Я нагнулся, вглядываясь. Шаги приблизились.
Мария остановилась на пороге, я пробормотал под жутким впечатлением:
— Девочка, уезжай отсюда, ради Христа. Здесь кровь.
— Вы поэтому меня гоните?
— Не только поэтому.
Она отозвалась равнодушно:
— Я приготовила завтрак. Мы с Колей вас ждем на терраске.
Глава 17
Бывший ученик мой — парень смышленый, даже чересчур. В то роковое лето он однажды приезжал ко мне на квартиру (почитать свой рассказ — на самом деле, убедиться, конечно, что я останусь ночевать в Москве). А я как раз собирался в литературный вояж: «Мне необходимо осмотреть Спасский монастырь». Он запомнил, а после чтения романа сам съездил, сравнил и сделал соответствующие выводы.
Мы прошли под каменными сводами ворот, я даже остановился: контраст (по моим воспоминаниям) впечатляющий. Некое металлическое производство куда-то сгинуло, шла стройка, звонили к литургии колокола, новенькие купола и кресты ослепительно сияли в горячей лазури, женщины в платочках крестились на паперти, там-сям мелькали молодые монахи в черном. Вот место в несчастной нашей державе, где действительно кипела жизнь, — может быть, отсюда, из таких мест пойдет новая держава? Дай-то Бог, очень уж позорно и бездарно мы вдруг обессилели.
Никто на нас не обращал внимания, пересекли просторный двор, обогнули храм, углубились в траурные заросли бузины под старыми липами. Едва заметные бугорки кое-где напоминали о вечном успокоении (нет, «вечного» у нас не получается — косточки перетряхивают, перемешивают, туда-сюда перетаскивают… ладно, на Страшном Суде разберемся). Прошли к стене благородной старинной кладки. Можно было Юру с собой не брать, я и сам бы узнал место захоронения по серому, с голубоватыми прожилками камню.
— Урна здесь?
— Здесь.
— А камень откуда?
— От вас. У вас на улице какой-то миллионер строился…
— И тебя пленили обломки?
— Не меня — Марию.
Если у меня до этого и были какие-то сомнения насчет участия Марии в «убойной охоте», то сейчас они развеялись, как тихий прощальный вздох, канувший в бездонное небо.
— Ты видел похожий обломок на берегу озера?
— Нет! — Он явно чего-то испугался. — А где?
— На том берегу под самой высокой сосной, где ты гулял в пятницу.
— Не видел… а вы там копали?
— Труп не нашли.
Я сел на полусгнившее бревно, тяжело привалясь к пятисотлетней стене. Мне было тяжело, хотелось отвлечься, отдаться прежним «литературным» впечатлениям: где-то тут победно копалось «стадо свиней», в которых вошли бесы (а душонки небось от страха в пятках трепетали), из кустов прозвучало проклятие, блеснула сталь, пролилась кровь, и свежий труп упал в свежую яму… так давно и так неправдоподобно — а ведь отзывается «скрежетом зубовным» до сих пор.
Откуда-то в его руке возник внушительный складной нож (сбылось мое «коммунальное» видение), блеснуло «остро лезвие». Со странным равнодушием подумалось: идеальное место для убийства под православный звон, труп — в яму и забросать хворостом.
Юра сдвинул камень и принялся ковырять землю ножом, приговаривая глухо и жутко:
— Неглубоко закопали, лопаты не было, а почва уже слежалась, Вынуть и выбросить к чертовой матери, — тут он перекрестился, подняв очи горе.
— Что с тобой?
— Если и post mortem[3] продолжается все та же мистерия, не место этому праху в освященной земле.
— Да о чем ты?
— Два одинаковых камня в разных местах — это что значит?
— Это значит, — пояснил я тихонько, — что их положила одна рука.
— Не моя. За правнучку не ручаюсь. Наконец из жадного чернозема (какой роскошный перегной за полтыщи лет!) он вырвал металлическую черную урну.
— Не запаяна. В крематории предлагали, но она колебалась, не развеять ли над водой.
— Слушай, а Мария крещеная?
— Ее баба Маша крестила.
Он повозился с крышкой, наконец вскрыл.
— Это ли не кощунство, Юра?
— По грехам и дела.
Он протянул — я заглянул. Почти полный гробик из нержавейки — белесый порошок, языческий пепел.
— Специалист сможет определить, — зашептал Юра, — сколько тут сожжено останков.
Недаром мы шептались, трогая то, что трогать нельзя. И все же… Я осторожно потряс, прах взметнулся дымным облачком. Серой не запахло. Погрузил пальцы в невесомое «ничто», добрался до дна. Ничего, кроме пепла.
По законам трагедии — неизбежность возмездия: праховские останки должны были подвергнуться той же участи, что и многострадальные монашеские.
— Никакого специалиста я искать не буду, я не сумасшедший некрофил. А жену найду, запомни.
Он поглядел пристально, быстро закопал урну, придавил серым камнем и сел на другой конец бревна.
Мною овладело какое-то отупение.
— Вообще не знаю, зачем я сюда приехал.
— Это очень понятно.
— Что?
— Вы хотите войти в то, прежнее состояние духа и вспомнить.
— Что вспомнить?
— Не знаю. Наверное, то, из-за чего погибла Маргарита Павловна.
— Неужели ты думаешь, что все произошло из-за меня?
— Я в этом уверен. Вы очень сильная личность, Леонтий Николаевич, в чем-то даже необыкновенная. Не только я, мы все — ваша свита, так сказать, — были под вашим влиянием. И, наверное, остались.
— Остались? Вы меня предали. А теперь на меня еще хотите все свалить: я, стало быть, вдохновил кого-то из вас на убийство. Прекрасно!
— Не так, но…
— Из чего ты сделал такой парадоксальный вывод?
— Не вывод, а… Мне так сильно запомнилось… не дословно, но смысл. Тогда на Пасху, перед преступлением, вы сказали, что поистине милосердно было бы отпустить душеньку убийцы на волю.
Я вгляделся в фанатичные воспаленные глаза.
— Кто ж воспринимает такие заявления буквально?
— Значит, кто-то нашелся.
Оригинальный поворот темы, и в чем-то перекликается этот бред с последним нашим разговором с Марго, которая словно заклинала в сомнении: «Ты не виноват… не ты виноват»… А я и в мыслях никакой своей вины не держал.
— Кстати, еще один твой вывод. Из чего ты заключил, что моя жена вела параллельные любовные игры?
— Она меня из-за кого-то бросила.
— У вас же было назначено…
— Я пришел против ее воли.
Он помешанный — сверкнула мысль, осветив жуткие потемки, — он же почти признался: из «милости» пугнув Прахова, отомстил между делом, и свидетельнице — неверной возлюбленной.
— На вашем дне рождения, — продолжал Юра, опустив глаза, — у нас был разговор с нею в доме… на террасе. Она сказала: «Все кончено».
Он замолчал, словно проглотив комок — оскорбление, которое Марго сгоряча могла выдать, чтоб отвязался.
— «Другая большая любовь», — так она выразилась с усмешкой. Она была вся захвачена, вся не со мной. Я изменился, Леонтий Николаевич…
— Брось! Тебя и сейчас всего трясет.
— Изменился! Как она сказала, действительно все кончено. Трупа нет, улик нет.
— Куда ты ее спрятал?
— Нет! — он вскинул руки, как будто отталкивая что-то тяжкое, неотвратимое; трухлявый конец бревна под ним подломился; Юра сполз по крепостной стене на землю и так и остался сидеть полулежа, шепча: «Нет и нет!» Я отстраненно наблюдал за ним, как за дергающимся в паутине насекомым… Наконец сказал устало:
— Прекрати истерику.
Усталость и отчаяние… вот от этого тяжелого серого камня, подумалось внезапно. Все близкие — «свита», по выражению ученика, предатели — ведут на меня охоту. Все, кроме сына, умилился на секунду. Да есть ли у меня сын?
— Леонтий Николаевич, — заговорил Юра тревожно, — вы обещали рассказать про черного монаха.
— Ничего я тебе не обещал.
— Прошу вас, для меня это очень важно. Вы сказали, что я видел убийцу.
— Всего лишь предположение, доказательств нет. Если я их найду, обещаю тебя простить, — поколебавшись, я протянул ему руку и помог подняться.
Мы молча побрели через мрачные темно-зеленые заросли с темно-красными блестящими гроздьями ягод. Вырвались на солнечный простор.
— Зайдемте? — Юра кивнул на паперть.
Я вздохнул и пошел за ним. Усталость и отчаяние стояли в душе, как вода в болоте.
Как антисоветский интеллигент последнего призыва я изредка заходил в храм поставить свечку, окунуться в золотой сумрак абсолютно другого мира — другого воздуха, других слов, ликов и песнопений. Однако сейчас не стал возиться с бумажником возле свечной лавки, а просто постоял у входа. Не зная, что просить у Бога: найти труп жены?
Вскоре вышел, один. Остро чувствуя: теперь я всегда буду один. Ну и пусть (острота чувств вдруг словно сняла усталость, вдохнула энергию азарта), зато я найду убийцу и сниму «проклятие Прахова».
За спиной, за высокими дверьми пели так тихо, так чудно: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…» Подумалось: не был в церкви с той Пасхи. И вспомнилось то воскресное застолье — завязка (я почувствовал), завязка преступления.
Разговор тек привычно-иронический, слегка пижонский. Отлично помню диалог с Гришей. «Концовку подсказал сам прототип». — «Существует прототип романа?» — «Представьте себе — убийца! Десятый десяток пошел. Слезно просит — вот уже тринадцать лет — отпустить его душеньку на волю». — «Ну и?..» — «Отпущу». — «Каким образом?» — «Зарежу».
Тут Юрий… нет, сначала Марго отпустила насмешливо: «Ой, как страшно!» Тут Юрий внес новую ноту: «А я верю, что можно убить словом». Весельчак Василий эту серьезную ноту приглушил: «Вот Леон окончит роман и проверим: можно или нельзя». — «Господа, я нормальный член Союза писателей, а не убийца».
Реплика слабенькая и вовсе не остроумная, однако все засмеялись (уже были навеселе), зазвенели хрусталем, и сквозь звон и смех кто-то спросил: «Разве убийца непременно ненормальный?» Спросил очень серьезно — и я так же ответил: «Непременно. С этим актом его покидает благодать, он превращается в хищника, попробовавшего крови. Так что простой сочинитель вроде меня…» Но учени