— От него несло «Златом скифов» из бочки, да?
— Да, — она впервые поглядела на мужа открыто и прямо. — Полотенце было сухое и грязное. На другой день я его постирала, вода красноватая, чуть-чуть, — я не поняла. А когда подрезала шиповник в саду, на крыльце появился Гриша и сказал: «Леон звонил — Марго исчезла». Я пошла пройтись.
— Ты испугалась мужа. Я всегда считал тебя существом нежным и женственным. Я тебя недооценивал, Алла. Два года прожить с…
— Договаривай! — произнесла она с вызовом. — Два года прожить с убийцей?
— Не будем ускорять ход следствия. Как эти три страницы попали к моему брату?
— К кому? — изумился Василий.
— Погоди, Вась. Ну?
— Я ушла, но почти сразу вернулась: за объяснением — возможно, этот ужас не имеет отношения к нам. Его нигде не было. Наконец заглянула в оконце сарая…
— Ну, ну?
— Я закопал в уголке, — пояснил Гриша со странной улыбкой. — Положил в стеклянную банку и… У нас пол земляной. А ты, Аленька…
— Я должна была знать. В банке лежали вот эти три страницы в крови и с отпечатками пальцев. Ты сдашь их в милицию, Леон?
— А как ты думаешь?.. Что ты сделала с уликами?
— Закопала обратно.
— Да, «муж и жена — одна сатана». Ну, так как же «Отрок Варфоломей»?
— Во время твоего последнего допроса я поняла, что ты подошел к разгадке, и ушла из этой жизни.
— Однако улики…
— Да, прихватила с собой: у нас, благодаря тебе, мог быть обыск.
— Да ты-то почему их не уничтожила?
— Я не знала, для чего он хранит их. А если для оправдания, а если я уничтожу нечто ценное?
— Я решился, — сказал Гриша угрюмо, — после вашего ухода.
— Когда мы с Васей осматривали мусоросжигалку?
— Да. Все эти годы я знал, что в любую минуту успею… И вот эта минута пришла. Покончить с психозом на «литературной» почве, сжечь проклятый финал… Я нашел в сарае пустую банку.
— Вот это финал!.. Впрочем, нет — он еще впереди. Ну, Алла?
— Я подошла к семичасовой электричке (слышала, как Василий говорил). На платформе были вы двое, но ты остался. Я поехала с ним и попросила убежища.
— Вась, ты знал, что за картиной сцена убийства?
— Откуда, Господи Боже мой!
— Вася, прости. Я не могла доверять тебе полностью, ты брат, лицо заинтересованное, и мог осмотреть мои вещи. Когда ты позвонил и сказал, что Леон едет, я сбежала. И вспомнила только на улице, но побоялась вернуться. Да и кому придет в голову шарить за картиной! Ты догадался, Леон?
— Догадался. От губной помады в прихожей на подзеркальнике несло «Златом скифов».
— Да, я нечаянно пролила духи, когда собиралась, я спешила. В общем, — заключила она трезво и горько, — мы с мужем крепко «наследили».
— Крепко, — я посмотрел на Горностаева. — Может, ты наконец раскроешь тайну семисот тысяч?
— Нет.
— Ладно, пока обойдемся.
— Ты знаешь?
— По-моему, да.
— Ты все знаешь?
Я выразительно посмотрел на него и промолчал. В гнетущей паузе раздался приглушенный голос ученика:
— Так это вы сыграли роль черного монаха?
— Отстаньте от меня со своими чертовыми монахами!
Юра сказал с укором:
— Вы же написали «Четвертого Всадника».
— Кажется, ты считаешь его макулатурой, — вставил я.
— Журнал, а не статью. Я ее сохранил в своем архиве. Там есть любопытные совпадения…
— Ничего там любопытного нет! — отрезал Горностаев. — Все уже известно-переизвестно.
— Но вы были первый… Маш, скажи.
— Да, дедушка читал, он даже хотел с вами познакомиться.
— Ведь ваш дедушка умер своей смертью? — нервно осведомилась Алла.
— У него разорвалось сердце. Его напугал какой-то человек.
— Который сыграл роль черного монаха здесь, у нас, — пробормотал я и жестом зловещего фокусника достал из сумки под столом еще один «вещдок» — грязную черную ткань.
— Это мой халат, подаренный Марго на день рождения. Ночью в грозовом саду или на темной улице он напоминает монашеское облачение. Как на картине Нестерова. Никто не хочет примерить, чтобы убедиться?
Дураков не нашлось. Глядели на мою «находку» со страхом. Василий воскликнул:
— Где ж ты его выкопал?
— На месте первого преступления.
— Первого? А разве было не одно?
— Не одно и не два, как я подозреваю. Если присмотреться, а в криминалистической лаборатории присматриваются пристально, на материи заметны бурые пятна, — тем же эффектным жестом я извлек на белый свет бедное шифоновое платье. — Видите? На нем пятна ярче, конечно. И вода их не смыла. Ничего не смыла.
Я ощущал всеобщее оцепенение — как слабый отголосок моих чувств этих последних дней, последних лет. Кто-то спросил искаженным голосом:
— Она умерла в этом платье?
И еще кто-то:
— Так где же мертвая?
Я сделал усилие, чтоб прийти в себя, и заговорил деловито:
— Судя по пятнам на халате, убийца нес труп, прижимая к груди.
— Куда нес? — прошептала Аллочка.
— Куда? — Я усмехнулся. — А ведь именно ты, дорогая моя, дала мне ключ к разгадке.
— Леон, нет!
— Ее-то не впутывай… — начал Гриша угрожающе, но перебил Коля со сдержанным, хорошо знакомым мне по себе самому, бешенством:
— Отец, я говорил тебе, что узнал этого псевдомонаха в зеркале.
— Он меня ненавидит, потому что я любил его мать.
Я подавил в себе желание вышвырнуть ученичка в окно и продолжил спокойно (надеюсь, что так!) вести дознание:
— По древнейшему законодательству — отраженному в Библии, кстати сказать, — для обвинения требуются двое свидетелей. Мария, что ты видела из нашего чердачного окна в ночь убийства?
— Человек в этом халате шел по улице.
— И нес желтую дорожную сумку с «тяжелым серым камнем»?
— Да.
— Под фонарем он обернулся. Ты узнаешь его среди присутствующих?
Она не ответила.
— Имей в виду: твое свидетельство — решающее.
Золотые глаза вспыхнули грозным огнем.
— Не узнаю!
— Итак, очная ставка на этом кончается.
— Леон! — не выдержал мой старый друг. — Ты-то знаешь?
— С Божьей помощью… — уклонился я от прямого ответа. — Да и вы помогли, близкие мои предатели…
— Ты идешь в милицию?
— Это секрет следствия. Пока что вы свободны.
Никто не сдвинулся с места. К мусоросжигалке, в пещеру, в больницу, в мансарду… мест много. «У Отца Моего обителей много» — всплыли вечные слова… В том числе и в геенне огненной. Им было страшно.
— Отец, ты нашел могилу?
— Я нашел нож. «Черна твоя душа и остро лезвие», помнишь? — И я продемонстрировал последний «вещдок» из писем, что посылала мне Мария.
А когда они разошлись, уже подступал вечер — зеленый, золотой, медовый на исходе лета, и мы остались вдвоем с убийцей.
Глава 31
Благодаря застойным связям Артура Иосифовича Милашкина, мне удалось заполучить аудиенцию у знаменитого психиатра. Я надеялся уговорить его участвовать в судебно-медицинской экспертизе. «На предмет вменяемости», так сказать.
Пожилой господин говорил лениво, раскинувшись в старинном роскошном кресле в роскошной квартире; из раскрытого окна веяло острым, с гнильцой, ветерком с Москвы-реки.
— Чтобы иметь определенные выводы, я должен общаться с подсудимым, а не с его, извините, доброхотами.
— Я не смею и надеяться, но…
— Правильно, я давно уже не участвую…
— …но история настолько необычна!
— Это как раз обычное мнение. Каждый считает свою историю уникальной. В чем обвиняется ваш брат?
— В убийстве.
— Состояние аффекта или продуманное предумышленное деяние?
— Однозначный ответ дать невозможно, поэтому я и обратился к вам.
— Кого он убил?
— Мою жену. И еще некоторых людей.
— Вы странно выражаетесь. Кого конкретно?
— Конкретно этим занимаются органы — эксгумацией трупов и документацией в больнице, где работал Василий. Он ваш коллега, медик.
— «Убийцы в белых халатах»… Нечто из прошлого. Садист?
— Наоборот! Василий обладает необыкновенной, обостренной отзывчивостью к чужому страданию. Наверное, это началось еще со смерти нашей матери. Ему было всего три года, по недосмотру она скончалась при нем. И он всегда…
— Погодите. Отчего умерла ваша мать?
— При моем рождении.
Психиатр оживился.
— А вы знаете, что ребенок может сохранить на всю жизнь — подсознательно, инстинктивно — негативные чувства к «виновнику», так сказать?
— Я не знал. Но вы правы: однажды эти чувства прорвались с такой бесовской силой… Безумная акция и в то же время тщательно спланированная.
— Она была направлена против вашей жены?
— Против меня: жена явилась нечаянной свидетельницей.
— Свидетельницей чего?
— Несостоявшегося убийства.
— Но коль оно не состоялось…
— Ему было что скрывать. Два года наш отец лежал в параличе. Это такой ужас, что я просто молился о его кончине. У меня вырвались неосторожные слова при брате: «Насколько милосерднее было бы избавить его от мук!» И Василий избавил — с помощью морфия, что ли… я в медицине ничего не смыслю. Потом то же самое произошло с его женой. С тех пор он стал умерщвлять пациентов, которых считал безнадежными.
— Да, ситуация необычная. Я даже не знаю, есть ли в нашем Уголовном кодексе соответствующая статья. Во всяком случае, судебных процессов по обвинению в эвтаназии я не помню.
— Но на Западе…
— Верно! Несколько шумных дел у нас освещалось в печати. Кажется, в Голландии ввели… или пытаются ввести умерщвление — как официальную законную меру в безнадежных случаях.
— Да, в Голландии. Свобода смерти — свобода от воли Божьей. Кто посмеет определять меру безнадежности? Дьявол! Мой брат посмел — и стал настоящим убийцей.
— Он хороший специалист?
— Очень. Диагност — просто превосходный.
— Это важно. Думаю, суд примет во внимание смягчающие обстоятельства, ведь сознательно он не желал зла.
— Он зарезал мою жену моим ножом. Вот как высокопарно заявил он мне: «Ты был творцом в слове, я — в действии». — «В смерти», — поправил я его.