— Ты что мозги крутишь, Евгений! Тебе дело говорят, а ты!..
Гвоздарев осекся.
— Пошли отсюда. — Сергей решительно запахнул плащ. — С тобой, Гвоздарев, толковать — что телеграфному столбу проповедь читать.
И уже во дворе предложил:
— Айда в горком, к самому Силантьеву. А я Гвоздареву еще припомню при случае. Этот из таких, что сто лет сопли на кулак мотать будет. Знаю.
Силантьев начал рабочий день с ощущением того, что в чем-то допустил ошибку. Ощущение было неясным, расплывчатым, он никак не мог привязать его к определенному событию. Но что-то беспокоило. И хоть долгие годы он отдал партийной работе, никак не мог приучить себя к тому, чтобы не упрекать себя же за решения, верность которых представляется сомнительной. От ошибок никто не застрахован. И поэтому заходившие в кабинет работники аппарата, поглядывая на его непроницаемо-спокойное лицо, слушая его негромкий, юношески высокий голос, решили: что-то случилось.
Вошла секретарь.
— Виктор Павлович, к вам тут целая делегация.
— Откуда?
— Молодежь. С первого промысла. С ними этот… начальник участка Старцев.
Старцев! Силантьев кивнул — пусть входят — и в памяти резко очертилось лицо молодого инженера, когда он на бюро доказывал важность своего предложения о гарантийном ремонте. А он, Силантьев, послушавшись доводов руководителей управления, довольно-таки бесцеремонно назвал инициативу Старцева прожектерством. Неприятный осадок остался в душе после совещания. Однажды, во время перерыва, он встретил взгляд Старцева — в нем читался упрек с легкой, как показалось, иронией.
Жестом пригласив вошедших сесть, Силантьев внимательно оглядел каждого. Удивительно рыжая, чуть возбужденная девушка мнет в руках пушистые белые варежки. Другая, круглолицая, очень, наверно, смешливая, смотрит в потолок. Старцев, смуглый, с вечно неспокойными глазами, как всегда безукоризненно одетый, изучает кабинет. «Что их привело? Может быть, то же самое, о чем говорилось на бюро? Ну и упрям же Старцев, если это так!»
Силантьеву всегда нравилось работать с молодежью — сказывалась, очевидно, военная привычка давних лет: его постоянно избирали комсоргом, сначала — роты, потом — полка. Вот и сейчас по возможности он старался принимать участие в комсомольских мероприятиях. Однажды даже его третий секретарь полусерьезно-полушутливо упрекнул: «Ты что же это мой хлеб отбиваешь, Виктор Павлыч?»
— Молчать будем? — Силантьев улыбнулся.
И тут рыжеволосую будто толкнули в спину — она стремительно бросилась рассказывать. Из ее страстного монолога секретарь уловил лишь одно: без толку горят высокодебитные факелы, трубы они уже нашли, нужен компрессор, тоже нашли, да Гвоздарев жилится. Она так и сказала — «жилится», а Силантьев усмехнулся.
— Погоди-ка, Люба. — Сергей остановил разгоряченную девушку и лаконично объяснил, в чем дело.
— А Фатеев? — спросил Силантьев.
— Ой, что вы! — Опять не выдержала Любка. — Не разрешит!
— Почему?
— Да… чувствую. Знаю.
— Определенно не разрешит. Опять скажет — пустяками занимаетесь.
— Пожалуй… — Силантьев помолчал и спросил:
— А затраты оправдаются?
— Да мы не в рабочее время. Что-то вроде длительного субботника.
Силантьев долго смотрел на молодых людей, и что-то доброе, чуть задумчивое мелькнуло в его глазах. «Ведь Старцеву это ни к чему, — размышлял он. — Он не комсомолец. А нашел нужным принять участие».
— Хорошо. Я поговорю с кем надо. Решили бить тяжелой артиллерией? Минуя горком комсомола? Это ж больше по его линии, ребята, как вы считаете?
Девчата потупились. Затем встали и, попрощавшись, выпорхнули за дверь. Поднялся и Сергей.
— Сергей…
— Ильич.
— Сергей Ильич, вы, наверно, до сих пор считаете меня неправым? Я имею в виду то бюро и то, что на совещании я не высказал определенного мнения о вашем выступлении?
— Да.
— Хм… Ваше право, конечно. Давайте договоримся: если сумеете доказать жизненность вашего предложения, я — за, обеими руками.
— Чем, интересно, Виктор Павлович? Словами?
— Убедите того же Азаматова. Техсовет. Найдите средства для доказательства своей правоты.
— Легко сказать…
— Труднее доказать — так? Конечно. Так тем ценнее будет ваша победа. Я не нефтяник…
— Но повлиять на руководство вы можете?
— Главное зависит от вас. За поддержкой дело не станет. Настоятельно рекомендую привлечь прессу, того же, скажем, Молчанова.
— Понимаю. До свидания.
— Всего хорошего.
— Считайте это партийным поручением, товарищ Гвоздарев. Ну, поплакать вы любите. Все. — Силантьев вдруг вспомнил рыжую девчушку и улыбнулся.
…Фатеев долго смотрел на Любку. Потом спросил:
— Ты ведь геолог, Ромашова?
— Геолог, а что?
— Так вот, мне в отдел нужен геолог. В зарплате не проигрываешь. Идет?
— Нет, не идет. — Любка протянула ему цифровые выкладки по объему работ, связанных с ликвидацией факелов. — Ознакомьтесь, пожалуйста.
Лицо Фатеева стало жестким — этого на промысле побаивались.
— Ромашова, когда у вас на участке перестанут заниматься чепухой?
— Че… чепухой? — Любка возмутилась и даже привстала со стула. — Сто пятьдесят тысяч кубометров в сутки — чепуха?
— Да! — легонько хлопнул по столу заведующий. — Где я тебе трубы возьму? Это одно. Надо отрывать сварщиков, а они и так нарасхват. Семь километров до ближайшего газового коллектора — шутишь? Рыть траншеи…
— Да мы в нерабочее время!
— Все!.. Кончили. Я ценю твой энтузиазм, но вся ваша затея — выстрел из пушки по воробьям. Как руководитель «Прожектора» контролировала бы лучше ход смотра по технике безопасности. Да и факты пьянки в ночное время… Вот так, Люба Ромашова. А насчет отдела подумай.
— Я там ничего не потеряла, — холодно сказала Любка.
— У тебя диплом геолога. Мне бы, конечно, не хотелось писать приказ, но…
— Значит, насчет факелов — «нет», Алексей Петрович?
— Значит — «нет».
— Ладно. На «нет» и суда нет, — вдруг беспечно проговорила Любка. — До свиданья!
Фатеев проводил ее удивленным взглядом.
Через неделю Любка опять зашла к нему в кабинет. На этот раз взяла с собой подкрепление. Танзиля с Генкой чинно уселись около двери.
— Опять? — удивился Фатеев. — Ну, знаешь…
— Мы нашли девять километров труб, — сразу же перешла в наступление Любка.
— Где? — Фатеев рывком снял очки.
— В районе Семеновского. Старая линия, она никому не нужна, мы уже выяснили. Откопаем — вот вам и газопровод. Что скажете?
— Молодцы! — развел руками Фатеев. — Просто молодцы! А я-то голову ломаю, где бы трубы достать. Давно обещал подшефному колхозу водовод провести на ферму и не можем обещания выполнить: нет труб. Ну, молодцы!
— Как же так?! — у Любки дрогнул голос.
— А вот так. Есть такое выражение: более важная производственная необходимость. Ясно?
— Нечестно это! Все равно вы неправы! А если считаете, что в геологическом отделе я буду, как мышь, сидеть и ни во что не вмешиваться — то зря так рассчитываете!
В коридоре Любка разревелась.
— Вот ты где! Весь район обошел, думал, замерзла. Кожушок вот прихватил. Настя где?
Сафин стоял на земляном валу и качал головой. Голос его был едва слышен сквозь рев огня.
— У себя в будке. Я ее скважины проверила, все в порядке. Пошли, Галим-ага.
— Айда.
Сафин протянул Любке руку, помог взобраться на насыпь. Они вышли на тропку. Вдруг Сафина качнуло, и он невнятно чертыхнулся, по-своему, по-башкирски.
— Галим-ага, вы что… Вы пьяный?
Сафин шагал, заложив руки за спину, переваливаясь с ноги на ногу, то и дело сходя с дороги в сугроб.
— Зачем вы так… Да еще ночью, один…
— Выпил-то зачем? А потому, что захотелось. А потому, что сегодня моей дочке Айхылу стукнуло бы 27 лет — понятно?.. Эх… Я был, понимаешь ли, на фронте, а они с матерью утонули. Ездили в Байгузино, подкормиться, к сестре моей. Через реку на лодке. Перевернулись. С ними и хозяин лодки был, пьяный. Все потонули. А жили мы в Янган-ауле, Горелое село называется по-русски. За десять лет три раза горело, оттого так и называется… С тех пор, с сорок третьего, там не был. Братья зовут — не могу. Красавица была бы моя Айхылу. Мать ее тоже краси-ивой была. Сколько меня парни из ее деревни колотили — не сосчитать. А почему бы мне, к примеру, не выпить? Я никому не мешаю. Аварий нет, Анатолий в больнице, переливы некому делать. А-а, забыл. Ты ведь его… А Настя говорит: «Зря ты, Коля, семейную жизнь не наладил». А как ее наладишь, если… Ну, ладно. Опоздал. Опоздал! Скоро за мной самим смотреть надо будет. А вот она, дуреха, жизнь себе испортила. Эка беда — обманул в молодости паршивец какой-то. Видать, хоть и говорят, что когда бабе сорок пять — баба ягодка опять, да не про нее это писано. Ты не знаешь, что меня Силантьев вызывал? Да. Говорит, помоги Ромашовой с факелами разделаться. И помогу — а что? Подождут подшефные.
Любку вдруг начало слегка знобить. Лицо, руки, ноги хранили еще тепло гостеприимного огня, но нервная дрожь время от времени пробегала по телу.
— …у нас, мусульман, такая пословица есть: когда коровы воду пьют, телята лед лижут. Не мешало бы кое-кому из вас об этом помнить. Это я об уважении толкую. Заслужили мы его или нет, дочка? Думаешь, не обидно, когда такие, как… Анатолий тычут в глаза четырехклассным образованием? А когда мне было учиться? До самой войны кормил еще семью старшего брата, забрали его в известное место. А в войну измяло так, что раздеться на людях нельзя. Какая там учеба! Телевизор посмотрю — и голову ломит, мочи моей нет. А мне обидно, Любаша! Давеча на вечере в день армии пошел в ресторан с фронтовым дружком, Васькой Некрытовым — он в моем экипаже водителем-механиком был, а сейчас мастер на пятом промысле, не знаешь? Ну, как водится, нацепил свои награды, не планки, а живьем. Был там и этот… как уж… Осташков. Так какой-то сопля в клоунских штанах с конями на заднице сказал мне вслед, когда уходили: «Повесил дядя побрякушки…» В глазах потемнело, кинулся к нем