— Сколько можно повторять? Как только она вернется с юга.
— А когда она вернется?
— В конце месяца.
— А тебя разведут с тремя детьми?
— На лапу дам — разведут, — буркнул Балуев.
Разговор не очень его развлекал. Он чувствовал себя оставшимся на второй год двоечником, которого тетя-завуч приперла к доске, чтобы как следует отчитать за неуспеваемость. — Светка, кончай меня допрашивать! Я все сделаю как надо. Но перед этим мы махнем с тобой на две недели в Бразилию! — переключил он разговор на более приятную тему. — Володя сказал, что он и твой помощник вполне обойдутся две недели без нас. Как ты думаешь, можем мы на них положиться?
— Думаю, можем, — повеселела Светлана, — только им придется обойтись без нас не две недели, а месяц.
— Не понял.
— Потому что с побережья Атлантического океана мы потом махнем на побережье Тихого. И поживем две недели у мамы!
— Черт! Я и забыл, что Латинская Америка — почти твоя вторая родина! По этому поводу надо выпить! Сейчас будет шампанское! Лежи, не вставай! Шампанское подается прямо в постель!
Он побежал на кухню. Достал из буфета хрустальные фужеры, стрельнул пробкой, устроил все на подносе… И в это время раздался беспрерывный телефонный звонок.
— А вот и Марина тут как тут! — крикнула из спальни Светлана Васильевна и захохотала. — Что ей не загорается? Наверно, вычитала в гороскопе, что у тебя любовница в спальне, вот и забеспокоилась!
Она была недалека от истины. Марина действительно начала с астрологического прогноза.
— Звезды так расположатся в следующем месяце, — твердила помешанная на астрологии супруга, — что тебе будет постоянно сопутствовать удача в любви! Ты понимаешь? Ведь мы как раз будем вместе в это время!
— Должен тебя огорчить. В конце августа я уеду в командировку на целый месяц.
— Как же так? — пропищала она в трубку и залилась слезами.
— Успокойся, прошу тебя.
— Ты поедешь не один?
— С ума сошла?
— Со Светкой, да? Со Светкой? Я все знаю! Гороскопы не врут!
Ему ничего не стоило подтвердить ее догадку, но доносившиеся через сотни километров всхлипы жены действовали на него странным образом, подталкивая к бессмысленному вранью.
— Успокойся, я еду один. А Света теперь так высоко поднялась, что и не взглянет в мою сторону.
— Это правда? — высморкалась она в трубку.
— Правда! — заверил он.
— Геночка, миленький, не бросай меня! — душераздирающе заголосила Марина. — Умоляю тебя! Подумай о детях! Ведь ты их никогда не увидишь, если разведешься со мной! Слышишь? Никогда! — Ее голос неожиданно окреп. — Я останусь у мамы в Новороссийске, и ты ничего не сможешь сделать! Даже развестись со мной не сможешь!
«Ловко придумала! — смекнул Геннадий. — Не без помощи тещи, разумеется!»
— Что на тебя нашло? — прикинулся он примерным семьянином. — Какой развод? Я люблю тебя и детей…
— Это правда? Ты меня не обманываешь? Вообще-то у меня по картам каждую неделю удачный расклад!
— Вот видишь!
Настроение резко пошло на убыль. Он вернулся на кухню за шампанским и закурил. Нельзя всем угодить, нельзя быть для всех хорошим! Это он прекрасно знал и все же спасовал перед ней. «Я раб этой женщины! — дергал он себя за волосы. — Я раб собственной трусости, собственной подлости! Ведь я ее не люблю! Зачем унижаюсь? Зачем предаю Светку?» Он вспомнил еврейскую поговорку, которую часто приводил Володя: с одной задницей на две ярмарки не ездят. Сам-то он только этим и занимался всю жизнь. Нет, настала пора решительных действий, а иначе так и просидишь в дерьме и только будешь уверять себя и окружающих, что это перегной и что скоро-скоро, очень скоро взойдут ростки, вытянутся стебли, раскроются бутоны!
Светлана Васильевна со скучающим видом смотрела видеокассету с Ван Даммом. Он оценил эту жертву — она не хотела даже ненароком подслушать его телефонный разговор.
— Откуда у тебя этот «шедевр»? — кивнула она на экран.
— Ван Дамм — любимый Маринин артист! Идеал мужчины! — с пафосом воскликнул Балуев.
— Такое впечатление, что все они разговаривают задницами! — со злостью нажала она на кнопку пульта, и экран погас.
Гена стоял с подносом посреди спальни, как официант. По выражению его лица она обо всем догадалась.
— Ты, конечно, ей ничего не сказал?
Он помотал головой.
— Боишься, что начнет тебя шантажировать детьми?
— Уже… Думаю, что ради этого она их и завела.
— Распространенный вариант.
— Марина никогда не отличалась оригинальностью.
— Ладно, не паникуй заранее! Что-нибудь придумаем.
— Разве тебе это важно?
Света нахмурилась, потянулась за сигаретами и тихо произнесла:
— Своих-то детей у меня никогда не будет.
— Мы, кажется, собирались выпить! — напомнил Геннадий.
— И поехать в Бразилию, — с грустной улыбкой добавила Светлана.
— А потом к маме! — раскручивал настроение Балуев, будто заводил граммофон. Он наполнил фужеры шампанским и закричал: — В Бразилию! В Бразилию!
— Где много диких обезьян! — подхватила она.
Они выпили и заскакали по комнате, сгорбившись, низко свесив руки, изображая диковинных приматов.
А потом опять было шампанское, прозрачное и пенящееся, как волны двух великих океанов.
Она звала его Шурой. Кажется, только она звала его так. А может, еще мама? Давно-давно. В деревне. Шура, Шурочка, Шурик. Ему не нравилось это имя. Шуриком был рыжий очкастый недотепа этнограф из «Кавказской пленницы». Когда кто-то из пацанов еще в младших классах вздумал дразнить его этим именем, он так отделал обидчика, что тому мало не показалось.
Но Люде он разрешал все.
— Шура, смотри, куда ты встал! Ты ведь топчешь ягоды! — Ее темные, стального цвета глаза расширились от страха. — Если отец увидит раздавленную ягоду — со свету сживет!
— Не увидит, — заговорщицки шептал Саня. — Мы выроем ямку и закопаем.
Он огляделся по сторонам. Иван Серафимович поливал из шланга кусты смородины. Зоя Степановна возилась в парнике. Саня пяткой антикварного бота, выданного ему заботливой Людиной мамой — чтобы не замарал своих штиблет! — сделал в земле воронку и похоронил кровавое клубничное месиво, с торжественным видом бубня себе под нос похоронный марш.
— Какой ты смешной, Шурка! — засмеялась Люда. Белая косынка в черный горошек, повязанная на манер гоголевской Солохи, очень шла к ее белому круглому лицу.
Зачем он приехал в тот жаркий июньский день на дачу к ее родителям? Зачем он блуждал целый час по садово-огородным участкам в поисках их невзрачного зеленоватого домика, мало чем отличающегося от остальных, таких же убогих построек? А потом ловил на себе злые, беспощадные взгляды ее отца: «Явился — не запылился! Женишок!» Движения и жесты Ивана Серафимовича сразу стали резкими, раздраженными, губы побелели, ноздри раздулись. Зоя Степановна испуганно кудахтала: «Да, че ты, отец, на парня озлобился? Че он те сделал?» — «Ниче». Но Саня знал, что стоит за этим «ниче». Он был голодранцем, деревенщиной, лимитой. Делил комнату в заводской общаге с таким же лимитой Витяем. Имел две пары штанов — на зиму и на лето и столько же пар ботинок. Зимой он ходил в старом, обшарпанном тулупе с отцовского плеча и в лохматой собачьей шапке неопределенного цвета. Походил на беспризорника. Со стороны Люды было опрометчиво привести его в таком виде в дом прошлой зимой. Тогда-то, на втором курсе профтехучилища, и началась их любовь.
— Сейчас будем обедать. — Она поднялась с корточек, выпрямилась. — Ой, мамочки! Спина аж скрипит!
Перед ней стояло полное ведро клубники. Клубника в тот год уродилась на славу. Люда стянула с головы платок. Светло-русые волосы были забраны в старомодную шишку на затылке. Вытерла платком шею и под мышками.
— Лю-уд, — умоляюще пропел он. — А может, как-нибудь сбежим?
Он набрал всего треть ведра клубники. И не удивительно. До клубники ли ему?
Сбежать было необходимо. Завтра утром Саня должен явиться на призывной пункт военкомата. Он попал в спецнабор. Думал, что пронесет. Если спокойно дали закончить училище, значит, заберут осенью. Не тут-то было! Страна нуждалась в молодых, здоровых, как он. Шла война.
— Надо с мамой поговорить.
— Ты ей все расскажешь?
— Не знаю, — пожала плечами Люда.
От ее родителей они скрыли синдром спецнабора, чтобы беспрепятственно попрощаться, чтобы с виду все, как обычно. Но обычно ее по выходным забирали на дачу и запрягали в работу.
Девушка подхватила свое полное ведро и уверенно зашагала к теплице. Саня с новой силой принялся бороться за урожай (или с урожаем?).
Вскоре его позвали обедать, и он не мог понять, отчего у матери и дочери такие потные, раскрасневшиеся лица — то ли от состоявшегося нелегкого разговора, то ли от невыносимой жары в теплице?
Иван Серафимович отказался сесть с ними за стол: не хочу чего-то. Не наработался покамест.
Обед состоял из простой снеди: картошка, тушенка, помидоры, лук, огурцы и квас. Зоя Степановна чересчур суетилась, все время что-нибудь роняла, но при этом улыбалась. Стеснялась, может быть? А может, растерялась от известия, сообщенного дочерью.
— Клубники в этом году много, — задумчиво рассуждала она за столом. — Может, продать одно ведерко?
Они недоуменно посмотрели на нее. Почему она советуется с ними, а не с Иваном Серафимовичем?
— Почем на рынке клубника, не знаете? — обратилась Зоя Степановна к Александру.
Тот сначала пожал плечами, а потом вспомнил:
— Мой сосед Витяй покупал недавно! Три рубля — поллитровая банка.
Зоя Степановна посмотрела на ведро, собранное Людой, оценила:
— Здесь банок двадцать будет. Шестьдесят рублей! Неплохо!
Саня подумал, что за такие деньги он полмесяца пашет на заводе.
— Скажу отцу! — загорелась хозяйка. — Но только надо прямо сейчас ехать и продавать.
— А кто же поедет, мама? — вытаращила Люда глаза.
— Как это кто? Вы и поедете!