— Я сейчас скажу очень затасканные слова, — глухо проговорил Сергей, накрывая ее пальцы своими. — У вас замечательные глаза, Ира. Вы в синем платье — они отдают синевой, вы одеваете свитер — они становятся серыми…
— Я не хочу этого слышать! — проговорила девушка, глядя на дальний речной поворот, добела раскаленный солнцем. — Вы же понимаете…
То, что случилось после ее слов, Сергей вспоминал потом со смешанным чувством радости и боли. Он спрятал ее нежное, без кровинки, лицо в своих больших загорелых ладонях и начал исступленно целовать ее испуганные глаза, дрожащие губы, слабо протестующие руки.
— Ты будешь ходить. Будешь! Землю взрою, лучшего врача найду! Ты будешь ходить!
Сначала бумажка была прочитана прямо в горсовете. Потом на крыльце. На середине площади. Маленькая бумажка, где значилось, что Анатолий Владимирович Семин является квартиросъемщиком. Как звучит это слово! Читаешь его по складам — и из него начисто выветривается весь канцелярский дух. Смакуешь его, как хорошую партитуру, наслаждаясь каждым тактом. Квар-ти-ро-съем-щик!
Несмотря на адскую жару, Анатолий битый час слонялся по раскаленному проспекту. Заглянул в библиотеку Дворца нефтяников к знакомым девчатам. Там он очень естественно уронил ордер на пол и насладился произведенным эффектом: те буквально стали вырывать его друг у друга, и Анатолий поспешно отобрал ордер. Уходя, он небрежно пригласил всех присутствующих на новоселье, хотя сам смутно представлял, сколько человек может вместить квартира-малометражка. Встретились знакомые ребята — а их у него было полгорода — гурьбой забрели в измученный зноем парк, посмотрели футбол. Анатолий как-то забыл о Любке. Вспомнив же, пытался оправдаться перед самим собой: где ее найдешь? Не бегать же по всему лесу. Не обидится.
Так, слегка осоловев от жары, пива и многословия, он очутился в подъезде заветного дома, который только что сдали. Дом был обычный: серая коробка с решетчатыми бровями балконов, плоской крышей, но до чего же приятно чувствовать себя причастным к будущей жизни в нем. Тем более, что отличная планировка, в комнаты разные входы. Он даже пытался проникнуть в квартиру, ковыряясь гвоздем в замке, но ничего из этой затеи не вышло.
И уже заранее начали роиться в голове заботы. Надо, прежде всего, помнить, что их будет двое. Куда поставить стационарный, с х о л о д и л ь н и к, магнитофон? Приемник? Пюпитр для нот? Ну, это не проблема. Второй жилец, Курочкин, вроде, ничего парень. А вдруг — зануда? И потом, как же с Любкой? Ведь — чего темнить — они вот-вот поженятся, он уверен. Наверняка, Курочкин скоро супружницу привезет, она еще пока студентка. А вообще-то Курочкин ему нравится — смугляк, как и Старцев, кудрявый, усы а ля Рознер. И вообще, как соседи воспримут его музыкальные упражнения? Без них никак; а тут стены что картон.
«Нечего заранее пыль поднимать, — решил Анатолий. — Пойду-ка к Сергею Ильичу. Наверно, пришел уже с работы».
— Здоров. Проходи. Ну и жара — чуть не уснул за доской. Посиди немного, мне тут один узелок дочертить осталось.
С шумом выдохнув и бросив руки назад так, что под кожей прыгнули друг к другу лопатки, Сергей взялся за карандаш. И опять повернулся к Анатолию.
— Хочешь сосьвинскую селедочку? Ребята из Тюмени прислали. Кажется, муксун, еще остался, сейчас погляжу. А ты это что, как новенький пятак, сияешь? Да и глаза что-то подозрительно масляные.
— Сергей Ильич, ей-богу, случай исключительный!
— Ордер? — мгновенно догадался Сергей.
— Он самый… — невероятно довольный, Анатолий (в который уж раз!) вытащил из кармашка брюк ордер, потертый на сгибах. — Восторги без конца!
— Великое дело — собственная хата! — засмеялся Сергей. — Да, выпить не грех. Только нельзя сейчас, работка поджимает. Отложим до новоселья. Пригласишь?
— Издеваетесь, да?
«Сережа!
Как это пишется в подобных случаях, письмо мое тебя удивит. Будь я девчонкой, добавила бы: не воображай, пожалуйста, что я скучаю по тебе. Дело в том, что я зашла как-то сдавать документы на поездку в Болгарию в облпрофсоюз и на столе инструктора по иностранному туризму увидела список нашей группы, а в нем — твою фамилию. Не поверила сначала, но — названо ваше управление. Вот видишь, хочется тебе или нет, придется меня потерпеть. Могу добавить, что моего благоверного рядом не будет, уезжает путешествовать в Сибирь.
Я сижу сейчас в гримуборной. В артистическом буфете дым коромыслом. Побыла немного в компании и ушла.
Алик у бабушки, дома делать нечего. Между прочим, где-то бродит Стас Молчанов, который, оказывается, хорошо знает тебя. Я попыталась вытянуть что-нибудь о тебе, но он сразу же опьянел, понес ахинею о любви без взаимности и исчез — видать, спит где-то. Единственное, что я успела узнать, что тебе — «плохо».
Я, наверно, всего-навсего обыкновенная баба. Только не смейся. Могу же я повспоминать — безотносительно к чему-либо? И, потом, учти, что я немного пьяная, и потому некоторая размягченность простительна. Помнишь мою фразу при последней нашей встрече: «Соберусь вот и приеду»? Мне тогда показалось, что скажи ты «да» — собралась бы и приехала. С сыном в одной руке, с чемоданом — в другой, Но — увы! — будем честны перед самим собой: среда, как водится, затягивает. И сын здорово привязался к отцу — совершенно удивительно. Видишь, рецидивы моей взбалмошности остались. И все потому, что я очень любила тебя, Сережа. Нелегко, оказывается, жить с постоянной легкой ложью самой себе.
Слушай, я недавно столкнулась в студии с одним летчиком гражданской авиации. Он узнал меня. Не как актрису, конечно. Помнишь пятьдесят девятый год, старый аэродром? Мы встречали с тобой ЛИ-2? Перед самым приземлением он вдруг как-то просел вниз, и ты с силой пригнул меня, и мы упали лицами в пыльную полынь. А потом прибежал летчик и, ужасно матерясь, набросился на нас. Ты должен его помнить — высокий, беленький, как лен, татарин Фархад. Оказывается, этот летчик сумел пробиться в непогоду к геологам и вытащил их из какой-то неприятности. Его попросили выступить по телевидению.
И вообще тот далекий день был замечательный. Мы пошли с тобой в кафе-ресторанчик. Ты был прямо-таки нежен и внимателен.
Иногда страшно хочется видеть тебя. Нет, я не жалуюсь, не бешусь с жиру. Но все же, «что знаешь ты? Чего не знаешь ты? Нам вечно некогда, мы в жизни — дети прозы. Нам достаются, как всегда, шипы, но ведь кому-то достаются розы?»
Можешь поздравить: дебютировала в телевизионном спектакле. Играла Галину Петровну в «Законе моего сердца». И, говорят, даже успешно. Видишь, я какая. Не читал отзывы в газетах?
Я часто пытаюсь представить тебя на работе. И примерно, в общих чертах, знаю, почему тебе «плохо». Наверно, снова что-нибудь с принципиальностью? Мне еще давно рассказывал Андрей Осташков — привет ему! — как ты поднял какую-то бузу, будучи на практике. Примерно то же, я угадала?
Помнишь мои слова о том, что я боялась тебя? Представляю, каково мне пришлось бы с тобой, с твоей неуступчивостью, с поистине цыганским упрямством, свойством лезть на рожон, когда его безболезненно можно обойти. Ну, конечно же, я мещанка, я знаю жизнь, умею лавировать. А что в этом плохого, если на то пошло? Просто это квалифицируется как разумный подход к жизненным обстоятельствам. Видишь, учу тебя жить.
Сережа, какой ты сейчас? Я однажды была на нефтепромысле, видела, как ремонтируют скважину (или буровую? Есть между ними разница?) Это что-то невообразимое! Грязища, запах газа. Хотя ведь ты — и-тэ-эр!
Зашла как-то на телестудию, в промышленную редакцию. Они готовят большую передачу про нефтяников, я буду ее вести. Я удивилась одному обстоятельству: судя по газетам и радио, твой участок самый наипередовейший, а среди приглашенных на студию тебя нет. И подумалось мне, что это опять связано с тем, что тебе — «плохо».
Кончаю. Сюда валит, кажется, целая группа. Ты все-таки едешь в Болгарию? Тогда — до встречи.
Не перечитываю, боюсь, глупостей намолола».
— Сынок, ты же неглупый парень. Пойми, тут дело совести. Силой, конечно, никто не имеет права.
— Да ну!.. Галим-ага! Да понял все! Сейчас на психику давить начнете. Знал бы…
— И что сделал бы?
— Откуда я знаю?
— Толя, мы отлично тебя понимаем. Трудно расставаться с тем, что имеешь. Тем более, удача такая — Курочкин в Тюмень уезжает. Попытаемся разменять, и вдруг повезет тебе — достанется комната? Честно говоря, я бы свою отдал, может быть, да телефон держит. На окраине нет кабеля, а мне без него, сам знаешь. Ночные вызовы и прочее.
— А по-другому нельзя?
— Давай будем выбивать Насте квартиру другими путями. А времени сколько пройдет? Народу в город нахлынуло, завод строить будут. Ты же молодой, аллах тебя забери.
— Сырость для Насти — гиблое дело, Толя.
— Мне, значит, и сырость пойдет, да? А вдруг я, к примеру, женюсь?
— Ну и живите себе на здоровье. Комната у Насти большая, тебе ж не в футбол играть. Барак на пять хозяев всего. Любка уживчивая, сам знаешь.
— Не забывай, сынок, что она фронтовичка, что здоровье свое здесь доконала.
— Берите, берите. Не компостируйте мозги. Прорвемся. Только уж неожиданно очень. А Любка-то знает о вашем… заговоре послов? Чего смеетесь?
— У Любки не голова, а… горсовет, понял? А тебе вот мое партийное слово: Настину комнату мы тебе так отделаем, что любо-дорого посмотреть будет. И, потом, не век же бараку стоять. Ну, два, три года от силы. Вон как город строится.
— Ладно, нечего мне сопли утирать. Не заплачу.
Силантьев, уперев кулаки в стол, в упор смотрел на Фатеева, стоявшего перед ним. Из дальнего угла кабинета наблюдал эту сцену Азаматов — нахохлившийся, сумрачный, с погасшей сигаретой в углу брезгливо сжатого рта.
— Не знаешь, почему я тебя пригласил, Алексей Петрович?
Голос секретаря звучал слишком ровно, и это не предвещ