— С фокусами. Экстрасенса ищет.
— С комплексами, радость моя. Замуж давно пора.
— По-моему, она к тебе неравнодушна.
— Она ко всем мужчинам неравнодушна.
— Понимаешь, Дима, если она была любовницей отца, а он решил вернуться в семью…
— Разве он уходил?
— Какая-то драма там была. Недаром сын пригрозил: «Он за все ответит», а жена кинулась к гадалке. Записка же с равным успехом могла быть адресована как жене, так и другой женщине. Обращения нет — и это очень странно.
— Да что тут не странно! — взорвался Вадим. — В последний раз предупреждаю! Умоляю…
— Да что с тобой?
— Я за тебя боюсь.
Какое-то время они ехали молча, оранжевые блики фонарей озаряли на миг напряженные лица, вечерний гул бился в стекла, из какой-то щели тянуло терпким сквознячком… любимое Садовое кольцо, любимый ее город, в котором живет убийца.
— Так вот, — продолжала она упрямо, — допустим, у них свидание на даче, он решает расстаться, пишет записку…
— Почему попросту не объясниться?
— Мало ли… человек бесхарактерный, например, «мягок, как воск», сосед говорил… чувство вины и так далее. Но она приезжает раньше, чем он ожидал.
— А мальчик?
— Он следил за отцом, как я поняла из слов Ирины Васильевны. Допустим, Алик этот ждал Агнию у моего дома…
— Любопытная версия, — согласился Вадим. — Двенадцатое апреля был ее день?
— Нет, свободный от занятий — я по календарю проверила. Но дело в том, что весной мы гриппом переболели, помнишь?.. То я, то она. Уроки переносились, иногда на вечер. Словом, не исключено — точнее не могу сказать.
— Но если они от тебя ушли вдвоем — зачем записка?
— Ушли вдвоем, но мало ли что между ними произошло почему Агния подъехала в Герасимово позже.
— И сын позже? Нет, твоей версии не хватает стройности, гармонии.
— Конечно, это одни предположения. Но если Агния видела мальчика там, на даче, а через полгода встретила меня… — Катя умолкла, было тяжело, словно слишком близко подошла к разгадке и чего-то испугалась.
— Что ж, — согласился Вадим. — Это серьезные мотивы: тогда — состояние аффекта, сейчас — боязнь разоблачения.
— Не просто состояние аффекта, Дима. Отравление — убийство, обдуманное заранее. Ведь яд не под рукою, как, скажем, нож… Чисто психологически, мне кажется, женщина скорее отравила бы соперницу.
— Тонкое наблюдение. Но его можно отнести и к соперникам. Словом, остерегайся всех троих и ничего без меня не предпринимай.
Серьезная тревога за нее прозвенела в его голосе, и Катя промолчала, поостереглась высказывать завтрашние свои планы. Странное нетерпенье жгло ее и заставляло спешить к разгадке, которой она сама опасалась.
Следы убийцы
Тетя Маша — так позволила она себя называть — казалась ровесницей Ксении Дмитриевны, без интеллектуального шарма, но со своим собственным: на диво быстрая, немногословная и сообразительная. «Хотите алиби Ирины проверить?» — такими словами она встретила Катю. — «Хочу». — «Ну-ну». Двухкомнатная квартира Вороновых — очень светлое уютное семейное гнездо — содержалась в идеальном порядке, несомненно, благодаря ей.
Стоял день солнца, и полуденные почти летние лучи сквозь белые прозрачные занавески создавали иллюзию беззаботных школьных каникул… теннисная ракетка в комнате Глеба, разноцветный мяч, растрепанные книжки, среди них — и английские… «Можно посмотреть?» — «Пожалуйста». Диккенс, Коллинз, Теккерей, Агата Кристи… «Лекарственные растения и яды». Интересно. Вот: KCN — цианистый калий… Интересно».
Бордовый бархатный альбом из полузастекленного шкафа раскрылся на полированной ярко-желтой столешнице. Ребенок на коленях у матери. Катя жадно вглядывалась в прелестное женское лицо. «За что, Господи?» — чуть не взмолилась вслух, однако сдержалась: тетя Маша стоит над душой, сурово сжав губы.
— А это Алик? — Катя перевернула плотный фиолетовый лист. — Господи, Боже мой!
— Что с вами?
— Глаза! Посмотрите!
Мужское лицо изуродовано — словно темные бельма на глазах! Тетя Маша склонилась над альбомом, вглядываясь, выпрямилась, и они в ужасе уставились друг на друга.
— Кто-то выколол глаза, — сказала, наконец, Катя и вернулась к первому снимку. — И Глебу, смотрите! Я не обратила внимания, загляделась на Ирину Васильевну.
Все фотографии мертвых — отца и сына — были сильно обезображены: на месте глаз зияли фиолетовые дыры. Золотой день внезапно померк, как тогда в больничном саду, стало холодно — ледяное дыхание иного мира, фантастического и больного.
— Это не могли сделать ни Глеб, ни Ирина, — заявила тетя Маша.
— Может, она вне себя от горя…
— Я во вторник перебирала фотокарточки.
— Зачем?
— На могилу. Заказала ему крест и медальон.
— Глебу?
— Да. Этой мерзости не было… Ключи! — тетя Маша бросилась к выдвинутому ящику шкафа. — Вот они! Рядом с альбомом лежали, так и не тронуты. Две связки, видите? Еще одна у Ирины, и у меня. Всего четыре и было.
— Как же сюда проникли?
Они уже вдвоем проверили замок — никаких следов взлома, окна — шпингалеты, форточки, балконную дверь: квартира просто закупорена и неприступна — седьмой этаж, пожарная лестница вблизи не проходит.
— Каждое утро поливаю цветы и проветриваю — ничего подозрительного не замечала.
— И все же здесь кто-то побывал.
— Чтоб фотокарточки изувечить?
— Сумасшедший! — воскликнула Катя, вздрогнув.
— Или колдовство. Порча.
— Тетя Маша, они же мертвые! Что еще им можно испортить?
— Я в этом не разбираюсь, спросите у колдуньи. Вы ей Ирину хотите показать?
— Ирину Васильевну необходимо освободить от всякой причастности к убийствам, — Катя опять всмотрелась в прелестное лицо молодой матери (не обезображенное маньяком — может, он ее любит?). — Я возьму самый поздний снимок. — Она перелистала альбом, пересиливая себя (неприятно, тяжело!), некоторые фотокарточки приклеены к фиолетовым листам. — А как отец и сын похожи!
— Не особенно. Глеб темноволосый, в мать, глаза синие, а Алик светленький, сероглазый.
— А я вглядываюсь — и как будто узнаю улыбку, выражение лица…
— Что тут можно узнать! Я вот думаю: не пропало ли чего?
Покуда тетя Маша проводила тщательный осмотр, Катя размышляла лихорадочно: в чем смысл этой чудовищной акции? Чтоб кто-то не опознал по фотографиям лица? Да унести альбом — и делу конец! И обезображены только мертвые… маньяк! Но как он попал в квартиру?
— Вы кому-нибудь говорили, что сюда собираетесь? — тетя Маша появилась в дверях.
— Нет, никому. А что-то пропало?
— Как будто ничего… во всяком случае, ценное.
— Я никому… — Катя осеклась. — Но наши вчерашние переговоры с Виктором Аркадьевичем слышали.
— Кто?
— Все трое! — выпалила Катя. — Мои ученики.
— Дети?
— Взрослые.
— Приличные люди?
— Не знаю. Впечатления сумасшедших не производят. Уголовников — тоже. Нужна отмычка. Или слепок с ключа.
— За ключи я ручаюсь.
— Но слепок могли сделать на месте преступления! Ведь и у отца, и у сына были с собой ключи от квартиры?
— Надо думать, — кивнула тетя Маша и впрямь задумалась. — Затевать такую возню возле покойника, чтоб потом испортить фотокарточки?
И вновь в солнечной комнате повеяло духом безумия; и после долгой паузы тетя Маша сообщила угрюмо:
— Я предупреждала Ирину, чтоб она не связывалась с нечистой силой. Не тронь зло.
— Вы в это верите?
— Верь, не верь, а семья уничтожена. Они-то уже все знают.
— Кто?
— Отец с сыном. «Тайна мертвых» — Алик написал. Где-то там их души переговариваются.
Катя вздрогнула: детские тоненькие небесные голоса…
— Ладно, — заключила тетя Маша. — Адресок тот я вам дам, а также ключ от дачи. И сегодня же Витя сменит замок.
В густых маслянистых сумерках, переходящих уже в потемки (как и было задумано), Катя вышла на платформу. Если пойти вдоль строя высоких сосен налево, то за шоссе завиднеется ее лес, в котором и бывали-то они считанные разы, но другого леса у Кати не было… Мглистое утро, папа с огромной корзинкой читает лекцию о свойствах грибов, упирая на ядовитость…
Она прошла мимо маленького деревянного здания — станция, окошечко, расписание на стене, вон телефон-автомат в кустах и деревьях — пересекла маленькую площадь и углубилась в уличную тьму… Первый поворот, второй… на углу под единственным на два квартала фонарем эмалированная табличка с черными буквами: «улица Аптечная».
— Аптечная, 6, — произнесла Катя вслух, глядя на листок с Дунечкиными «координатами».
И в душе зазвенели вдруг небесные звуки «Маленькой ночной серенады».
— Аптечная, 6, — опять сказала она вслух.
Небесные звуки усилились, в их ритме всплыла строка: «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Странный клубок ассоциаций на мгновенье как будто перенес ее в другой мир… «Я никогда здесь не бывала! — прошептала Катя отчаянно. — Я первый раз на этой улице!» — и очнулась.
После жутковатого эпизода с фотографиями в бархатном альбоме она дала себе слово ничего без Вадима не предпринимать. Ей одной с убийцей не справиться — это очевидно! Позвонила — он на работе, значит, завтра — и вдруг почти против воли сорвалась на вокзал и поехала, не совладав с зудом безрассудства… «Неужели я все-таки в мать? Она живет порывами, а я до сих пор… спала!» Наверное, Вадим прав, опасно, но ее жгло и жгло: проверить версию, осмотреть «жуткое место», ощутить атмосферу — именно одной, без свидетелей, — возможно, раскрыть «запечатанную тайну мертвых», как тайну собственной жизни.
Катя огляделась. Тихо, безлюдно, в отдалении прогрохотал поезд. Может быть, уехать? Поколебавшись, она включила электрический фонарик и двинулась по узкому тротуарчику из посеревших бетонных плит к дому № 6. Было откровенно страшно, чудились шаги и шорохи, голоса и шепоты, осторожные, потаенные… Да ну, сентябрьская ночная листва шелестит. Невысокий штакетник, калитка на деревянной щеколде… А где колодец?.. Прошла вперед по улице, через три дома (темных, словно заброшенных) — островерхий замшелый сруб с железным воротом… вернулась и вошла в калитку.