ми превращался то в сруб, то разваливался до очертаний замысловатого чертежа, то приобретал контуры фантастического самолета. Лицо — бесстрастно, как у скифского идола, которого как-то видел Сергей в крымской степи.
Начальник управления снова принял излюбленную позу — выбросил сжатые кулаки на стол и устремил на них взгляд.
— Нового ты мне ничего не сказал, Сергей. Конспективное изложение этого я уже слышал на совещании… Сбитякова наказали? Только по партийной? Мало. Еще такой случай — под суд отдам. Предвижу вопрос: чем я могу тебе помочь? Могу сказать, что в принципе я «за». Но такое не решается с кондачка. В ближайшее время соберем технический совет и поговорим конкретно. Придется пока чуточку погодить. Что бы там ни было, ход делу дадим. В приказном порядке я не буду внедрять гарантийный паспорт, сам понимаешь, что в нефтедобыче почти невозможно внедрить жесткий заводской распорядок. Не та специфика. Теперь о Фатееве. Он прекрасный, блестящий инженер. Он, брат, всю Бавлинскую свиту чуть ли не руками перещупал. Про таких говорят: «дай ему стаканчик добытой жидкости — определит: из какой скважины». На Фатеевых мы месторождение подняли на ноги. Но… как тебе сказать… Алексей стареет, что ли. Как руководитель. Мы бьемся за каждую тонну нефти, со слезами ее выдираем, а он живет, как десять лет назад, когда девон мешками таскали. Фонтанные скважины доводит до того, что дебит падает до 50 килограммов. Позор! Воду даете. Сколько раз вдалбливали ему: осваивай загодя мощные погружные насосы. Отмахивается: у меня, мол, 60 процентов всего фонда скважин — фонтанные. А что будет делать через год — два? Локти кусать? Приказал ему несколько скважин перевести на нагнетание — ухом не ведет. Электрогруппа работает спустя рукава, тут и твоя вина, Сергей, ты старший группы по новой технике. Скажу больше — метили его на должность главного инженера ко мне. А теперь сомневаемся. Крепко сомневаемся. Ладно. Не хотел раньше времени… — Азаматов полез в тумбу стола и достал оттуда папку. — Тут кое-какие соображения по ремонту с гарантией. Посмотри.
У Сергея благодарно вспыхнули глаза.
— И не горячись никогда, — ворчливо посоветовал Азаматов. И, как бы утверждая совет, легонько ударил попеременно кулаками по столу. — Ты начальник крупнейшего участка, к тому же, самый молодой, кажется. — Он улыбнулся. — Время эмоций уходит. Наступила эпоха цыганского, что ли, недоверия к фразе. Трезвый, обоснованный расчет во всем. Доказательность во всем. Только не такие, какими ты пользуешься. Мордобой — не всегда убедительный аргумент.
— Свинье — по-свински…
— Брось ты крепкие формулировки! И усвой-ка ты, брат, вот еще что: не разбрасывайся! Что же получается? И раздельной эксплуатацией пластов занимаешься, и в автоматику влезаешь, и в механическую службу свой нос суешь. Всеядным хочешь быть? — Он внезапно рассмеялся, дробно, вкусно, будто шарикоподшипник рассыпал.
— В общем — молодец. Ершист. Так и надо. Дохленькие у нас не выдержат. — Он подмигнул.
— Чаю?
— Чего?
— Чаю, говорю, хочешь?
— Цейлонского или краснодарского — можно, — ухмыльнулся Сергей.
— Аристокра-ат! — Чаю, крепкого, два, — как бы между прочим обронил Азаматов, и Сергей удивился, когда через минуту увидел перед собой две беленькие точеные ручки, на одной из которых вызывающе поблескивал браслет. Тоненькая, грациозная девушка, выразительно изогнув длинную нервную спину, поставила стаканы с янтарным чаем и колесиками лимона в них. Сергей проводил ее взглядом и хмыкнул.
— Эй, парень, — погрозил пальцем Азаматов. — Ты мне эти штучки брось. Гляди, да не заглядывайся. И так не успеваем секретарей находить. Поработают с годик — и замуж. Тут ребята весь коврик вокруг нее оттоптали.
— Секретарь — витрина начальства…
— Эта — расторопная девчушка. Пей чай, остынет. — Он пододвинул стакан.
— …Ты не спешишь? Хочется по городу пройтись. Вечер — благодать божья.
— Весна, — коротко отозвался Сергей, вложив в слово скорей досаду, чем удовлетворение.
— Не радует? — прищурился Азаматов.
— Просто не до нее.
Они свернули в боковую улочку, примыкающую к зданию управления. Сумерки надвинулись как-то сразу — вот уже расплываются округлый силуэт лица Азаматова, пирамиды далеких вышек. Густеющая синева неба исхлестана гладкими остовами тополей.
Азаматов курил длинную сигарету с золотым обрезом, и пряный запах отличного табака странным образом успокаивающе действовал на Сергея. Ни с того, ни с сего вспомнились белые, хрупкие, будто фаянсовые, руки секретарши, ее гибкая спина с рядом перламутровых пуговиц и ее непростой взгляд, как бы говоривший: «Ты, конечно, можешь смотреть сколько тебе угодно, я действительно заслуживаю внимания. Но неудобно — начальство…» И волосы, чем-то напоминающие Риммины — с теплым отблеском. Маленькие и, наверно, злые губы. Заняться, что ли?
— Трудно тебе, Сергей?
Азаматов шел глядя себе под ноги и заложив руки за спину — этакий задумчивый гном.
Сергея вдруг прорвало. Все накипевшее в душе неудержимо вырвалось наружу. Все: и косые взгляды подземников, и властная снисходительность Фатеева, и ночные свидания с Риммой через голубой барьер телевизора — все обернулось взволнованной исповедью.
— Иногда, Ахмет Закирович, приходит в голову мысль бросить все к чертям и податься в НИИ. В общем, куда-нибудь. Работать, вроде, могу, головою бог не обидел. Хочется… как бы выразиться точнее… микрореволюции в сознании. Только вы не смейтесь. Мы, инженеры, громко говоря, теоретически люди высокого интеллекта и кругозора. Но слишком уж залезаем в текучку будней. И бежит мимо нас что-то нерешенное, сложное, привлекательное, масштабное. Одно время я решил, что надо довольствоваться упрощенным и понятным всем взглядом на окружающее, принимать все таким, какое оно есть. А не могу. Хоть и есть своя логика в поговорке «Где нефть — там льют», принять ее не могу. Морду готов набить, когда вижу, как хлещет из мерника газ, как люди льют на землю нефть, валяется на улице кабель, ржавеют абсолютно пригодные задвижки. И чувствую себя бессильным — человека душеспасительными беседами не переделаешь. Ударить рублем — Фатеев на дыбы. Добренький он, особенно к старичкам. Здорово, конечно, что кругом ветераны, есть у кого поучиться, но многие работают по принципу: мы с тобой, Ваня, двадцать лет дружбу водим, нечего друг на друга бочки катить, отношения портить…
— Кое в чем ты прав.
— Как бы точнее сказать… Нет прочного, стабильного взаимопонимания с людьми. Нет, особенно-то на меня не обижаются, но чувствую, что не нащупал ту струну, на которой можно уверенно играть все время. А ведь есть она, струна взаимопонимания. И вот — требовательность расслаивается, как слюда…
— Краем уха слышал, что ты хочешь с факелами расправиться. Несерьезно, Сергей. Не то. У нас самая высокая в стране утилизация газа. Что там три несчастных факела, пропади они пропадом. Получается, что стратегической ракетой по какому-то там грузовику стреляем.
— Вот тебе раз! Это ж мой долг, черт возьми! Действительно, может, не ахти какую прибыль они принесут. А посмотрите, как загорелись ребята — главное для них — сознание того, что сами нашли себе полезное занятие. Неужели вам самим нравится эта факельная иллюминация? Разве что зимой операторы погреются. Да, может, волк подбежит оттаивать — шучу, конечно. А в вашем замечании, Ахмет Закирович, знакомый голосок слышится, фатеевский… Поймите вы, что главное — у государства ребята ни копеечки не потребуют. Трубы мы нашли, сварку будем вести сэкономленными электродами. Нужен экскаваторишко — вот помогли бы нам, товарищ начальник управления!
— Хм… не совсем ты меня убедил, конечно, но экскаваторишку, как ты выражаешься, подбросим, хотя сами стонем — не хватает. — Азаматов — какой он все-таки маленький — посмотрел на Сергея снизу вверх.
— Вот мой дом. Дошли. — И вновь неожиданно рассмеялся.
— Что вы смеетесь?
Глаза Азаматова блеснули в темноте.
— Ничего. Просто вспомнил, как ты на Надю посмотрел.
— Какую Надю?
— Да секретарь мой. — И, протянув руку, заключил:
— Двигай. Но все-таки отрегулируй свою тормозную систему. В разумных, конечно, пределах. Не несись сломя голову.
«Что-что, а тормозить мы умеем, — размышлял Сергей. — Даже на хорошей дороге».
На душе было неспокойно, словно за спиной, у фиолетово-синей черты горизонта, вставала сизая наволочь — предвестница грозы.
…Сергей попытался привстать, но что-то холодное, прямо-таки леденящее, навалилось на него, не давая дышать. Что за чертовщина? Неистово работая локтями, он высвободил голову и свалился с кровати на пол.
Перед ним стоял Станислав. В реглане, кирзовых сапогах. Из кармана свисал ремешок фотоаппарата. Загорелый, небритый. Как мартышка. Беспомощное, потешное выражение на лице — в пылу возни слетели очки.
— Найди бинокль, черный! — заныл он. И, привычным тычком отправив их на переносицу, бухнулся в кресле.
— Здорово!
Сергей обрадовался появлению журналиста. Он буквально вытряхнул его из реглана, содрал с плеч пиджак, бросил пижаму с пушистыми кистями, заставил снять сапоги (сам полы мыл!), полез под диван, и оттуда вылетела пара стоптанных домашних туфель. На столе появилась «Старка», соседка дала удивительно ароматные маринованные огурцы, ощерилась рваными краями банка с тушенкой.
— Хорошо! — Станислав, только что умывшийся, потряс головой, разбрызгивая капли. — М-да. Старцев пьет «Старку», — скаламбурил он.
Сергей был прямо-таки счастлив. Все тревожные мысли последних дней, словно материализуясь в тяжелый груз, навалились на него. И хрупкие молчановские плечи казались ему теперь надежней и сильней, чем собственные, на которые он привык надеяться во всех случаях жизни. Нет, здорово, что он наконец здесь!
— Ну?
— Ага.
— А что небритый?
— Некогда было. Да и нечем.
— Как так?
— Сутки сидел в лесу.
— Почему?
— Ты знаешь, что такое авторотация?