Подумаешь, знаменитость! Она не удержалась, и однажды, когда приехали на 1206-ю скважину ставить дебитомер, нарочно сама покрасила донельзя испачканный мерник, прихватив и другую арматуру, и оставила издевательскую надпись. Потом «музейный экспонат» — одежда, обнесенная веревкой. Наконец, карикатура. А когда у витрины поднялся хохот, Любка сама чуть не разревелась, увидев растерянное лицо Анатолия.
И вот сейчас она с замиранием сердца ждет его. Он, наверняка, все уже знает, догадался.
От звука ворвавшейся в будку метели Любка вздрогнула, будто хлестнули ее по спине. У входа стоял пожилой мужчина в полушубке, с заиндевевшими бровями на худом, кирпично-красном от холода лице. Рядом переминался увалень в сапогах, доходивших до самых колен, и на лице его почему-то сияла улыбка, обнажая редковатые зубы. Люба шагнула к пожилому и выпалила одним духом:
— Здравствуйте, я Любовь Ромашова, назначена к вам помощником оператора. Вы ведь Сафин?
— Точно так. — Сафин обвел глазами помещение, и скупая улыбка появилась на его лице. — Да ты, никак, прибралась? Гляди-ка, окна протерты, газеты на столе. — И ткнул спутника в бок. — Стыдитесь, молодые. Ко мне на вахту, помоператора, значит. Лады. А то у меня одну красавицу в аппарат управления забрали, больно чертит хорошо. Только габариты у тебя… это самое… небольшие. Еще упадешь в мерник — и не заметим. — Улыбка на его губах растаяла. Нахмурившись, он начал хлопать по карманам, одновременно оглядывая диспетчерскую.
— А где ж фонарик? Не у тебя, Гена? Ну, так и есть — забыл на скважине.
— Я сбегаю, — с готовностью откликнулся пришедший с ним парень. — Мигом притащу.
— Нет уж, я сам. Не найдешь. — Он повернулся к Любе:
— Ты посиди, дочка, я сейчас.
«Значит, зовут Геннадием», — отметила про себя Любка, испытывая огромное облегчение от того, что Анатолия еще нет. Гена, с любопытством поглядывая на Любку, уселся за стол, вытащил из кармана сверток и собрался ужинать. Как выяснилось впоследствии, Гена ел часто и понемногу, словно колибри, по выражению начальника участка Старцева, и даже в присутствии незнакомки не собирался изменять своей привычке. Однако вежливость не позволяла Геннадию оставлять без внимания нового человека, и единственное, что он мог предложить, — поесть с ним:
— Если голодные — прошу.
— Не беспокойтесь, я сыта, — очень учтиво, даже с легким поклоном ответила Любка.
— А то присаживайтесь. Совершенно потрясающая чесночная колбаса. Все бациллы сбегут, уверяю вас. Если, конечно, вам сегодня не на свидание.
— Спасибо, в следующий раз.
Между тем Гена со все возрастающим интересом разглядывал Любку и даже есть перестал. Наморщив лоб, он усиленно вспоминал что-то. Затем окликнул:
— Люба!
— Я слушаю.
— Восемнадцать извинений: вы не в исследовательской группе работали?
— Да.
— Угу. Еще можно вопрос?
— Сколько угодно.
— Я насчет карикатуры в «Скребке». Там висит миленький портрет одного парня, Тольки Семина. Это ваше творчество? Я, конечно, еще раз извиняюсь — редакционная тайна…
— А что?
— Да нет, просто так. Я, кажется, видел, когда вы под покровом ночи вывешивали газету.
— Допустим, я. И вовсе не под покровом ночи.
— Суд вопросов не имеет, — удовлетворенно изрек Гена и, ухмыльнувшись, даже руки потер потихоньку. И добавил в заключение:
— Есть такой жанр — комедия…
Любка пожала плечами. Нетерпение, с которым она ждала Сафина, чтобы уйти с ним, росло. Она даже сделала шаг к двери, когда та скрипнула, и — замерла. Захватило дыхание, Любка отвернулась, лихорадочно обдумывая первую фразу…
Анатолий сел рядом с Геной и, сняв шапку, несколько раз ударил ею по колену, стряхивая снег. Заметил Любу и преобразился на глазах: заулыбался, подошел и встал перед ней, подбрасывая ладонью спичечный коробок. Несколько секунд он бесцеремонно разглядывал ее в упор. Наконец осведомился:
— Откуда ты, прекрасное дитя?
— С шестого автобуса, — нашлась Любка и даже взглянула ему в лицо.
Анатолий схватил табуретку, неуловимым движением смахнул воображаемую пыль и изогнулся в театральном поклоне:
— Несравненная! Позвольте за неимением шезлонга предложить вам сей не первой свежести табурет. Что делать — профсоюз не позаботился. Ах, если бы он знал о вашем прибытии!
Люба упорно изучала ледяные хребты на окне. Анатолий не унимался:
— Даже чаю не могу предложить. Нет даже элементарного кипятка. И посему — я жутко извиняюсь. Я понимаю, наша скромная обитель покажется вам слишком плебейской, особенно этот интерьер с выразительной кучей тряпья…
Любка чуть-чуть повернула к нему голову, изо всех сил стараясь придать своему голосу саркастический оттенок.
— А вы всегда, даже с незнакомыми, такой… мм…
— Болтливый? — как ни в чем не бывало подсказал Анатолий.
— Да!
— В принципе я молчун — скажи, Генка? Но разве можно не заговорить, увидев вас?
Любка боялась повернуться к нему полностью, хотя отлично сознавала, что ведет себя по меньшей мере неестественно: у нее горели щеки. И вдобавок ко всему почувствовала, что шаль сползает ей на плечи.
Анатолий осекся.
У Любки были удивительные волосы — ярко-рыжие, огненные, пышные, предмет ее затаенной гордости и мучений. Они были настолько ярки, что в диспетчерской, и без того залитой светом «д в у х с о т к и», показалось еще светлей. Отблеск лампочки усилил буйство этого рыжего водопада волос, они засияли, будто в комнате вспыхнул факел. Любка в замешательстве попыталась собрать их в узел, но от волнения выронила шпильки и начала шарить по полу, а волосы, опустившись на плечи, закрыли пунцовые щеки.
Анатолий глотнул воздух, почему-то застегнул ватник. Постепенно к нему вернулись самоуверенность и сознание собственной неотразимости. Он положил ногу на ногу и, раскачиваясь, продолжал как ни в чем не бывало:
— Ничего себе дела! Мы погасили двенадцать газовых факелов. Осталось два. А теперь возгорелся третий факел. Хоть строй новую компрессорную станцию. Как это тебе нравится, Геннадий Валентинович?
— Нравится! — весело сказал Гена.
— Вы сидели здесь, не запирая двери? — Анатолия понесло окончательно. — Да знаете ли вы, что у нас тут волки батальонами ходят? Страшно любознательные волки. Они обожают добычу нефти, но абсолютно не выносят таких рыжих — пардон! — таких ярких, как вы.
«Ну и треплется», — с неудовольствием подумал Гена.
Люба наконец справилась с волнением и с непослушными волосами. Набросив шаль, она повернулась и встретилась с пристальным взглядом Анатолия.
— Вы знаете, ваши остроты ужасно плоские. На меня они не действуют. Поучитесь лучше у Рабле, — храбро добавила она услышанную когда-то от брата фразу, хотя имела самое смутное представление о том, кто такой Рабле.
Но не так-то легко было смутить обладателя рыжей шапки.
— Ого, коготки выпускаем? Между прочим, я никогда не видел таких рыжих волос. Они у вас что — искусственные? Или выкрашенные — как его? — гидратом?
Люба по-настоящему обозлилась.
— Во-первых, они такие же искусственные, как ваши, во-вторых, не гидратом, а гидроперитом, а в-третьих, вам до них никакого — понимаете? — никакого нет дела!
Кто ты, Серега Старцев?
Инженер?
Прожектер?
Выскочка?
Может быть, ты относишься к тем, кого называют «в каждой бочке затычка»?
Где твой график, по которому ты собираешься программировать свою повседневную жизнь?
Где твое упрямство — а может быть, все-таки упорство, — которым ты славился в институте?
Где твое: «Я прав, и все об этом знают, но не признаются».
И вообще — кто ты?
Сергей валялся на кровати и видел в наклонно подвешенном зеркале свое отражение. И, думая о своем, старательно и как бы со стороны изучал собственное лицо. Мрачноватые черные глаза под крутыми дугами бровей. Блестящие, без всяких полутонов, волосы цвета вороньего крыла, жесткая прядь, постоянно падающая на лоб и висок, нос с заметной горбинкой, узковатое темное лицо. Предок в десятом колене был, говорят, греком, и его черты ожили теперь.
«Общая картина мне ясна. Ваш фасад, Сергей Ильич, меня в принципе устраивает. А, черт, нашел чем заниматься!»
Сергей упругим движением вскочил на ноги. Распахнул окно — зимний воздух жгуче обрушился на обнаженную грудь. Он подошел к платяному шкафу, вытащил небольшую штангу и начал гимнастику. Худощавый, среднего роста, жесткий, как до предела накачанный мяч, привыкший к утренней разминке с давних пор, Сергей не изменял своему правилу никогда. Вот и сейчас, сделав несколько приседаний, размяв поясницу, ушел в ванную. И, стоя под ледяным душем, он вспомнил вчерашнюю постыдную, как ему казалось, историю в кабинете секретаря горкома Силантьева.
«Такую пенку пустить в присутствии авторитетных людей… Тебя же попросту оттаскали за уши, как малолетнего озорника, и сказали: встань в угол, не встревай в разговор старших».
«Поживем — увидим. Чем дальше отступаешь для разбега, тем выше прыгнешь».
Едва он успел зайти в комнату, как зазвенел телефон. «Вот так и живу, — мелькнуло в голове. — От звонка до звонка».
— Старцев. Хорошо. Что? Почему остановили? Какой у нее дебит? 340 тонн? Вот что: хоть из воздуха, а тысячу пятьсот тонн вы мне найдите. Арифметику, кажется, знаете? То-то. Никаких штуцеров большего диаметра! Выкачаем нефть раньше времени, а потом? Два дня до конца месяца осталось, а вы участок посадить хотите? Вот у меня записано: тысячу пятьсот тридцать. Перелив? Опять Семин? — Сергей почесал ногтем переносицу. — Ладно, им я сам займусь. А? Плохо слышно! Кто-о? — закричал Сергей, обеими руками хватаясь за трубку, будто она могла вырваться. — Степашин… Я выезжаю сейчас. Отыщите его и предупредите, что жду его. У себя, на участке. Все!
Старцев, легко взрывающийся по любому поводу, еле сдерживал ругательство, рвущееся в стиснутые зубы. «Чему ты, собственно, удивляешься? Разве ты не знал, какую ношу берешь себе на плечи, давая согласие быть начальником нефтедобывающего участка? Черт возьми, жил себе не тужил в производственном отделе, давал сводки, составлял карты месторождения и ухом не вел, если какой-нибудь промысел не выполнял плана. Можно тысячу раз возмущаться такими кретинами, как Степашин, какой-то изжеванный, вечно полупьяный машинист трактора-подъемника, но от этого не легче. Можно без конца орать на разгильдяя Тольку Семина, снять, наконец, с него разряд или перевести в хозбригаду. Кстати, почему ты нянчишься с ним? Не из-за разбойничьих неуступчивых глаз? Ему сходит с рук такое, за что получали «на полную катушку» куда более серьезные ребята. Смотри, Сергей. А то уж начальство несколько раз намекало, да и рабочие коситься начнут».