— Катерине, что ль, доказать?
— Себе. У меня подъем… или упадок?.. словом, восторг. Рванем от стариков, а?
— Куда?
— В одно жуткое место.
— В жуткое? Интересно! Но у меня мама.
— Ну, уговори, придумай что-нибудь.
— Не знаю. Вообще-то интересно… Куда ехать-то?
— В Герасимово. Знаешь?
— А, по Павелецкой. Ладно, попробую. Если удастся, подъеду.
— Аптечная, 6.
— Ну, в общем, все, — заключила Дуня. — Дальше он объяснил дорогу. И черт меня понес.
Коммерсант нажал клавишу, и в наступившей тишине Вадим спросил:
— Ну, все слышали? — никто не отозвался. — Во всяком случае, могли слышать?
Наконец Катя пробормотала:
— Да, слышно, но тогда я, например, не прислушивалась… и занята была.
— На кухне, — подсказал Алексей.
«Самоедством, — подумала Катя. — Сравнивала себя с Агнией и Дуней и была несчастна…»
— Тебе дал что-нибудь наш диалог? — поинтересовался Вадим.
— Дал, — она оглядела сразу насторожившиеся лица трех сотрапезников («Они, как и я, на нервах!»). — После того, как Глеб услышал подтверждение, что я «соблазнительная и опасная», он обрадовался.
— И что тут криминального? — влез Мирон с напором.
— Мне надо обдумать. Продолжаем «реконструкцию»?
— Ну, я предложил выпить за прекрасных дам.
— Не сразу, — перебил Алексей. — Пили за подвижническую деятельность Екатерины Павловны; кто как из нас успевает, выясняли. Что Агния в английском — гений.
— Гений, — повторил Вадим мрачно. — А потом?
— Об экстрасенсах.
— В какой связи?
— У Агнии переутомление и бессонница. Вот тут, Мирон Ильич, вы предложили новое западногерманское лекарство, пояснив, что торгуете медикаментами.
— Да, снотворное! Ну и что? Не цианид же!
Алексей продолжал невозмутимо:
— Она отказалась, пошутив: «что немцу здорово, то русскому — смерть».
— Перефразировала Лескова, — пояснил Вадим. — «Железная воля».
Мирон воскликнул:
— Точно, вспомнил! Я сказал, что люблю риск и людей рисковых, — и так постепенно мы подошли к тосту за прекрасных дам, который юноша и продолжил: «Чтоб они сдохли!» — коммерсант быстро наполнил рюмочки. — Ну что ж, за раба убиенного Глеба?
— Не надо! — вдруг воскликнула Дуня умоляюще. — Не надо пить! Давайте на этом кончим и разойдемся!
Эта искренняя реплика на мгновение как бы разрушила завораживающую игру, проявила реальность, которая вот-вот, казалось, прорвется всеобщей истерикой. Между тем Катя чувствовала, что стремительно продвигается к истине. Вадим, взяв верный тон, сказал сострадательно:
— Девочка боится. Отпустите ее, пожалуйста!
Все шевельнулись, задвигались словно с облегчением («Скоро конец!» — почему-то подумала Катя). Возле ее стула очутился Алексей, пробормотав:
— Сейчас танго?
Она произнесла с силой:
— Дуня, скажи при всех: чего ты боишься? Кого? Конкретно. Не все же мы убийцы.
Однако девочка уже взяла себя в руки, заявив холодно:
— Каждый из вас мог слышать, куда собирался Глеб.
— Каждый из нас? — уточнил Вадим с тою же мягкой улыбкой. — Меня, надеюсь, вы не боитесь.
— Вас — нет. Вы же играете роль Глеба, — ответила Дуня загадочно.
А Мирон проникновенно начал:
— Дуняша!.. — и положил руку ей на плечо; блеснуло золото на безымянном пальце; она освободилась резким движением; он растерянно развел руками.
После паузы-заминки Вадим заявил:
— Друзья, вы — мазохисты. Охота ж себя так мучить? Ладно, где моя емкость?
Коммерсант и Алексей разом указали, он взял со стола хрустальную рюмочку с густой золотистой жидкостью, провозгласил:
— Чтоб они сдохли! — Но, по сценарию, пить не стал, ушел в спальню. Девочка сделала движение — за ним.
«Только с Вадимом она чувствует себя в безопасности», — поняла Катя. Однако Мирон, загородив, прошипел: «Вертинский!» Оставшиеся в живых кавалеры прямо-таки жаждали объятий. Из спальни донеслось:
— Эй, кто-нибудь, ручку! Свою забыл.
— Зачем тебе?
— Предсмертная записка!
Очевидно, лингвисту захотелось блеснуть словесной памятью.
Мирон метнулся, воротился вскоре; обе пары, как в столбняке, стояли в позиции, забыв завести пластинку; и Катя говорила, не отдавая себе отчета, по наитию:
— «Запечатанная тайна мертвых»… сейчас я догадаюсь обо всем, я прочитала у Даля… сейчас блеснет и озарит… знаете, что Сальери был масоном?.. Мне объяснит специалист по тайному ордену…
— Катя! — прошептал Алексей и поднял левую руку к лицу ее… погладить, что ли, или рот заткнуть… просто прикоснулся к щеке. В дверях спальни возник, словно с вихрем ворвался, Вадим, глаза его сияли черным блеском на побледневшем лице.
— Дамы и господа! — проговорил громко и неестественно, играя роль мертвого… Но другое жгло его, другое — очевидно! — Мы присутствуем в этом зале для справедливого и беспристрастного суда над убийцей! — Вдруг тон изменился на грозный и страстный — Ты догадалась, Катя?.. Я тоже!.. Вот, когда написал… — Он поднял руку с запиской (странный жест, указующий), и одно незабываемое потрясающее мгновенье они глядели глаза в глаза. — Вот когда написал «увидев запечатанную тайну…»
— Не надо! — быстро сказал Алексей, все так же прижимая руку к ее лицу.
Вадим перевел на него взгляд и машинально отхлебнул из рюмки. Поморщился… и вдруг п о н я л — услышал запах. Уже нечеловеческий ужас исказил лицо, начались судороги — миг между жизнью и смертью! — и грохнулся ничком на пол. Из последних сил, как во сне, она подошла, встала на колени, взяла руку — пульса не почувствовала — и как будто тоже перешла в другой мир вместе с ним: зашипев, принялись отбивать удары старые настенные часы — и сквозь шип и гул залепетали в своеобразном ритме тоненькие детские голоса.
Страшный вопль Дуни усилил ощущение ирреальности — оглянулась — девушка уже в прихожей — вскочила — откуда взялись силы! — и втащила ее в кабинет.
— Из этой комнаты никто не выйдет, покуда нас не обыщет милиция! Вызывайте.
Весь пылающий, как костер, Мирон, пошатываясь, пошел к телефону; Алексей произнес многозначительно:
— Сначала надо обыскать покойника.
— Какого покойника? — изумилась Катя и схватилась руками за волосы, рванула (древний жест женских причитаний) и вместе с болью ощутила себя в мире без брата — на секунду — волосы рассыпались, упали плотным шелковым покровом.
— Катя! — прошептал Алексей. — Катя, опомнись!
— Не трогайте меня! — Она отшатнулась от него, от его рук. — Вы мне за все заплатите!
— Кто — я?
В странной паузе Дуня произнесла отрешенно:
— Голоса мертвых!
Выкрикнув что-то по телефону, Мирон констатировал с одеревеневшей улыбкой:
— Дамам дурно. Я открою окно, Екатерина Павловна.
— Ничего не трогать и ни к чему не прикасаться!
— Захотели в Кащенко? Нас всех скоро…
— В окно можно выбросить остатки порошка!
— Не притворяйтесь! Когда вы успели ему подсыпать?
От дикого обвинения она внезапно почувствовала прилив сил: энергии-любви или энергии-ненависти.
— Дуня, я слышала голоса.
Алексей взглянул удивленно. Мирон отрубил:
— Ну, часы!
— Сквозь бой пели…
— Электронные часы. Этот разговор над трупом меня-таки шокирует…
— Они так поют? — поразилась Дуня.
— Если завести… вместо будильника. Сейчас прибудут органы, а мы не договорились…
— У тебя есть? — закричала Дуня. — Такие часы?
— Радость моя, да их на каждом углу навалом. И у меня были. Теперь — швейцарские, — Мирон продемонстрировал. — Механические.
— Значит, у него!
Все трое медленно повернулись к Алексею; тот объяснил с безумной обстоятельностью (сумасшедшинка явно сквозила, дразнила четырех обреченных в кабинете):
— Я специально завел на днях и забыл отключить. У нас на работе продолжается аврал, к семи привозят цемент…
— Бес играет левой рукой, — отчеканила Катя в болезненном ритме.
И так же продолжила Дуня, прижавшись к коммерсанту:
— Значит, вы были там за дверью.
— Где?
— Я стояла возле убитого Глеба, и запели небесные голоса.
— Я?! Я завел часы, чтоб вовремя удалиться с места преступления!
— Э, позвольте! — заинтересовался Мирон. — В этом я разбираюсь. Механизм может отказать не вовремя… отреагировать, например, если нечаянно задеть за что-то рукой.
— Левой рукой, — вставила Катя с ужасом.
Алексей стремительно нагнулся над умершим и отдернул рукав пиджака: механические, отечественные; они, конечно, тикали, отсчитывая не существующее для ее брата время. Она сказала с ненавистью:
— Вы огибали стол, чтоб пригласить меня на танго и могли…
— Да, я сама видела! — вскрикнула Дуня.
Катя продолжала с иллюзией справедливости:
— А вы, Мирон, рванули в спальню.
— Пусть меня обыщут и поищут! — он вдруг засмеялся. — И не забывайте, дорогая, что рюмка Глеба… тьфу, лингвиста!.. стояла возле вас!
Алексей, не теряя хладнокровия, бил в одну цель:
— Как он мог выпить, почуяв запах миндаля?
— Он не успел, — Катя безнадежно оглядела хищную тройку соучастников, которые над остывающим телом качают свои права… и она сама, она сама! — Он только что раскрыл запечатанную тайну и хотел раскрыть нам… Вы сказали: «Не надо!», вы его сбили, он отхлебнул от волнения, машинально…
— Он сказал: «Не надо»! — лихорадочно подхватила Дуня. — А мертвец указал на него, на него, на него!
А в дверь уже звонили резко и длинно.
Однако никаких следов ни в комнатах, ни под окнами, ни при личном обыске подозреваемых и их одежд, и их жилищ, не обнаружилось.
Было объявлено чрезвычайное положение, в квартире на Петровской почти всю ночь работала целая лаборатория вкупе с ищейкой и в тесном сотрудничестве с криминалистическим отделом в управлении. К утру стало ясно, что цианистый калий обретался только в рюмке Вадима Петровича Адашева. Сам покойный — тело, одежда, пальцы, наконец, — оказался в этом отношении абсолютно чист.