— Екатерина Павловна.
— Вы — красавица, молодая и избалованная!
— Я? — возмутилась Катя.
— Прекрасная дамочка, что называется, не познавшая ни горя, ни…
— Вы меня с кем-то спутали! — перебила Катя холодно.
Молодой человек опомнился.
— Виноват. Вы производите такое впечатление.
— Оно обманчиво, сударь, — сказала она с иронией.
— Да? — на миг в его лице проявился интерес… профессиональный, должно быть. — Ладно, это ваши проблемы, — он закурил. — Как умерла та женщина?
— Отравление цианистым калием.
— Не может быть!
— На той же даче, — продолжала Катя монотонно. — В то же время, коньяк «Наполеон». И я при этом почти присутствовала.
— Маньяка необходимо изолировать!
— Сначала его надо найти.
— Вы уверены, что это не самоубийство?
— Не уверена. Связка ключей обнаружилась там же, но отпечатки определить невозможно: у них ребристая поверхность. Если Агния виновата в смерти отца и сына, то возможно раскаяние именно в такой… изощренной форме. Она была… с фокусами. Но предсмертной записки на этот раз нет. И я чувствую… вот как сказала больная… я чувствую убийцу.
— За вами следят?
— Наверное. Когда я приехала позавчера на дачу…
— Зачем?
Катя слабо усмехнулась:
— Ощутить атмосферу.
— Вы необычная женщина, и я прошу прощения за давешнюю вспышку.
— То есть вы снимаете с меня обвинения в том, что я красавица?
— Не снимаю. Но вам мешает фатальная неуверенность в себе.
— Не обо мне речь, не я тут, слава Богу, героиня.
— Вот эта Агния? Роковая женщина?
— Я думала, она играет такую роль, но оказалось… да! Она была на даче.
— Мертвая?
— Понимаете, пока я металась со страху по поселку… именно в это время — с девяти до десяти, как определил судмедэксперт, — наступила смерть.
— И вы ее увидели?
— Только через сутки. Мы подошли к окну. Она сидела в садовом кресле и как будто улыбалась. И Глеб, и Дунечка то же видели, но это не улыбка — это смертный оскал. Иногда мне кажется, доктор, что я схожу с ума.
— Нет, нет. Вас окружает чудовищная тайна.
— Меня окружает трупный запах с привкусом миндаля, я его все время чувствую, а главное — я его знала раньше…
— А вот этого не надо! Никакой фиксации на смерти, на разложении, иначе вы сломаетесь. К счастью, вы были не одна?
— С другом. С братом.
— То есть с двумя мужчинами?
— С одним. А когда вошла в дом, то почувствовала запах…
— Не надо!
— В общем, удостоверилась, что в стакане с остатками коньяка есть примесь… слабая уже, ну, та самая. Мы вызвали милицию.
— Кроме мертвой, вы никого не увидели, не почувствовали?
— Мне чудились голоса и тени, но я была не в себе. И за сутки там кто-то был, меня словно дразнили: свет погас, дверь закрылась. Там кто-то был, понимаете?
— Ну, Агния.
— Одна или с кем-то? — вот в чем вопрос. Ведь я проверила, позвонила со станции подозреваемым — их не оказалось дома. Сегодня мне сообщили о пропаже ключей у Ирины Васильевны — и ничего не удалось выяснить.
— Она, видите ли, в таком состоянии…
— Скажите, в больничный сад мог проникнуть посторонний?
— Режим строгий, но стопроцентно я ручаться не могу. Нет, не могу. Но имейте в виду: ей нельзя доверять сейчас. В состоянии транса нарушается ориентировка как в пространстве, так и во времени… вплоть до амнезии. В каждом пациенте, встреченном в саду, она может подозревать убийцу.
— Но кто-то действительно украл ключи!
— Левша, — психиатр усмехнулся, но как-то криво, и прикурил от окурка.
— А знаете, знаменитая гадалка и мне намекнула на нечто подобное.
— Ну и?..
— У меня нет таких знакомых. И не было. Кроме убитого Глеба.
Кладбище оказалось не очень большим, не старинным, но довольно старым. Над облупленной кирпичной оградой зеленеющим золотом еще пышно трепетали кусты акации и высокие ажурные кущи ракит. Она ждала у распахнутых настежь ворот, нервно прохаживаясь; опять несло куда-то в ветре нетерпения — к разгадке страшной, предчувствовалось… настолько страшной, что она боялась анализировать свои предчувствия.
Мимо в траурном молчании двигалась очередная процессия, высоко на плечах плыло женское лицо, уже отчужденное, нездешнее, в цветах. «Роза, распятая на кресте», вспомнилось. «А сколько мытарств предстоит бедной Агнии… сегодня вскрытие… не надо! Господи, спаси и сохрани рабу Твою, что б она ни сделала, в чем бы ни была виновата, сжалься над нею, Господи!».
Из подъехавшего такси вышел Виктор Аркадьевич с лопатой и высоким железным крестом, окрашенным в нежно-голубой цвет. С овального в коричневых тонах медальона сурово смотрел красивый юноша, который сказал в ту пятницу: «Убийца должен быть наказан — жестоко и изощренно».
Они прошли сквозь селение мертвых по прямой, как стрела, аллее, во вчерашних лужах, листьях, ржавых, багряных; возле самой кладбищенской стены — место погребения, огороженное простой проволокой на деревянных колышках, с деревянной лавочкой. Свежий глиняный холмик, покрытый двумя венками из разноцветных бумажных бутонов, размокающих в осенней сырости. Рядом — ухоженная могила отца с таким же голубым крестом и коричневым медальоном. И каким ужасом несло от всего этого! «Запечатанная тайна мертвых». Катя вгляделась… Хотя ведь знала, знала, но не смела признаться даже самой себе. Зазвенели небесные звуки «Маленькой ночной серенады», и знакомый забытый голос сказал: «Аптечная, 6».
А кто роковая женщина?
Николай Иванович Мирошников ходил взад-вперед по диагонали в своем кабинете. Теперешняя Катина привычка — ей представилось, как они шагают по разным диагоналям и сталкиваются в центре. Но она сидела на стуле, а он говорил, едва сдерживая раздражение:
— Я вас предупреждал: не лезть в сыщики! Не хотелось упоминать об этом в воскресенье, уж больно в жалком положении вы находились.
— Я нахожусь в более жалком положении, чем вы думаете. И мое участие в этом деле было запрограммировано.
— Что вы этим хотите сказать? — Он остановился, словно на ровном месте споткнулся.
— Александр Воронов был моим любовником. Мы расстались с ним двенадцатого апреля этого года — как оказалось, навсегда.
— Это правда?
— Правда. Я опознала его по фотографии на кладбищенском кресте.
— А вы знаете, что я могу привлечь вас к ответственности за дачу ложных показаний?
— За это — не можете. На кладбище я была вчера, а неделю назад ни о чем не догадывалась.
— Вы не догадывались о смерти своего любовника? Сколько ж у вас их, простите, было?
— Один.
— Оригинально, — он наконец сел за стол. — Рассказывайте. И если можно — по делу.
— Второго апреля я познакомилась с Сашей.
— То есть с Аликом?
— С Александром. С Сашей. Его фамилия мне была неизвестна.
— Значит, вы крутили с женатым человеком, не ознакомившись даже с его паспортными данными?
— Я не знала даже, что он женат.
— Черт знает что!
— Да, черт знал.
— Как вы с ним познакомились?
— В метро.
— Он к вам пристал или вы к нему?
— Не надо. Он заговорил. В тот день мне исполнилось тридцать лет.
— Ну, понятно, все эти женские комплексы.
— Да.
— И он не дал вам хотя бы свой телефон?
— Я его ни о чем не просила.
— Сколько гордости при нашей бедности!
— Мне нравится, Николай Иванович, ваше отношение к подсудимой.
— А вы отдаете себе отчет, что из-за ваших штучек на мне висят три убийства? Ладно, извините. Но о чем-нибудь на ваших свиданиях вы говорили?
— У нас было всего четыре свидания. Один раз он остался у меня на ночь. Он говорил, что ухаживает за больными стариками-родителями.
— Хорош гусь!
— Да сосед его подтвердил, он ухаживал… только, конечно, не тогда, давно. Нет, он был человек с совестью и страдал, я чувствовала, но не понимала.
— И из-за этих страданий он отравился?
— А Агния?
Произнесенное вслух имя умершей как бы сняло злой задор. После молчания Мирошников спросил сдержанно:
— Кто мог знать о вашей связи?
— Я никому не рассказывала. Уверена: он тоже.
— Ну, догадывался? Прежде всего я имею в виду ваших учеников, ведь кого-то из них обвинил Глеб Воронов.
— Мог догадаться Мирон Ильич. Однажды он столкнулся у меня с Сашей.
— Что значит «столкнулся»?
— Я открыла на звонок дверь, Саша меня обнял на пороге. Тут из кабинета вышел Мирон.
— То есть он видел ваши объятья?
— Да.
— Ну и?
— Молча ушел, урок как раз кончился.
— А потом вы с Туркиным на эту тему говорили?
— Нет. Но Мирон намекал. Ну… что я окружена мужчинами.
— Вы окружены?
— Да что вы! Я одинокий человек.
— М-да.
— Кстати, Мирон вместе с Сашей учился в Бауманском, мог его знать.
— Проверим. Сейчас меня больше интересует Алексей Палицын… хотя обыски ни у того, ни у другого ничего не дали.
— Алексей Кириллович у меня в то время не занимался. Пришел третьего сентября — в один день с Глебом.
— Интересное совпадение. У этого человека слишком много совпадений… Он ведь ваш сосед?
— Да. Поселился в доме с аптекой в феврале, по его словам.
— Хозяйка подтверждает. Боевой офицер, то есть способен на все, понимаете? Но вы его не помните? До сентября не встречали?
— У меня плохая память на лица и даты.
— Да уж! Не узнать любовника по фотографиям!
— Они сильно изуродованы. А Глеб мне все время кого-то напоминал… общим обликом, движениями, поворотом лица. Но меня так внезапно бросили, что я… хотела забыть и забыла.
— Придется вспомнить. Итак, в последний раз вы видели Алика, то есть Сашу, в день его смерти. Ну, хоть что-нибудь вспомнили?
— Все! Он пришел в седьмом часу, я как раз поставила «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. И хотела выключить. Но он попросил: не надо, мне все равно скоро уходить, возникло срочное дело. И когда я на кухне заправляла салат, зазвони