— Да! «Гений и злодейство — две вещи несовместные». Вполне совместные, утверждал как-то он. Гений — по-гречески демон, по-русски — бес. Он мигом сообразил, что представляется уникальная возможность избавиться от свидетельницы.
— Которая, по-видимому, слишком близко подошла к убийце.
— Ей оставался один шаг: рассказать мне про пятницу, она дважды намекала… Тогда алиби Вадима рушится. В отличие от меня Агния интуитивно угадывала некую связь… смертную связь между ним и мною. Он соврал мне, и в момент убийства дома его не было.
— Доказательства, конечно, косвенные, скорее, домыслы, но в свете случившегося достаточно убедительны.
— И еще. Откуда в ее записной книжке возник Александр Александрович на букву «Э» и номер телефона Вороновых? Я сказала Вадиму, что она ищет экстрасенса. И он «нашел», то есть продиктовал телефон, связывающий ее с убитым.
Алексей:
— Я знаю, что такое смерть — вот, рядом, рукой подать. Но то зрелище в окне… это, знаешь… безумие, извращение. Ритуальное, как сказал твой…
— Он не мой.
— Он владел тобой тридцать лет. Катя, прости. Как она все-таки вошла в тот дом и выпила яд?
— Осложнение после гриппа. И обоняние…
— К черту обоняние, я не об этом! Как психологически она могла это сделать.
— На всех занятиях Агния заводила речь о Вадиме, ее влекло к нему.
— К своему будущему убийце — парадокс.
— «Зло притягательно и гораздо интереснее добра» — помню ее фразу… Да что ж я всех сужу и осуждаю, Алеша?.. А я сама?.. Чувствовала в нем брата и любила его.
— Как брата?
— Вот именно — это его и бесило, вероятно. «Агнией займусь я». Наконец ее надежды сбываются. Они вдвоем у него, конечно, пьют, она возбуждена сверх меры, он якобы увлечен… Мой звонок. «Что-то случилось в Герасимове, я нужен Кате». Возможно, ее обида и его приглашение: поехали вместе. Как установлено следствием, от его квартиры в Бирюлеве до поселка езды двадцать — двадцать пять минут. Они оставили машину на обочине шоссе и пошли на Аптечную. К тому времени мы сбежали оттуда вместе с милиционером, ты был уже на стройке.
— Он не мог открыть при ней дверь ключом.
— «Дайте же волю воображению, господа!» Он и мне приказал: «Оставайся здесь». То есть за калиткой: опасно, страшно. В темноте подходит к дому, отпирает: «А дверь-то открыта!» — входит включает свет: — «Нет никого, иди сюда!»
— Особым воображением я, положим, не страдаю, но эту пару, кажется, понял. Он играл в «настоящего мужчину» («Вот, смотри, я пробую… пью… жив!») Она — в «роковую женщину» («И я люблю рисковать жизнью!») Обручение, говоря красиво, со смертью в «жутком месте».
— Алексей, ты повторил его слово!
— Какое?
— Обручение. Кажется, я поняла, как она выпила яд.
Психиатр:
— Полную потерю сознания и отсутствие рефлексов сымитировать невозможно.
— Значит, врачи «скорой» не ошиблись?
— Нет, конечно. Из смертельного стресса ее вывел ваш голос — несомненно.
— Да, я крикнула медсестре: «Она умерла?»
— И вот тут-то она ожила. Ненависть вернула ей жизнь. Но ведь в ее квартире ночью провели обыск. Откуда взялся цианистый калий?
— Она сказала, что в последние дни, предчувствуя конец, держала его при себе, в кармане халата. Точно такой же черный сосуд, папин. Умирающую старуху не обыскивали.
— Вот это старушка! Из гроба встала, можно сказать, восхищаюсь! Как же она обманула медсестру?
— Та дала мне пузырек с валерьянкой и попросила грелку, не нашла у них. Я не расслышала, приняла лекарство и спустилась во двор… места себе не находила. А медсестра отправилась по соседям за грелкой. Двери все настежь, конечно… путь свободен.
— Старушка рисковала застать вас дома.
— Господи, не на убийство же она шла! Вне себя от ревности, от ярости… излить душу напоследок.
— А «излила» яд.
— Так уж все сошлось, подвернулось…
— И вы устроили ей ловушку.
— Я решила проверить. «Роза и Крест» на полу напомнили о «запечатанной тайне». Скупой Рыцарь сбежал. Мы остались вдвоем. Охватило ощущение, будто полумертвая женщина следит за мной, из-под опущенных век как будто блеснул черный зрачок в красном свете. Хотя я ни разу не взглянула ей в лицо. Было страшно, и моя жизнь разворачивалась передо мной словно другой стороною — ночной, скрытой до сих пор. Я сказала вслух, что допью валерьянку, и ушла.
— И она явилась убедиться, что вы допили.
— Вы себе представить не можете сцену между нами!
— Отчего же? Клинический случай. В античных терминах Эриния — «неистовство, безумие, ярость» — всегда в образе старухи с ядом, — мстящая за материнство, заметьте, и за мертвых. Как же вы с ней справились?
— Вернулся Скупой Рыцарь.
Следователь:
— Кому конкретно пришло в голову устроить эту идиотскую «реконструкцию»?
— Справить поминки предложил Мирон (он жаждал Дунечку), а восстановить «праздник в пятницу» — Алексей.
— С какой целью?
— Он хотел, чтобы Вадим сыграл роль убитого.
— То есть, в сущности, подтолкнуть его к публичному самоубийству?
— Хотел проверить, он подозревал эту семью в… болезненном внимании ко мне.
— Вот я размышляю, Екатерина Павловна, почему мне, профессионалу, на котором «висят» четыре трупа, с такой натугой далось это дело? И пришел к выводу: архитрудно действовать в кругу ненормальных.
— Спасибо.
— Не за что. Не говоря о самом маньяке… Ваш любовник черт знает кому доверяет записку, вас же компрометирующую…
— Не черт знает кому! Я рассказала Саше о своем самом близком друге — брате, которому он и доверился, который на этом и сыграл. Что тут ненормального?
— Все! Встречаться ночью в Богом забытом месте…
— Николай Иванович, да вы — поэт!.. Богом забытое — ужас.
— Передаем эстафету дальше. Мать, подозревающая сына в убийстве отца. Сын, подозревающий мать. Потом — вас. Тут юноша некоторым образом напал на верный путь. Ваш, мягко говоря, странный образ жизни…
— То есть?
— Полная изоляция. Такая, извините, красивая женщина, хранит наследственный яд…
— Я не хранила!
— Ну, в том хаосе, в котором вы существуете… Помните, сколько длился обыск, покуда перебрали весь хлам?
— Насчет меня вы правы. «Ночь, улица, фонарь, аптека» — вот мой замкнутый круг.
— В который вовлеклась и очередная жертва — Студницкая. Тоже, судя по всему, не подарок. Уж замуж невтерпеж… Устроить «обручение» на месте преступления.
— Не она устроила — убийца!
— Однако вы все слишком легко ему поддались. Интеллектуальная элита, черт возьми!
— Опять вы правы. Однако «гений» провел и профессионала.
Алексей:
— С самого первого твоего упоминания о «верном рыцаре» я его, скажем нейтрально, невзлюбил.
— Ну, Алексей!
— Думаешь: позавидовал. Согласен. Но кому — брату?.. Эта дверь, рядом с твоею, и глаза в темноте. Что-то тут не то. Я чувствовал: не то. И боялся за тебя, все время.
— Наблюдал в бинокль?
— Не в бинокль, но наблюдал.
— Ты хотел подтолкнуть его…
— Нет, я человек простой и рассчитать столь эстетское самоубийство не в состоянии. Но я знаю, что такое смерть, навидался. И когда он вышел из спальни — глаза обреченные — я крикнул: «Не надо!» Нет, не рассчитывал, а заподозрил эту семейку и надеялся, что в роли Глеба он раскроется.
— Неужели ты его действительно подозревал?
— Я увидел его со стороны. Исступленность — как он смаковал подробности свидания с Александром. Одержимость — как ты говоришь. И страх, страх, страх.
— Однако он покончил с собой.
— От безысходности — ты уже все поняла. Помнишь «Сейчас блеснет и озарит». А я… во всяком случае, я глаз не спускал с твоей рюмки.
— Я помнила запах миндаля со смерти Патриция.
— Катя, что ты помнила? Школьную елку и холодок золота. Больше ничего. Та смерть, как и все остальные, сошла ему с рук.
— Ничего не слышала. Если у него и была такая идея, то он нацелился, скорей, на тебя.
— Зачем? У тебя были доказательства, у меня, так сказать «чувства».
— И у него чувства: он догадался. Накануне поминок.
— О чем?
— О нас с тобой.
— Правда, о нас? Это правда, Катя?
— Это правда.
Психиатр:
— Такая гипотеза не исключается: смерть развязывает руки. Но чисто технически организовать новое убийство было затруднительно. А главное — он почувствовал свое бессилие, возможно, еще когда увидел Алексея из окна и убедился при знакомстве: этот не трус, не слабак. И не напьется до чертиков, чтоб безропотно проглотить цианид.
— То есть вы думаете, Вадим согласился на «реконструкцию» как на своего рода «рыцарский поединок»?
— Похоже, что так. И испытал поражение. Я уже говорил: больше всего он боялся вас — вы догадались, вы почувствовали, вы полюбили… «Чтоб они сдохли!» В спальне он действительно воспроизвел записку Глеба?
— Слово в слово.
— Вы, должно быть, помните наизусть.
— Еще бы! «Человек не имеет права распоряжаться чужой жизнью и смертью. Вы ничего не боитесь? Напрасно. Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль? Приснится, обещаю. Я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых. Жизнь окончилась, да, но поклон с того света я вам передаю. И еще передам не раз, чтоб ваша жизнь превратилась в ад».
— Блестящее обвинение! У этого мальчика был несомненный литературный стиль.
— Он писал стихи.
— Нет, вы понимаете? Повторив эти слова, убийца почувствовал, что написал завещание. И он слышал ваши слова о Сальери.
— И бросил яд в рюмку.
— Да, сильный драматический эффект. Преступник вообще был склонен к эффектам, что характерно для одержимого. «Дамы и господа! Мы присутствуем в этом зале…» Как дальше?
— «…для справедливого и беспристрастного суда над убийцей!» Он наконец в полной мере ощутил себя…
— Он ощутил вашу любовь — не к себе. Наверное, это была последняя капля. И указал на вас.
— На меня?
— На вас обоих. Возможно, гипотеза вашего Алексея верна, какая-то игра с чужой смертью была задумана. Но вы очень вовремя упомянули про специалиста.