Решетка повисла на нижнем шурупе. Балуев сунул руку в образовавшийся тайник и радостно подмигнул сообщнику.
— Есть!..
Во дворе их встретило безбожно палящее солнце.
— Ты на свободе! — объявил ни с того ни с сего Геннадий.
Федор промолчал. Он почему-то чувствовал себя убийцей и грабителем одновременно.
В кустах напротив подъезда, ни жива ни мертва, лежала старая пуделиха. Положив морду на вытянутые передние лапы, она, казалось, не дышала.
— Бимка! — позвал Федор. Собака подняла голову. — Бимка, иди ко мне!
Она встала, отряхнула свои седые кудряшки, посмотрела на людей с обидой и недоверием и, взяв в зубы продавленный футбольный мяч, тот самый, которым Федор запустил в спящую сороку, пошла медленно, с одышкой, но своей дорогой.
— Где он сейчас? — поинтересовался Мишкольц.
— Спит в моем кабинете. Ниночка дала ему снотворное.
— Когда проснется, надо будет хорошенько продумать его поездку к Поликарпу. Гробовщик может опять выкинуть какой-нибудь номер. С него станется. Как он мне надоел! Никаких больше дел с Карпиди! Слышишь? Никаких!
— Можно подумать, это я заключаю с ним сделки, выступаю поручителем! — возмутился Балуев.
— Ладно, не сердись. — Владимир Евгеньевич сегодня был добр, как никогда.
«Если бы он узнал, какую мину я заложил в магазине «Игрушки», его доброту как рукой бы сняло!» — размышлял Геннадий.
— Что за кассету вы нашли в доме у этой девицы?
— Понятия не имею, — пожал плечами Балуев. — Федя вцепился в нее, как сумасшедший!
— Ничего не объяснил?
— Не успел. У нас происходили долгие, мучительные объяснения с директором автостоянки, где проштрафился Федин «опель». Мне пришлось раскошелиться. Сюда, сам понимаешь, ехали пять минут. Ниночка уже была на месте. Я попросил ее дать Феде снотворное, потому что он сильно впечатлился…
— То есть?
— Влюбился он, понимаешь, в эту девку… Вот что! — вспомнил вдруг Геннадий. — По дороге он мне сказал, что эта самая Настя — дочь какого-то Овчинникова…
— Председателя Фрунзенского райисполкома?
— Вроде бы. Ты что-то знаешь про это?
— Громкое было дело. Убийство в загородном доме. Неужели не помнишь? Июнь девяносто первого года.
— У тебя хорошая память, Володя. А то, что в это время я колесил по матушке-России, собирая для тебя картины, ты забыл? Все лето, как проклятый!
— Так, значит, говоришь, дочь… — задумался Мишкольц. — А в газетах писали, что убили всю семью. Кстати, загородный дом Овчинникова перешел к новому председателю райисполкома, нынешнему мэру города. Он его приватизировал. Не нравится мне все это.
— Что? Приватизация?
— Объявившаяся вдруг дочь Овчинникова.
— А нам какое до этого дело?
— А почему так усердствовал Пит?
— Хотел докопаться до истины.
— Нужна ему истина, как бегемоту пейджер! У него гут какой-то свой интерес. Где кассета?
— У меня.
— Поставь! Думаю, Федя на нас не обидится.
На экране возникла дорога и пятна у линии горизонта.
Как только пятна стали увеличиваться, заработала селекторная связь.
— Владимир Евгеньевич, тут к вам целая делегация! — испуганным голосом сообщила секретарша.
Мишкольц кивнул на экран телевизора, чтобы Геннадий остановил пленку. Он только успел пояснить помощнику:
— Это те самые места! Я был на даче у мэра! — после чего велел секретарше впустить гостей.
— Сколько лет, сколько зим! — приветствовал с распростертыми объятиями Шалун того и другого. — Живем в одном городе, а не виделись почти год!
Босс представлял собой нелепое созданьице на коротких кривых ножках, но с большой головой, бритой наголо. Маленькие, юркие близко посаженные глазки могли бы смешить детвору, если бы в них не было столько желчи и злобы.
— А где твои буденновские усы? — вспомнил Мишкольц.
— Передал помощнику, как переходящее знамя комтруда! — И действительно, стоявший в дверях здоровенный детина, тоже бритый наголо, имел роскошные черные усы.
— Лишил себя такой достопримечательности! — покачал головой Балуев.
— Да что вы привязались к моим усам, бакланы?!
Если Шалун переходил на фривольное обращение, это значило, что ему нравится, как много внимания уделяется его персоне.
Мишкольц поморщился. Воспоминания о зоне были не самыми приятными в его жизни.
— Ладно, паря, хватит пургу мести! — предложил босс-коротышка. — Вернемся к нашим баранам.
— К вашим баранам, — не без иронии заметил Мишкольц, но Шалун был не из тех людей, что улавливают иронию, не напрягаясь.
— Давай сюда этих жориков! — приказал он помощнику.
В кабинет вошли утренние знакомые Мишкольца: таксист и двое ущербных. Они несли, как святыню, спортивную сумку.
— Они посмотрели твои документы и пересрались! — загоготал Шалун. Ему было выгодно преподнести всю эту историю в виде комического недоразумения, анекдота, и он изо всех сил старался, но был от природы бездарным артистом, и смех выходил надрывный, искусственный. — Че молчите, бляди? — обратился он к вошедшим. — Языки я вам еще не поотрезал!
— Извиняемся, ко-конечно… — заикаясь, начал таксист.
— Ты бы, Виталик, его логопеду показал! — усмехнулся Балуев.
— Ты, Володя, проверь, проверь сумочку! Все ли на месте? — беспокоился Шалун. — Если хоть какая-нибудь дребезделка пропала, я отправлю эту кодлу к едрене фене!
— Я тебе верю, Виталик, — не притронувшись к сумке, произнес Мишкольц таким тоном, каким начальник дает понять подчиненному, что не уволит его, хоть тот и провинился, а посмотрит на дальнейшее поведение. — А безделушек я в сумке не ношу, — добавил он с усмешкой.
— Пошли вон! — зарычал на ущербных босс. — И чтоб я вас больше не видел на моей территории, раз не можете приличного человека отличить от фраера!
Их не надо было просить дважды. Они ретировались с такой поспешностью, будто опаздывали на поезд. При этом на лицах у них было написано: «Мы — люди простые, неграмотные, колледжей не кончали!»
— Это, конечно, не мое дело, мужики, — заметил после их ухода Шалун, — но в следующий раз не стоит так подставляться. А если не хватает людей для охраны, звоните — я всегда вам подброшу! Как-никак, мы ведь в одной организации, хоть вы и воротите нос! Чистоплюйство в нашем деле не самый выгодный козырь!
«Он ищет примирения, — смекнул Мишкольц. — Ай да я! Ай да сумочка моя!»
— Ты прав, Виталик. Примерно то же самое мне говорил Лось, когда сидел в этом же кресле.
Шалун поерзал, собираясь уйти с видом оскорбленной невинности, но, понимая, что другой такой возможности для примирения может не представиться, переборол гордость, не двинулся с места.
— И Пит Криворотый сегодня с раннего утра мне про чистоплюйство талдычил! — подлил масла в огонь Балуев.
Владимир Евгеньевич строго посмотрел на помощника, как бы говоря: «Не перегибай палку! Ты мне испортишь всю игру!»
— Я готов ударить с тобой по рукам, Володя, — пробурчал Шалун, и Владимир Евгеньевич оценил мужество компромисса.
— Нет проблем, — улыбнулся он, — мы всегда были вместе, вот только… Как насчет нашего прошлогоднего спора?
— Нет проблем. Вы мне ничего не платите.
Шалун пожал обоим руки и откланялся.
— Ну, ты даешь! — хлопнул в ладоши Балуев. — За три часа пребывания в городе уладил такое дело!
— И в мыслях не было! — сам себе удивлялся Мишкольц. — Если б не ограбление в такси…
— Представляю, как обломится Пит, когда узнает! У него явно были далеко идущие планы. И Лось будет неприятно удивлен. Я уж не говорю о Поликарпе!
— Давай-ка лучше досмотрим кино, — напомнил шеф. — Перекрути на начало.
Лес. Дорога. Медленно раскачиваются сосны, будто пьяные. Пятна растут, превращаются в плечи, головы, ноги, лица, ботинки, руки, автоматы…
— Ничего себе! — присвистнул Балуев. — Вот это кино!
— Похоже, они идут убивать Овчинникова, — сообразил Мишкольц.
— Чего у них такие красные рожи? От стыда?
— Рассвет, дурында, — пояснил начальник, — там с восточной стороны огромное поле и деревья не заслоняют солнца.
Парни в пятнистой форме подошли совсем близко и остановились у ворот.
— Чего ждут, Володя?
— Наверно, когда откроют. Охранник явно подкуплен.
— Оба-на! — крикнул Балуев. — Это ведь Пит сейчас посмотрел на часы! И у этого, который вытер пот, тоже знакомая рожа!
Мишкольц больше не произнес ни слова, завороженный зрелищем.
Лица одно за другим втянулись в кадр. И снова лес. Дорога. Сосны все пьянее и пьянее. Пустота.
Оба долго молчали, глядя в пустой экран.
— Говоришь, девяносто первый год? — переспросил Геннадий. — Пит тогда работал у Поликарпа.
— Это было ясно с самого начала, что тут замешан Поликарп, — откликнулся наконец Володя. — Ему мешал Овчинников. — Он резко потер ладонями лицо, будто умывался. — Черт! Как это все страшно! Газетный или телевизионный репортаж — ерунда по сравнению с этими соснами, после того как ворота захлопнулись! Кроме средств массовой информации, все знали, что Поликарп убрал со своего пути конкурента. Убрал его жену, шестилетнего сына, горничную, телохранителя, охранника. Ну, и что, говорили многие. Обычное дело. Борьба за власть. А потом пошла писать губерния! Расстреляли родителей Потапова, взорвали Черепа с беременной женой. Обычное дело. Нор-ма-ально!
— Володя, а ведь это бомба! Федор прав. На ней можно подорвать не только Криворотого и Поликарпа, но и мэра!
— Не смей! — ударил по столу Мишкольц. — Не смей! Слышишь? Здесь ничего не проходит даром! Тут же возникнет цепная реакция! Это не наше дело! Пусть шалуны и криворотые лезут на рожон, строят козни! Мы занимаемся бизнесом! И ничего, кроме бизнеса!
— Да они сожрут нас в конце концов! — закричал Геннадий. — Как ты не понял до сих пор, что надо жить по их волчьим законам, а иначе… Иначе не выжить…
— Что-о-о? — пропел Мишкольц. — Иначе не выжить? Да этим вообще можно все оправдать! С такой песней легче маршируется, Гена! С такой песней входят в дом с автоматами! — ткнул он пальцем в погасший экран телевизора.