В пять часов утра в качестве основного подозреваемого взяли Алексея Палицына, остальных сурово предупредили «сидеть по домам и не высовываться»; на рассвете позвонил Мирошников, осведомившись с тяжелым сарказмом:
— Вы еще живы?
— Жива. Очередное самоубийство, Николай Иванович? — ответствовала она в том же духе.
— Ничего, скоро мы ваш притон прихлопнем. И даже если вы в этих трупах впрямую не виновны — имейте в виду: я буду требовать для вас от суда частного определения.
— В чем?
— В подстрекательстве и хулиганстве. В понедельник к девяти утра ко мне.
— То есть завтра?
Наконец в разгромленном доме и мире она осталась одна и, чувствуя, как надвигается боль — боль, которая отравит всю оставшуюся жизнь, Катя вышла на площадку и позвонила матери. Но та находилась в бессознательном состоянии под присмотром медсестры, бригада врачей только что уехала. Медсестра что-то сказала ей. Катя ее не слышала, глаз не сводила с безжизненного тела. «Она умерла?» — закричала Катя и опять не услышала ответа. В конце концов до нее дошло непонятное слово «кома».
Покушение
Часы пробили десять — старинный бой, без мертвых заморских голосов. Он случайно задел левой рукой дверь — и залепетали не небесные звуки Моцарта, а мерзкий механизм нашей умирающей, так казалось ей сейчас, цивилизации. «Необходимо вспомнить последний разговор с Агнией, главное, его начало. И об экстрасенсах! Да я все помню, все! Примечательная беседа со стариком в подвале «Короны». Ирина Васильевна в больничном саду. Да, вот еще что (Катя отвлеклась): к ней приходила девочка…».
Послышались тихие шаги в прихожей — жизнь сорвалась со всех запоров, замков и ключей. Катя схватилась за сердце — вошла Дуня. И чем дольше они смотрели друг на друга, тем страшнее им становилось. После мертвого тела тут, на полу, страх не стих, а усилился во сто крат.
— Алексей — убийца? — спросила Дуня как-то грубо.
— Он бы избавился от улики, во всяком случае, не стал бы заводить часы.
— Он забыл, он завел три дня назад!
— Убийца не забыл бы.
— Может, он это сделал специально?
— То есть?
— Догадался про вас с лингвистом, — продолжала Дуня так же грубо, — отравил его и эффектно дал понять, кто тут гений.
— Оригинальная версия. Но ты не свои слова повторяешь, Дуня.
— Вы не забыли, на кого указал ваш друг?
— Ты хочешь сказать, на Алексея?
— Не обязательно.
— Значит, на меня.
«Вы — вдова!» — вдруг вспомнилось, и она опять схватилась за сердце.
— Вам плохо?
Дуня исчезла, видимо, метнулась на кухню за водой; Катя крикнула: «Ничего не надо!» — и через короткое время услышала, как хлопнула входная дверь.
«Если б они все знали, что у меня на сердце! Я ничего не хочу — ни истины, ни жизни, ни любви — все отравлено. Или я хочу смерти?». Стало совсем худо, и она прошла на кухню.
Содержимое аптечки отца вывезли еще после первого обыска, и медсестра Ксении Дмитриевны, сжалившись, дала ей пузырек валерьянки, который Катя целиком вылила в стакан, разбавила водой и выпила половину. Не помогло. Выскочила во двор, постояла, глубоко дыша, глядя в мутное предрассветное небо. Ничего не помогало. Сердцебиение, головокружение и не смягчаемая даже легкой дремой явь.
«Сейчас допью — и свалюсь». Катя сняла крышечку кофейника, которая прикрывала стакан, поднесла к губам… по внезапной ассоциации вспомнился трупный запах в дачной комнате, где за столом сидела Агния. Вадим воскликнул: «А чем стаканчик пахнет, не пойму… Господи, да это, наверное…» Она наклонилась. «Это цианид, он мне давно знаком». «Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль?»
Мысли путались, казалось, она уже перешла грань живых и мертвых, но обострившаяся память души и плоти реагировала четко и верно: сквозь одуряющую «кошачью радость» пробивался очень слабый душок миндаля. В своем состоянии абсурда она даже не удивилась: может, так и надо, все отравлено, и надо умереть. В стерилизованную специалистами квартиру к десяти утра некие неведомые силы занесли цианистый калий.
Катя вдруг засмеялась и заплакала — от горя и радости. Засверкало вечное солнце, отрадная свежесть из форточки нахлынула далекой юностью, и гул громадного города отозвался единственной небесной серенадой. Словом, в разгромленный мир возвращалась любовь. Ведь все просто. Убийца на свободе и продолжает действовать в своем стиле. Он не умер на поминальном пире заката (он не брат!) и не взят стражниками в тюрьму ночью (он не возлюбленный!). Он — другой, третий между ними, и надо всего лишь убить его. Убить — то есть обозначить именем и словом.
Катя накрыла отраву кофейной крышечкой, вернулась в кабинет… действиям убийцы надо противопоставить свое действие!
«На чем я остановилась перед визитом Дуни? «К ней приходила девочка». Подружка, которая следила за Глебом на кладбище; студентка, которая… учится на вечернем… нет, на дневном. Вот что меня смутило тогда! Марина виделась с больной «одну минуту», потому что опаздывала в институт. А доктор сказал, что она его уже не застала. Когда же приходила она? Или доктор дежурил в ночь и ушел утром? Как же проверить? Воскресенье…». Однако она все же позвонила в больницу и после «суеты сует» (объяснений и извинений) добилась ответа: двадцатого сентября психиатр, пользующий Ирину Васильевну, находился на службе как обычное с восьми утра до пяти вечера.
Катя в волнении прошлась по кабинету — не прибранной после обыска чужой комнате, где все слегка сдвинуто и асимметрично, — сегодня ей должно везти во всем, ее несло на черных — горе и радость — крыльях победы… куда? Бог весть! К освобождению — а там хоть сердце разорвется.
Позвонила и убедилась — везет: Марина дома. Да, она привезла фотографию к девяти утра и опоздала на первую пару, больше в Кащенко она не ездила.
«Ключики-замочки, шелковы платочки»… Охрана, возможно, разные смены, предупрежденная доктором, без формальностей пропустила Марину… и еще кого-то. Охраной займется следователь, а я…»
Она продолжала нервно ходить по комнате, восстанавливая в подробностях одну недавнюю сцену. «Вы все сумасшедшие!», «Мы с мамой встречаемся сейчас. Тут, у аптеки»…
Кажется, пришла пора сделать третий звонок.
— Дуня, когда ты сидела с больной в саду, тебе не показалось, будто кто-то прячется в кустах?
Молчание, потом — быстрое:
— Я не сидела!
— Не глупи. Проведут очную ставку с вахтером.
И — короткие тупые гудки в ответ.
«Если моя догадка верна, сейчас она придет!». Катя опять прошла на кухню, взяла стаканчик с зельем дьявола («Дамское деяние» — Мирон), огляделась и спрятала в духовку газовой плиты. (А Вадим продолжил: «Еще в средневековье отравительницы воспринимались как сеющие повсюду смерть колдуньи».) И измученную душу ее понесло дальше, в головокружительную древность зла. «Ты испорчена, испорчена, испорчена! Высокий, до неба, костер аутодафе и последний смертный крик возлюбленной… Восстанет ли в Судный день из праха человек и будет ли осужден за свои грехи?..»
Катя очнулась, услышав шаги в прихожей, в кабинете, в спальне, опять в прихожей… Дуня вошла на кухню.
— Ты очень удивилась моему звонку?
— Очень.
— Ты думала, я уже не в состоянии буду позвонить, да?
— Ничего я не думала.
— А я допила валерьянку и, знаешь, мне стало легче.
— Не издевайтесь! Вы нам шьете дело?
— Вам? Ты уезжаешь с Мироном?
— Не ваше дело!
— А если он обманет, не возьмет?
— Это мое дело…
— Дуня, сдвинься с «дела». Ты украла ключи у Ирины Васильевны?
— Нет!
— Зачем ты к ней приходила?
— Это мое дело!
— Следователю все известно, — соврала Катя. — Запираться бесполезно.
— Ну… вы сказали, она уже в третьей стадии, не выживет. И я принесла лекарство.
Катя похолодела и схватилась за сердце.
— Какое лекарство?
— Новое, американское.
— Название!
— Не знаю… от шока.
— Сейчас!.. Не уходи, я позвоню.
Дежурный врач.
— Я вас сегодня уже беспокоила по поводу больной Вороновой, помните?
— Ну как же.
— Ей тайком принесли лекарство от шока, американское, не знаю название. Как бы это не повлияло на процесс…
— Тайком? Немедленно разберемся!
— А она… жива?
— Жива, жива, что вы так волнуетесь? Не цианистый же калий ей принесли.
От банальной этой шуточки мороз по коже подрал.
— Дуня, почему ты боишься Мирона?
— Не боюсь!
— Помнишь, ты отказалась идти с ним? Ты испугалась, когда я спросила про его алиби.
— Ничего я не испугалась!
— Значит, тебя не было с ним, когда погибла Агния!
Дуня смотрела прямо перед собой широко раскрытыми пустыми глазами.
— Ты и мне принесла лекарство? — прошептала Катя. Ко мне на кухню, да?
Дуня попятилась, закрыв лицо рукой.
— Вы с коммерсантом правильно рассчитали: смерть — самый надежный способ избавиться от любого шока.
Дуня пошла к двери, обернулась на пороге и произнесла трезво и жестко:
— Если этот сумасшедший дом будет продолжаться, я и вправду отсюда сбегу!
«Итак, пришла пора сделать последний звонок. — «Мирошникова нет и до завтра не будет». — «Где его найти? «Он на «деле» (ага, «служебная тайна»). Нет, домашние телефоны сотрудников мы посторонним не даем. А, по поводу той серии отравлений. Излагайте. Это очень сложно. Я не особо в курсе, но разберусь». — «Нет, лучше… (и правда, сложно, и победу ей хотелось одержать именно над Мирошниковым)…лучше как можно скорее разыщите его и передайте: надо задержать Мирона Ильича Туркина». — «Он проходит по делу?» — «Проходит. Мирошников поймет».
Катя заходила по комнате, торжествуя победу. Торжество, в которое постепенно, «медленно, но верно» проникало тяжелое, еще не испытанное ощущение: за ней охотятся (ну, это ощущение не новое). Ее хотят о т р а в и т ь! «Они не посмеют, уговаривала она себя, я им скажу, что предупредила органы. Уговоры не помогали, утренняя радость жизни покинула, воздух отравлен… пойти на кухню (Катя вдруг рассмеялась) и поднести к губам… Нет, этого