергею. Тот внимательно выслушал ее и улыбнулся.
— Реплика немца покою не дает? — и продолжал, уже серьезно:
— Во-первых, надо подумать, куда газ девать будем. Не выпускать же его живьем в атмосферу. Газокомпрессорный цех не берет, и так, мол, перегружены. Да если бы и согласились качать, где мы возьмем трубы? Линию же тянуть надо. У них зимой снега не выпросишь. Гвоздарев — это, брат ты мой, такой еще гусь…
…Никогда бы не подумала Любка, что способна твердить одно и то же в течение двух часов. Начальник газокомпрессорного цеха Гвоздарев, моложавый брюнет в кожаном реглане, вначале приятно улыбался, сочувственно поддакивал, сокрушался и… отказал.
(Ох и противная, оказывается, у него улыбка! Как чечевица!)
— Милая девушка, несмотря на весь трагизм положения, в котором очутился прославленный и глубокочтимый мной первый промысел, ничем помочь не могу. Ничем!
— У вас есть старый компрессор, — выпалила Любка.
Аккуратная скобочка брови начальника полезла верх.
— Ин-те-рес-но! А я ничего не знаю!
— Он стоит у вас в пристрое гаража, — нанесла Любка еще один удар.
— Впервые слышу! — Губы собеседника приняли форму сердечка.
(Господи, чего он кривляется!)
— Наплавить два подшипника, сменить шестерню в редукторе, опрессовать систему смазки — и можно пускать в эксплуатацию, — не моргнув, доложила девушка.
Это был полный нокаут.
— Милая девушка, считать чужие деньги — признак невоспитанности.
— Ваша прямая обязанность — собирать газ, — официально произнесла Любка. — А что касается денег, то в карманах ваших рыться не собираюсь.
— До свиданья, очаровательная, мне некогда, — протянул Гвоздарев. — Дерзайте… У себя на промысле. Мы уж как-нибудь сами.
Любка покинула кабинет.
Говоря правду, она сама не надеялась, что ее предложение вызовет взрыв энтузиазма. Любка отлично сознавала, что с утилизацией газа дело в общем и так обстоит неплохо, но именно поэтому следовало погасить «незаконнорожденные» факелы. Насовсем, чтобы не бросались так резко в глаза. Добытчики же рассуждали примерно так: где три, там и четыре факела, невелика беда. Вопреки опасениям, комскомитет поддержал и вынес этот вопрос на собрание. Было решено поручить всю работу Сафинской бригаде, помочь достать в первую очередь трубы.
После собрания очень удивила Любку Танзиля.
— Дались тебе эти факелы, Любаша, — пожала плечами. — Никто спасибо даже не скажет.
Никогда не терявшая отличного расположения духа Танзиля относилась ко всему с легким благодушием, как бывает у слишком уравновешенных людей.
— Да что ты, Танзиля? Серьезно? Не знаю, смогу ли объяснить. Для кого как, но для меня мой промысел — мой дом. Скважины. Участок. Бригада. Ты, Генка, Дина Михайловна, Старцев. Понимаешь, я живу этим. Ведь когда в доме беспорядок, у хорошей хозяйки руки чешутся заняться уборкой. Странно ты рассуждаешь!
Мысль о дополнительном компрессоре, сама того не ведая, подала соседка по комнате, та самая, к которой приезжал из армии муж. Она работала помощником машиниста компрессора как раз у Гвоздарева и однажды обмолвилась о старом агрегате, который демонтировали и заменили более мощным. Любка хорошо запомнила услышанное, а при случае выведала у нее те подробности, которыми впоследствии ошеломила манерного начальника изокомпрессорщиков.
Но дело так и застопорилось. Не помогла и представительная делегация в составе ее, Генки, Танзили и даже Сергея. Снова Гвоздарев приятно улыбался, разводя руками, и отбил все атаки. Сергей, терпеливо слушавший утомительный разговор, вдруг взорвался: