Он вдруг взглянул прямо в глаза Сергею.
— А вы ей понравились. Очень. Она ни на кого еще так не смотрела, честное слово.
Сергей растерянно смотрел на Генку. Тот не отвел глаз.
— Я пойду. С утра вахта. Сергей Ильич, как все-таки ваше дело? Техсовет?
— Не обидишься, если пока ничего не отвечу?
— Понимаю. Спокойной ночи.
— До свиданья. Да, чуть не забыл. Гена, помоги, пожалуйста, утром Хайруллину. На румынском станке-качалке ремни ослабли.
«А вот возьму и не пойду на работу. Ничего без меня не случится. Тимофеев справится. Не впервые».
«Прожектерство Старцева — иначе и не назвать — отразилось на выполнении плана, товарищи. По всем данным, участок явно не выполнит задания месяца. Придется перекрываться за счет других участков. Ослабла дисциплина. Был несчастный случай. Наш лучший старший оператор Сафин был замечен на вахте пьяным».
Ну, Фатеев, демагог чертов!
«Старцев страдает отсутствием целенаправленности в работе. Отвлек целую бригаду на строительство газопровода более чем сомнительной ценности».
«Объективные условия бывают порой сильнее любого доброго начинания. Идея Старцева, если убрать с нее красивую обложку, по сути дела означает мелочную опеку, недоверие к рабочим. Другое дело — все оценить, взвесить, изучить. Всем вам известно, к чему ведет большой скачок, извините за такую… вульгарную, что ли, ссылку».
Вот тебе раз!
«Товарищи, надо пообъективней. Старцев — способный специалист и организатор. А некоторые высказывания насчет того, что инженер должен заниматься только техническими проблемами — все это старо. Жизнь подсказывает, что мы должны быть еще и экономистами. По всему видно, что на смену промысловой системе добычи придет другая, более совершенная. А что касается инженерной работы Старцева, то у него уже готов черновой вариант устройства для разобщения пластов. Но, главное — у нас не техсовет получается, а персональное дело Старцева. Поразительным свойством обладают некоторые — в удобный момент отметать все достойное в человеке. Участок Старцева — самый большой в управлении, да и в стране. Чей участок меньше всего страдает в паводок? Его. Где лучше всего поставлена грозозащита? У него. У кого переходящее знамя Совета Министров? У него. Чей лучший участок по охране труда? Где лучшие рационализаторы? Молчите? Когда Старцеву объявили выговор за затяжку с монтажом станков-качалок, ко мне пришел бригадир слесарей и сказал, что виноват он: искал более выгодную работу. Это о чем-то говорит? Другое дело, что он порою не собран, груб, вспыльчив. Своеобразное недержание эмоций, но шельмовать его никому не позволено. Тут вот Фатеев говорил о вероятном невыполнении плана участком Старцева. Мне это очень не нравится, Алексей Петрович. Очень. Я специально займусь этим».
Почему при последних словах Азаматов так посмотрел на Фатеева? Неужели тот комбинирует что-то с учетом нефти? Ведь мой участок качает вместе с третьим в общий котел… А! Пусть сами разбираются. Сегодня у меня отпуск по семейным обстоятельствам. Потолкаю штангу, приму ванну и завалюсь читать. В конце концов, имею я право хоть один раз позволить себе взять отгул? Которое воскресенье подряд пропадаю на промысле…
Соседка заглянула в комнату.
— Накурили-то, Сергей Ильич! Хоть топор вешай!
— А? — Сергей с трудом оторвался от страницы, на которой элегантный господин душил героиню. — Что вы сказали?
— У меня пирожки поспели, Сергей Ильич. Зашел бы, отведал.
— Не хочется, теть Даша, спасибо.
— Чего ты не на работе? Или приболел?
— Ага. Ипохондрией.
— Не слыхивала про такую болезнь. Нервная, небось?
— Тут все — и нервы, и сердце.
— Спаси и помилуй тебя господь… Врача-то вызвал? А на вид здоровехонек.
— Не поможет тут ни один врач.
— Разыгрываешь меня, старую. — Соседка взглянула на него поверх очков. Сергей рассмеялся.
— Все хорошо, теть Даш, отгул у меня.
— А-а. Так зайди, попробуй пирожки-то. На сливочном масле пекла. Федор Акимыч и чекушку припас.
Дверь закрылась. Сергей распахнул окно. Было в душе ощущение чего-то несделанного. Начал листать блокнот. Вот — инструктаж по эксплуатации румынских качалок ИР-12. Совсем вылетело из головы. И — охватила знобящая тревога. «Чего ты? Операторы опытные. ИР-12 по конструкции мало чем отличаются от наших СКН. Да и запускать без моего разрешения не должны. Успокойся. И езжай на работу. Сейчас же, не раскисай». — Он шарахнулся от требовательно заверещавшего телефона.
— Сергей… Сергей, ты?.. У нас… Генку убило…
Сергей бежал по солнечной страшной улице, не видя никого. Едва не попал под машину и тупо смотрел на милиционера, отчитывавшего его. Он остановил немыслимо набитый людьми рейсовый автобус «Шкода». Пассажиры даже не загалдели, как обычно: они увидели его лицо.
— Да, я подписал приказ. А ты считаешь себя невиновным? Сгубил человека. Расслабился, обиделся. Кисейная барышня! У тебя не только триста скважин, а люди. Люди! И за каждого ты в ответе. Абсолютно никакой роли не играет то, что новые качалки похожи на старые. Ты был обязан — понимаешь? — обязан провести инструктаж, и только потом посылать Фролова на скважину. Эта твоя работа, Сергей, ты получаешь за нее зарплату. Тем и сложна наша работа, что мы должны успевать делать все, что практически вроде бы и невозможно. Иначе грош нам цена… Будешь мастером бригады подземного ремонта. Даю тебе старшего оператора Каюмова. Я с ним долго толковал. Он мужик хоть и с перцем, но дело знает. Шлепнулся, друг, с высоты, будь любезен устоять на ногах.
— Ясно.
— Вот и хорошо. Работай. Кое над чем подумай. В частности, о том, что ты живешь среди людей. Да, у следователя был?
— Был.
— Ну, и что?
— А чего там расследовать, дело-то ясное.
Танзиля плакала беззвучно, плотно сжав свои пухлые губы и вцепившись в решетку могильной ограды, не сводя взгляда с горящей под солнцем, поникшей хромированной ветки на памятнике Генке. А Любку, уже наплакавшуюся вдоволь, поразил этот мучительный плач подруги, которая в тягостные дни прощания и похорон не проронила ни слезинки… Уже в автобусе, по пути домой, она сказала об этом Танзиле. Та прерывисто вздохнула:
— У нас, татар-башкир, жестокий обычай — не реветь, не причитать на похоронах. Все в себе носишь… Ой, Генка! — и опять залилась слезами, упав головой на грудь подруги.
— Будем знакомы. Капитан-инженер Виктор Фролов, брат Генки.
— Старцев… Я вас на похоронах не видел что-то.
— Засел в Иркутске, погода не пустила.
— На Дальнем служите?
— Сахалин. Расскажите, пожалуйста, все.
— Я попросил Геннадия помочь поправить клиновой ремень на шкиве нового румынского станка-качалки. А оператор, его напарник, без предупреждения включил рубильник. Гена, по всей вероятности, не успел отстраниться…
— Значит, виноват напарник?
— Я тоже. Не провел инструктаж.
— Так… Но Генка-то наверняка знал правила эксплуатации?
— Конечно. Румынские станки очень похожи на наши, отечественные. Но я должен был провести инструктаж.
— Выходит, Генка и сам виноват.
— В какой-то степени да. Но на работе всякое может случиться. Это ж пара пустяков — поправить ремень. Он формально вообще не имел права касаться этой скважины. Я попросил его помочь. Вы ведь никогда не допустите солдата к новому оборудованию без соответствующей подготовки.
— Конечно. Но Генки — нет.
— Трудно сознавать это, понимаю. И вообще я многое начинаю понимать только теперь.
— Бывает… И еще вот что… Сергей, кажется? Тебя непременно хочет видеть моя сестренка.
— Ты представляешь, капитан, в каком положении я окажусь, если приду к вам?
— Меня зовут Виктором. А голову себе не ломай зря. Батя и мама люди неглупые, они, кстати, тебя тоже хотят видеть. Приходи, хоть сегодня приходи.
— Хорошо. Буду обязательно.
— Я рада, что вы пришли, Сергей Ильич.
— Спасибо… Зовите меня, Ирина, по имени.
— Хорошо. Буду звать вас по имени.
— Как вы себя чувствуете?
— Ничего… Только уснуть не могу. Даже люминал не помогает.
— Вам не стоит принимать много люминала.
— Страшно было. Ко мне подходят папа, мама, Витька. И казалось, что все происходит во сне. Спрашиваю потом, действительно ли подходили. Пугаются, чудаки… Как вам понравился мой… старший брат?
— Мы, правда, очень мало говорили. Видно, что серьезен.
— Он чудесный парень. Талантливый. Готовится в академию. Ему только двадцать четыре, а он уже капитан. Ракетчик.
— Сергей!
— Да.
— Вам очень тяжело, наверно?
— Веселого мало…
— Я, между прочим, заметила еще тогда… ну, когда Генка жив был… что вы расстроены чем-то.
— Обычные заботы, ничего серьезного.
— И похудели очень. Сознайтесь, вы, конечно, приняли меня за немного сумасшедшую? Помните, я ляпнула?
— Вы, должно быть, очень искренняя.
— Знаете, я чуточку спекульнула тогда. Подумала: пусть. Что взять с инвалида? А вы вправду не обиделись?
— Нисколько. И потом, какой же мужчина обижается на комплимент?
— Это был не комплимент, Сергей Ильич…
— Что вы сказали?
— Если б вы знали, как мне хочется ходить! Я никогда не была нытиком, но как хочется ходить! Ощущать асфальт, битый кирпич, натыкаться на стекло. Ведь мне уже двадцать, а ничего еще не сделано. Я привыкла сдерживаться. Я ведь так и не заплакала, когда узнала о… Генке. Я молчала. Мама уговаривала поплакать. Я бы разревелась сегодня, если б вы не пришли. Не знаю, почему. Видите, что я вам говорю.
— Ирина, милая!..
— Мы, наверно, долго не увидимся, Сергей. Я уезжаю на юг до поздней осени, очередная попытка. Можно вас спросить об одной вещи?
— Спрашивайте.
— Вам… вы любите?
— А отвечать очень нужно?
— Я поняла. Она хорошая?
— Она чужая жена. Иногда кажется, все еще люблю ее. А может, ошибаюсь.
— Разве в этом можно ошибаться?
— Не знаю, Ирина…