Из «скорбного списка» я мысленно вычеркнул брата. Остались двое — я и сын.
Но зачем? Зачем два года Василий хранит такую убийственную улику?
Или не Василий? Кто здесь живет? Прячется?
Некому довериться, не к кому прийти и заплакать, в конце концов! Позвонить Коле?.. А, брось сантименты! Прежде всего необходим тщательный обыск.
Самый тщательный, на какой я был способен, обыск детской моей обители ничего больше не дал. Тех вещей (нож, платье, халат) здесь не было. Но был чужой дух. Может, не чужой?.. Да как бы она тут протянула два года и зачем, Господи Боже мой! Как? В безумии? И Василий ее выхаживает? Тайно?
Призраки, прочь!
Заклинание не действовало. Проклятие Прахова действует — вот в чем дело.
Что делать? Закрыть «дело»? Еще в грозу — помню, помню! — я поклялся не связываться с милицией.
Телефонный звонок заставил не то что вздрогнуть, а затрепетать.
— Ты дома?
— Ага.
— Ольгин ключ положи на обеденный стол.
— Ага.
— Может, заночуешь?
— Ага.
— Леон, что с тобой?
— Да так. Засмотрелся на «Видение отроку Варфоломею».
— Ну, у меня никаких пятен — гарантирую! — Василий засмеялся, меня мороз по коже продрал. — Еда в холодильнике, постельное белье возьми…
— Да ладно, Вась, я к себе поеду. Пока!
Если она связана с ним, то есть шанс устроить ловушку. Не городи ерунды, она лежит в больнице… Все же я погасил повсюду свет, постоял у входной двери — не запирать? Нет, может насторожиться и не войти, а ключ у нее должен быть, коль она тут живет… Да кто она, опомнись! Мертвые не возвращаются.
Глава 25
Я залег в спальне, одетый, на свою же кровать (когда-то на ней умирала Татьяна). Сегодня день возвращений в прошлое. Впрочем, уже ночь. Остается ждать. В мозгах тут же назойливо зазвенело: «Грозовой перевал одолеть, перейти, и опять, и опять — ждать!»
Итак, моя догадка подтвердилась: рукопись была украдена как уголовная улика, — кровь и отпечатки пальцев. Почему Василий сохранил эти жуткие страницы, да еще в таком необычном месте? Это что — какая-то заумная символика? Подаренный отцом «Отрок»… Погоди! С «моего» Василий стереть кровь не мог — дежурил в реанимации.
Я спросил: «Где ты видела кровь?» Алла ответила: «Где умирал Прахов, — пауза, — где ты его зарезал».
Вот тут, на первой страничке, я его и зарезал. Она видела замаранные страницы и погибла?
Пасть мусоросжигалки, гладь озера, камень на сырой земле. Без паники! Кто, черт подери, принес сюда уголовную улику и спрятал за «Отроком»?
Во тьме, разбавленной дворовым фонарем, забрезжила разгадка — кто-то посмотрел на меня в окно спальни. Ага, черный капюшон — начинается кошмарик. Я закрыл глаза. «Демоны следят за нами и радуются». Открыл. Черный капюшон шевельнулся и исчез.
Из последних сил я поднялся и вышел во двор. Казалось, снится безобразный сон, однако крупные капли дождя упали на лицо. Нет, не сон — дождь. Никого не видать, и искать бесполезно: три выхода в соседние дворы.
Какое-то время я походил вокруг да около фонаря, уговаривая себя вернуться в родной дом. Метро еще работало, я мог сбежать к себе… да хоть пешком дойти! Но вдруг кто-то придет — он или она — и я упущу единственный шанс.
Пришлось пойти на компромисс: остаться и принять что-то успокоительное. Трусоват мужичок, но я серьезно боялся сойти с ума.
В Васькиной аптечке удалось отыскать нечто апробированное: начатую пачечку тех желтеньких. Сунул в карман — пригодятся — и принял одну, лег. «Благодать» не приходила. Принял вторую. Нет «благодати»! «Полумрак, полусвет, полусон, полуявь». В этой чертовщине приходили ко мне мужчина и две женщины. Я старался разглядеть их лица и не мог, но знал, что они убиты, и бормотал: «Не я виноват, не я отвечаю за убитых».
Но на видении окровавленного отрока — нестеровского пастушка — проснулся внезапно и окончательно. «День на дворе или ночь? Шутить опасно».
Разгорался красный рассвет. Грозовой перевал одолен и пройден.
Позвонил в Кукуевку, долго не отвечали. Я поднял с пола упавший тюбик помады, поднес к лицу и услышал голос Марии:
— Алло!
— Это Леонтий Николаевич. Разбудил?
— Да.
— Где Коля?
— Спит.
Ей и соврать недорого взять.
— А можно его разбудить?
— Не надо. Он недавно заснул. Вы разыскали Юру?
— Кажется, да.
— Вы теперь будете жить в Москве, Леон?
— Всего доброго.
Нет мне места на земле!
Я отправился на вокзал, слежки вроде бы не ощущая. Да черт с ними со всеми, я должен убедиться! Три страницы при мне, с пятнами, с отпечатками, но в милицию я не пойду, «шутить опасно».
Уже в Кукуевке я остановился на мгновение у озера: пустынный пляж, влажный песок, солнечные блики на воде и… опять какое-то черное шевеленье.
Спеша, задыхаясь, я обогнул озеро, пронесся по рыбацкой тропке, окунулся в мокрые кусты. Юра, как гигантское черное насекомое, сжавшись в комок, сидел в сухой пещерке. На лице — абсолютный ужас.
— У тебя тут скит, что ли? — спросил я, намеренно сбивая «мистический» настрой. — Монахом-отшельником стал?
Он продолжал глядеть в ужасе.
— Где нож?.. Или пойдем в милицию?
Наконец прохрипел:
— Выбросил в озеро.
— Ничего, они найдут. Ну?
Не шелохнулся.
Я сгреб его за воротник куртки и прошептал в ярости:
— Ты хотел убить моего сына?
Он сразу обмяк.
— Скажите, ведь он жив?
До меня дошло, что я не знаю, что я поверил ей! А вдруг… Наверное, на моем лице отразилось выражение его собственного, потому что он задергался. А я выдернул его из пещерки и поволок за собой. Откуда только силы взялись!
Юра вырвался, встряхнулся и зашагал впереди меня по узкой тропинке. Один только раз обернулся искаженным лицом.
— Но ведь он жив, раз вы мотались по Москве?
— Заткнись. Скорее!
Уж не помню, как мы одолели эти два километра, — завиднелся мой дом, — рука об руку ворвались в калитку, в сад, на терраску…
— Сиди тут! — прошипел я. — Иначе… — не договорив, поднялся по лестнице, рванул дверь: Коля — живой! — лежал на железной кровати, до подбородка укрытый пледом. Я откинул пушистую ткань: левая рука у предплечья туго забинтована.
— Ты закричал тогда ночью у сарая, потому что я задел рану?
— Да.
— То-то я удивился, что ты был закутан в плед. Как тебе?
— А, царапина.
— Не пижонь, весь стол был в крови.
— Просто задел артерию.
— А целил в сердце. Ты загородился левой рукой, да?
— Да.
— Убийца сидит на терраске, — отчеканил я. — И если посмеет сбежать…
— Он убийца, — подтвердил Коля бесстрастно.
— Надо бы Василия…
— Машка отлично справляется. Никого не надо, и ничего никому не рассказывай.
— Ладно, отдыхай. Я пошел на допрос.
Сын проводил меня пристальным взглядом, но ничего не сказал. Вышедши в коридорчик, я услышал негромкие голоса снизу. Говорила Мария:
— Он очень удивился, увидев у стены камень?
— Чуть не упал, — прошептал Иуда.
Мария (со страхом):
— С этой историей надо кончать.
Он (тоже со страхом):
— Но как?
Она:
— Тихо!
Я спустился и приказал с металлом в голосе:
— Мария, удались!
— Куда прикажете?
— Хоть в за кудыкины горы.
Она ушла в сад, вероятно, подслушивать. А, теперь все равно.
Ученик уже вполне оправился и заявил:
— Ваш сын — убийца.
Хорошенькое начало.
— Куда он тебя пырнул?
— Он пытался меня задушить.
— А нечего шляться ночами по чужому участку.
— Он меня вызвал.
— Если ты будешь врать…
— Вызвал по телефону, — продолжал Юра монотонно, меня словно не слыша. — Сюда. В полночь.
— И ты поперся!
— Он обещал раскрыть тайну черного монаха.
— Твоя соседка сказала, что ты ушел из дома в четыре часа.
— Ну, я заезжал к приятелю. Это к делу не относится.
— А на дачу к Горностаевым не заезжал?
— С какой стати? Да я даже не знаю, где…
— Взглянуть на мусоросжигалку, безотходную, выдает прах, как в крематории.
— Мне непонятны ваши намеки.
— Ладно, у вас была назначена встреча с Колей.
— Да, в беседке. Я тихонько подошел: за столом как будто сидел монах в капюшоне.
— И ты не догадался, что в куртке, в такой же вот, в похожей… — Я не удержался и тряхнул его за капюшон.
— Догадался, но не сразу. Ведь он не назвал себя по телефону, говорил почти шепотом. Ну, подошел. Он сделал знак приблизиться. И сказал нормальным голосом: «Ты спал с моей матерью, а потом ее зарезал, когда она тебя бросила».
— Ну а ты?
— Я сказал: «Ну да, спал с твоей матерью».
— Зря он тебя не задушил, гад.
— Он так и сказал: в прошлый раз недодушил, зато сейчас… Опрокинул меня на перила, я начал хрипеть…
— Не разжалобишь. Зачем ты взял в Кукуевку нож?
— Вот на этот самый случай. Держал наготове, ударил. Он упал на стол, а я убежал. Нож бросил в озеро. Самооборона.
— Где ты провел ту ночь?
— Поскольку я не знал, жив ли этот ненормальный дипломат, то скрылся у приятеля.
— Имя.
— Не скажу. Не впутывайте…
— В милиции скажешь.
— Вы не посмеете обратиться в милицию.
— Я много чего посмею. Ты следил за мной вчера на платформе утром?
— Нет, я уехал в Москву еще ночью, на двенадцать пятьдесят восемь.
— Где ж ты меня выследил?
— Не выследил, а увидел. В ЦДЛ.
— А что ты там делал?
— Это мое дело. Вы были в Малом зале, где стоял гроб Прахова.
— И пошел за мной на квартиру брата?
— Да.
— Почему же ты не подошел ко мне, когда я выбежал во двор? Нож был при тебе, я уверен. Я крепко запомнил еще тот момент, у лампады.
— У какой лампады?
— В твоей коммуналке. Ты оба раза струсил. Три раза!
— Я не трус.
— Вместо того, чтобы просто позвонить и узнать, убил ли ты человека, ты поджидал меня…