— …Я так давно не была в лесу, на реке. Уже целый год. Все время болею. Книги, магнитофон, телевизор.
— Хотите, я повезу вас в лес?
— В… лес?
— У моего друга есть «Москвич». А коляску… коляску перевезем. Хотите?
— Очень!.. Хотя… нет, Сергей, не надо. Не стоит.
— Почему?
— Мне потом тяжело будет вспоминать эту поездку с вами. Лучше не надо. Подарите мне что-нибудь на память. Ваш значок хотя бы. Вот этот, НТО. И… поцелуйте, как тогда.
Старший оператор подземной бригады Фуат Каюмов наконец уразумел, чего добивается этот шальной мастер. Папироса перелетела из левого угла рта в правый. Кепка — дыбом, широкое лицо в испарине.
— Да ты как бык, Сергей Ильич. В ворота не пускают — так плетень долой?
— У тебя, Фуат, уже был разговор с Азаматовым. И сейчас он от своих слов не откажется. На заработке вашем не отразится, не волнуйся. Попробуем. Что от нас требуется — это работа без огрехов, понял? Кабель подозрение вызывает — долой его, тащи новый, а тот — ремонтникам. Штанга изношенная — требуй новую, их у нас до черта. Я разузнал, привезли штанги с пластинчатыми скребками. Скоро их много будет. Словом, все надо делать на совесть. Контролировать буду жестко, понял меня? Постараемся перекрыть заводской гарантийный срок. Не давайте спуску электрикам, погружной группе. Возьмем самую норовистую скважину. Надо же доказать, черт возьми! Всей бригадой доказать, что умеем работать. Пора избавиться от оплеух, что на каждом собрании хватаем.
Десять пальцев сплелись накрепко.
— Ну и жарища! — Сергей разделся по пояс и, помахивая рубашкой, направился к «Москвичу». Андрей сел за руль.
— Заскочим на базу, суточные рапорта заберу.
В раскаленном воздухе крепко пахло нефтью, над резервуарами клубились горячие волны — словно бесплотные духи затеяли свалку, и сквозь них уродливо преломлялось все: горные склоны, деревья, вышки. Над рыжей тюбетейкой Япрыктау в беззаботно сияющем небе вставал тяжелый, сизый, с оборванными бахромами, занавес — сюда шла гроза.
— Ничего себе циклончик! — Сергей, придерживая падающие на лоб волосы, тихонько свистнул. — Сейчас будет… шабаш ведьм. — Он натянул влажную от пота рубашку. — Ты езжай, Андрюха. Я тут задержусь. Посмотрю, что получится из этого кордебалета.
— Опасаешься? — Андрей внимательно взглянул на тучу и перевел взгляд на Сергея.
— Раз на раз не приходится. В прошлом году так долбануло трансформатор — за десять километров видно было. Гроза нешуточная. Гляди, что на небе делается!
— А то, может, поедем? Дежурные же тут есть. Проскочим до дождя.
— Чудак, рабочий-то день кончился. В случае чего каждый человек… Ого!
Молния, похожая на замысловатую речную дельту, хлестнула горизонт. Вторая, третья, четвертая. Все ближе, ослепительней.
— Гаубицы в ход пошли… — Сергей съежился и заткнул уши от одуряющего грохота.
— Айда в диспетчерскую!
Дина повернула к ним встревоженное лицо. За грохотом ее не было слышно. После очередного трескучего раската она схватила трубку.
— Что? Не слы… Девяностая групповая?!
Она вскочила со стула. Лицо неотличимо от стены — белое, будто осыпанное пудрой.
…На сумасшедшем повороте Сергея чуть не выбросило из машины: дверь сорвалась с замка. Андрей своей лапищей успел схватить друга за плечо.
— Вон туда, левее. Видишь — дым? Эх, дьявол, пламя-то!
На трапах и мерниках, будто прижимаясь друг к другу перед прыжком, скакали лоскуты пламени, и по земле стелился, прибиваемый дождем, жирный дым.
— Андрюха… задвижки перекрой! — Сергей понесся к пылающему мернику. Схватился за поручень и отпрянул. Оскалив зубы, цепляясь за перильца локтями, взобрался на площадку. Огненный шарф лизнул лицо. И вдруг что-то едва не сбило его с ног. Перед ним грязный до неузнаваемости, в дымящейся рубашке, с обгоревшими волосами, приплясывал Анатолий, курткой сбивая огонь.
Сергей схватил его за плечи:
— Где кошма? Кошму надо. Закроем пасть мернику — задохнется!
Глухой взрыв заставил их присесть. Сергей похолодел: «Сейчас из нас окорок… Все!» И тут увидел свернутую в рулон кошму. Кашляя и плача от гари, уклоняясь от пламени, они развернули кошму, накрыли огнедышащий зев мерника.
— Андрею помоги! Задвижки… Я тут один… справлюсь!..
Анатолий кубарем скатился вниз и, отчаянно матерясь, начал заворачивать тугие штурвалы задвижек, обматывая их курткой. Со страхом увидел, что Андрей действовал голыми руками. «Пропали лапы!» — ахнул Анатолий и на миг оцепенел: к горящей будке был прислонен пропановый баллон для газорезки. — «Раздолбай, сволочи… Ноги сварщику повыдергать, нашел где оставить…» Андрей успел броситься к будке раньше его, схватил баллон, выронил и пинками начал откатывать в сторону. Нырнул в полыхающую будку, выскочил с огнетушителем в руках — и тут же упал, начал кататься по земле — на спине вспыхнула рубашка. Анатолий рванул рукоятку огнетушителя — пенный фонтан едва не угодил в лицо…
Гроза стихала.
Дина увидела их троих издалека. Андрей с перекошенным лицом, огромный, черный, стоял, протянув вперед руки, а два оборванца бинтовали их. Они обернулись — Дина узнала Сергея и Анатолия.
Дина заплакала. А Андрей осторожно гладил своими белыми лапами ее плечи и бормотал что-то успокаивающее.
— Прелюбопытнейшая штука, Сергей Ильич, а? Как в кино.
— Рубашку вот жалко.
— Красиво бы мы летели под облака, не будь кошмы. Кандидаты в бифштексы. Аж не верится.
— Черт, привык к этой рубашке, три года таскал. Может, заштопают. Да нет, выкрасить и…
— Хорошо хоть, что скважину вовремя отключили. Нефть — пустое. Газ — чудище обло, стозевно, не зевай.
— Как я по городу-то пойду?
— Вот дал Осташков! Голыми руками за задвижки. И не пикнул, когда перевязывали. Хорошо — аптечка нашлась.
— Дай хоть куртку, Толя.
— Берите, берите. Завтра корреспондентов набежит, я уж знаю. Помните, я в прошлом году в апреле по шейку в воде работал, когда плашки менял? Прихожу на участок, а перед этим чуть ли не бутылку водки выел. А корреспондент тут как тут. И вообще потеха была: в газете на первой странице моя витрина, а в «Скребке» на промысле — карикатура. В один и тот же день.
— Пойдем умоемся. А то собаки шарахаться будут.
— Везет мне. То с пьяной скотиной схватился, то в огонь полез. Прямо подхожу под рубрику «Встречи с интересными людьми».
— Представляю, как тебе было больно. С ума сошел — голыми руками!
— Припекало уж очень. А куртку стаскивать некогда. Страх как не люблю возиться с пуговицами. Взял да зашил рукава. Надеваю — ничего, рука сама проскальзывает, как рыба в вентерь. Назад же — никак. Вроде как мартышек ловят на кокосовые орехи. Изругаюсь весь — а все по-старому остается. Пришлось голыми руками поработать.
— У самого слезы на глазах, а он улыбается. Слон ты и есть слон!..
— Придется поваляться. Всю ладонь наново отращивать. Ничего, лишь бы большой палец отошел скорей, писать и чертить можно будет. Дина!
— Да.
— Посиди подольше. Я ведь тебя сто лет не видал. Глупо все… Ты посидишь? Через полчаса еще только перевязка. Я уже один, без тебя, не могу.
— Я не уйду, Андрейка. Не волнуйся. Буду сидеть, пока не выгонят.
— Я так рад, между прочим. Ты даже не представляешь. Ты похудела и загорела. Ходишь на пляж? Тебе идет загар. Я еще не купался в этом году. Много работы… Первое мая вспоминаю. Знаешь, чем я занимался? Перечитывал твои письма. Их всего семь за столько лет… Я их знаю наизусть. Хочешь, прочту любое? Нет, не буду. Потом начал рисовать тебя. По памяти. Никогда даже не пытался пробовать рисовать, а тут получилось, честное слово. Резкими штрихами, по-чертежному. Он у меня на стене висит, рисунок. Да, я получил квартиру, слышала? На Первое мая хотелось напиться. Не получилось. Не могу пить один, Сергей тоже не может, хотя ему иногда хочется. У телевизора. Он не может забыть Риммку. Я ее хорошо помню — маленькая, кусачая. И добрая, пожалуй. Слишком. А Серега забыть ее не может. Она замужем, ребенок. А Сереге сейчас трудно. Он пытается пробить головой бронированную дверь. Ничего, что я так много говорю?
— Что ты!
— Сергей болезненно честен, но никудышный тактик. Время лобовых атак прошло. Мы еще не привыкли к пронзительной правде. А Серега спешит…
— Ведь кто-то должен быть первым, Андрейка.
— О чем это я? Да!.. Слушай, Динка, оцени мое подвижничество, в конце концов. Я в полной памяти и здравом рассудке, говорю тебе: я люблю тебя. Так люблю, как любят в первый раз. Как раньше говорили — вот моя рука. Хочешь — бери ее, не хочешь — не надо. А вообще-то она надежная. Извини меня, я, кажется, злоупотребляю своим положением больного. Я же слон, неделикатный.
— Андрей, что я тебе хочу сказать. Я дура бесконечная, наверно. Анализировала, вспоминала, взвешивала. Станислав правду сказал: несет меня куда-то и не хочется браться за весла. Довела себя до такого состояния, что сама себя не понимаю. Хожу на работу, преподаю, читаю — как будто все за меня делает мое второе «я». Живет во мне что-то мертвое, ленивое. Я ведь не часто вспоминала тебя, честное слово. А увидела вчера твои слезы, улыбку — как будто тормоз какой-то во мне отпустили. Все ушло, остались твои руки. Дура! Нагородила сомнений, выдумала второго, неизвестного Витальку. Ведь может в жизни случиться так, что после Витальки быть твоей — лучшая участь?.. Ведь может, правда?
— Осташков, на перевязку!
— Я подожду тебя, не волнуйся.
Все таращили на Анатолия глаза: таким неожиданным был его дурацкий пафос. А тот разливался соловьем:
— Самая настоящая стихия! Гул огня, черный зловещий дым. От грохота хочется зарыться в землю, не видеть ничего. Но я представил себе на миг, что случится, если огонь охватит групповую установку. Я преодолел секундную слабость, обозвал себя трусом и бросился в пламя. Я должен был спасти установку во что бы то ни стало. Передо мной промелькнула вся моя жизнь…