— Не верится даже, что мы это сделали. Да, Дина?
— Молодцы.
Лес молчал. Заплутавший ветерок качал вершины, ища выход. Все уселись на куске старого брезента, расстеленном неподалеку от факела.
— Шампанское где, Толя? — подала голос Люба.
— В принципе, здесь. — Анатолий оказался неожиданно рядом, словно отделился от глухой синеватой стены. — Только… два пузыря. Все равно, что слону таблетка аспирина. Ничего. Девам… пардон, женщинам хватит. У нас свое…
Сафин поудобнее устраивался на брезенте.
— Вы что будете пить, теть Настя?
— Шампанского уж, что ли. Чего ж отделяться от баб. На помин души факела. Придумали…
— Я за здоровье собственного костюма. С лавсаном. Будущего, конечно. А что? Товарищ Семин, одетый в попутный газ. С запахом, — балагурил Анатолий.
— Давайте за то, чтобы не горели больше такие драконы! — провозгласила Любка.
— Вечная память огню убиенному. Да не пребудут в юдоли скорби и печали враги его лютые — человеки. И даждь, и днесь, и присно, и вовек! — неожиданно провозгласил Генка.
Все расхохотались и выпили.
— Жаль, Сергея Ильича нет, — вздохнула Любка. — Некогда, говорит. Расширенный технический совет.
— Это точно, Любаша? — Дина отставила стакан с пронзительно холодным шампанским. — Ребята, у него сегодня важный день Вот бы узнать.
— Телефон не работает, — развел руками Сафин и уколол ее: — Сама, Дина Михайловна, виновата. А что за важный день такой?
— Совет должен обсудить его статью в газете, так я поняла. — Все внимательно слушали ее, и Дина поняла, что грубоватый, вспыльчивый Сергей близок им по-настоящему и даже позавидовала ему: с таким острым интересом они расспрашивали ее. И на секунду кольнула мысль: даже здесь, на проводах факела, я случайный человек. Любка позвала — и только.
— А если не поддержат?
— Ну, да. Азаматов в обиду не даст.
— Зато Фатеев.
— Нашему теляти да волка съесть.
Анатолий был настроен пессимистически.
— Наши шибко красивые слова о поддержке Сергея — что зайцу парафин. Просто надо завалиться к Старцеву домой, а то возьмет да застрелится.
— Толя! — дернула его за рукав Любка.
— Поддержка?.. Это все словеса. Еще Декарт как-то…
— О-ох! — пронеслось над поляной.
— Неудобно, Геннадий. Уже половина двенадцатого. Родители спят уже, наверно.
— Нет их дома, Сергей Ильич. Уехали на свадьбу — двоюродный брат пригласил. Сестренка одна дома, да она… — он запнулся.
— Что?
— Так. В общем пошли. Вишневую настойку пьете?
…От этого вечера осталось щемящее чувство. Сергей долго не мог освободиться от ощущения вины перед Генкой. Вот ты какой, Генка-теоретик, оператор второго разряда! Эх, ты, Старцев, начальник передового участка. Ничего-то ты не понимаешь в людях!
…Генка безудержно болтал, сводя свою мысль к забавному и наивному философствованию, приводя неожиданные аналогии. Сокрушался, что его, Сергея, не было на проводах факела. Внезапно перешел на историю якутских алмазов, затем раскритиковал братьев Стругацких. Слова непрерывным потоком срывались с его губ. «Что с ним? — удивился Сергей. — Надрался на проводах факела, что ли? Да нет, вроде, просто навеселе. Или он всегда такой, а я не замечал?»
Маленький, состоящий, казалось, наполовину из стекла, домик притаился в глубине тополиного сада. Уже взойдя на крыльцо, Геннадий обернулся к Старцеву:
— Вы только ничему не удивляйтесь, ладно? Чувствуйте себя, как дома. Входите, пожалуйста. — И распахнул дверь.
Войдя в комнату, залитую светом матовой лампочки, Сергей огляделся — и замер.
На него смотрела девушка-подросток. Он инстинктивно сделал шаг назад, но наткнулся на стоявшего за спиной Генку.
— Зд… здравствуйте…
— Здравствуйте. Меня зовут Ирой. А я вас знаю. Вы Сергей Ильич Старцев, Генкин начальник. Вы грек или цыган? Наверно, грек все-таки. — Девушка говорила звонким голосом, но он, казалось, принадлежал не ей, а кому-то другому, скрытому от глаз посторонних.
— Правильно, Ира, это он… Вот… пригласил в гости. У нас, кажется, есть вишневая настойка? — Генка говорил торопливо, проглатывая окончания слов.
— У нас и водка, по-моему, есть.
— А ты ужинала? Я приготовил утром гречку с тушенкой.
— Ела. Только ты молоко забыл купить. Пить очень хотелось. Ладно, ничего.
— Я сейчас принесу. Ты знаешь, мы сегодня проводили последние факелы. Вот Сергей Ильич не мог прийти, жалко. Пили водку и шампанское прямо в лесу.
— Теперь совсем нет факелов?
— Все.
На протяжении коротенького диалога Сергей с изумлением рассматривал Ирину.
Обжигающая, редкая красота… Какие огромные, действительно в пол-лица, очи. Зеленые, с легкой синью вокруг зрачков. Черная опушка длинных и стремительно загнутых вверх ресниц, смыкающихся с концами таких же угольных бровей. Тонкий, абсолютно прямой нос, плавно переходящий в нежную ложбинку над верхней губой. Какой-то печальный рисунок рта — уголки губ чуть опущены, они придают лицу необыкновенно трогательную ясную скорбь. Светло-русые волосы, перехваченные на затылке, падают на плечо теплой, мягкой струей. Кожа белая-белая. Или это отсвет матовой лампочки? О черт!.. Она — инвалид! Только сейчас Сергей заметил выглядывающие из-за стола колеса домашней инвалидной коляски.
Он перевел дыхание и сел.
— Вы играете в карты, Сергей Ильич? — спросила Ирина, глядя на него зелеными своими очами. — Глупая, конечно, игра. Но пока Генка на стол соберет. Не возражаете?
— Нет, что вы. С удовольствием… — пробормотал Сергей. И снова вздрогнул, увидев ее руки.
Как-то, еще студентом, Сергей зашел в институтский кабинет гражданской обороны и увидел на стенде муляж кисти руки, пораженной ипритом. И хотя это была всего-навсего имитация, его поразила безвольность, безжизненность суставов, покорность полусогнутых пальцев, смертельно белый налет на «коже» — такого цвета была рука Ирины.
— Проиграли! Еще разок?
— Кушать подано! — раздался Генкин голос.
— Я тоже хочу выпить! Сергей Ильич, ну скажите ему! Я немного!
Генка был молчалив. Вертел в руках рюмку, рассеянно ковырял вилкой в тарелке. Ирина пыталась растормошить его, на белых щеках ее проступил еле-еле заметный румянец — как последние краски заката.
— Генка, ну что ты молчишь? Перестань, пожалуйста, киснуть! Мужчина называется. Подумаешь — мореходка. Пойдешь в кораблестроительный.
— Ира! — предостерегающе поднял голову Генка.
— Ну, что — «Ира»?
Генка поднялся, лицо его пошло пятнами. Встревоженный встал и Сергей.
— А ты покажи Сергею Ильичу свой музей.
— Хотите посмотреть?
— Очень!
Ирина покатилась впереди них, открыла дверь в небольшой зал, проехала дальше, к боковой двери, задрапированной тяжелой портьерой.
— Заходите. Осторожнее только. Тут, на полу, авианосец.
Сергею суждено было сегодня изумляться. В длинной узкой комнате — не повернуться. Вдоль стен и даже под потолком на шелковых шнурах — корабли, корабли.
— Послушай… — Сергей взял Генку под руку. — Ты говорил как-то, что у тебя другая планида. Сине-зеленая. Значит, море?
— Думал — море, — глухо ответил Генка. — Зрение. Не берут.
— Я ведь моряк. Пограничник. Ходил на сторожевике.
— Да? — Генка оживился. — Не на таком?
Сергей даже присвистнул. Абсолютная копия. Вот он, пулемет, неразлучный спутник трех лет.
— Сергей Ильич, посмотрите лучше сюда. — Ирина показала белой своей рукой на старинное парусное судно.
Каравелла, красавица южных морей. Вся в золоте, от клотика до киля. Крошечная фигурка Христа на верхней палубе. Белоснежные груди парусов, выгнутых специальными пластмассовыми пластинками, чтобы придать судну ощущение движения, полета.
Высокий, грациозный клипер.
Скромная, с серыми клиньями парусов, шхуна.
Катамаран с пробочным поплавком вместо бальзы.
Хитроватый, как бы со вжавшимися в палубу надстройками, эскадренный миноносец.
Огромный, в два метра длиной, линкор «Марат».
— Здорово, Гена! И давно увлекаешься?
— Лет пять.
Они вышли на веранду. Генка осторожно подталкивал коляску с Ириной.
— Почему ты пошел на промысел?
— Я до сих пор сам себе удивляюсь, Сергей Ильич. Мне уже восемнадцать, а определиться все еще не могу. Почему, говорите? Сам не знаю. Романтику, наверно, искал. Нашел — ничего особенного. Гайки, прокладки, задвижки. Нынче совсем было решил «удалиться в сторону моря» — осечка. Зрение. Только и остается философской трепотней заниматься.
— От твоей «философской трепотни», Гена, у людей на душе легче, — тихо сказал Сергей и обнял его за плечи. — А все-таки, откуда у тебя… ну… эта склонность?
— Загадки тут никакой нет. У нас отец полковник в отставке, политработник. Книг по философии уйма. В восьмом, что ли, решил ей заняться — так, баловство. Ночами снились постулаты и субстанции. Отрыжка прошлого.
— Славный ты парень, Генка. Вы дружны, что ли, с Семиным?
— А мне Толька нравится. Есть в нем что-то свое, — подала голос Ирина.
— Постольку-поскольку дружим. Не по душе его выверты. Я человек в общем-то покладистый, вот он и старается взять верхушку. Правда, Любка из него начинает, кажется, выгонять обезьяну.
Сергей от души расхохотался.
— Тебе не холодно, Ир? — Генка положил руки на плечи сестры.
— Холодно. Помоги мне лечь, пожалуйста. — В темноте мерцали ее глаза, обращенные к Сергею. Генка развернул коляску.
— Сергей Ильич… — Она придержала рукой колесо. — Приходите к нам еще раз. — Она запнулась. — Вы… вы знаете, вы красивый. Если бы не ноги, я бы в вас влюбилась. — Она глотнула воздух и засмеялась.
Кровь бросилась Сергею в лицо.
— Спасибо…
Ирина приложила ладони к щекам… Сергей медленно сошел с крыльца.
— Не очень весело у нас, да?
— Что с ней?
— Паралич ног. Обычная вещь. Года четыре назад провалилась в прорубь и… Сколько ей лет, по-вашему? Не угадаете. Уже двадцать, старше меня. Я люблю ее очень. Не жалость, а просто, наверное, уважение и еще что-то. Она умнющая девка.