– Это выродок, – ответила я.
– Что???
– Выродок. Объясняю: КПСС выродила комсомольцев, пионеров и октябрят. Мы – дети партии!
– То есть выродки?
Я кивнула. Ничего плохого в этом слове я не видела.
– А ты знаешь, Зубкова, что всю вашу семейку уже давно пора в психушку посадить?
– Знаю.
– Ну хорошо, что знаешь. Принята ты, Зубкова, в комсомол. Иди и помни, что это только благодаря твоей хорошей успеваемости и примерному поведению.
И я ушла от гневной комиссии уже с комсомольскими атрибутами: значком на груди и красненьким билетом в руках. За последних три года в школе я поняла, что комсомол – халявная организация: раз в месяц ничего не значащие собрания и всё. Нет, нет, в мои годы уже не было «Ленинских зачетов», когда каждый комсомолец перед лицом комиссии должен был доказать, что достоин этого звания. А газету «Комсомольский прожектор» наши дети сорвали, когда я была в 9 классе. Больше её не выпускали никогда. Но самое неприятное воспоминание (в последнем классе в 1988 году) когда школьники сняли со стены портрет Ленина, разбили стекло, подрисовали ему усы, фашистские кресты и плевали в лицо вождя. Я не плевала. Что я, больная что ли?
Летом, после окончания восьмого класса я сходила в свой первый и последний поход до села Виахту (108 км севернее Мгачи). Повела нас мама моей одноклассницы. Виахту находится на берегу Татарского пролива, и в переводе с нивхского означает «залив морских пиявок». Шли мы по берегу: пешком, на Камазе, поблевали до зелени на катере, опять пешком… Вот на берег выбросило корюшку. Два медвежонка и медведица ели её, пока детишки их ни шуганули. Косолапые нехотя убежали. Где-то рядышком, в лесочке нам пришлось разбивать палатки. Это была самая настоящая ночь кошмаров! Мальчишки жги костры, девчонки пытались уснуть, а непрекращающийся треск веток означал только одно: вокруг ходили медведи, много медведей. Жуть!
Само Виахту встретило мгачинскую детвору гостеприимным народом – нивхами. В богатой ягелем тундре они пасут оленей, занимаются выделкой шкур, шьют национальную одежду и обувь, мастерят удивительные сувенирные вещи. А нивхские дети – прирождённые художники, которые шикарно рисуют с рождения, это у них в генах.
Бабушка-нивха предложила нам купить у неё тапочки ручной работы, я в таких всё детство проходила, они у нас в магазинах продаются. А сама бабушка жила в русской избе, но внутри всё было как в юрте – на полу половик и серая, грязная пустота кругом. Тоскливый домик.
Оленеводы покатали русских гостей на оленях – жалких остатках некогда многочисленного стада. Я впервые в жизни уселась на оленя. А оленевод, ведущий цокающее животное за поводок, говорит:
– Как зовут тебя, девка?
– Инна.
– А я сейчас увезу тебя далеко-далеко на север, в свою юрту и возьму замуж.
И он действительно меня куда-то повёз, а вокруг лишь моховая тундра и кедровый стланик.
«Куда ж ещё севернее?» – подумала я, а вслух очень грустно сказала:
– Мне пятнадцать лет, тебя посадят. У нас во Мгачах всех таких уже посадили, а ещё тех, кто жену свою топором забил, мать и тещу.
– И много у вас таких? – испугался нивх.
– Много! А как выйдут, так снова за топор или за нож.
– Да что вы за народ такой?
– Не знаю. Но вот вы медведей не боитесь, а мы друг друга, хотя нам друг друга боятся и следует.
Оленевод с опаской покосился на меня, развернул оленя и пошёл обратно. В походы я больше не ходила. Устала.
Поход на Виахту. Берег у северного сахалинского поселка Виахту пустынный. Дети нивхи где-то там – с оленями копошатся. Или рисуют. А наш класс сгрудился у воды – купаемся. Одинокий плот зовуще манит к себе. Мальчишки не устояли:
– Айда кататься по очереди!
Ну и плавают. Чёрт дёрнул и меня. Уселась, оттолкнулась, плыву. Всё дальше и дальше от берега. Доплыла до вне зоны видимости. И только тут деточку охватила паника. Вёсел то у меня нет. Гребу своей палкой, гребу… Уж до темных океанских вод догребла. Настроение хорошее: сижу, с жизнью прощаюсь. Припомнила все обиды, которые мне мгачинские люди причинили (учителя в особинку) и пришла к выводу, что умереть не жалко, а вовсе даже желательно. Потом отца с матерью вспомнила: рыдать ведь будут. И решила позвать на помощь. Кричу! А про меня оказывается забыли, орут в ответ:
– Дура, греби!
А чем грести? Палка и та из рук выскочила. Мальчишки плыли ко мне, наверное, вечность.
– Спасибо, что не бросили, – буркнула я, пока как королева сидела на плоту, а они его толкали, бултыхаясь по горло в воде
Мальчики очень странно на девочку посмотрели:
– Ты чего, Зубчиха, мы ж могли и не доплыть! Надо было с плота прыгать и вразмашку к берегу.
Я потупилась:
– Ну не смогла я чужое имущество бросить на произвол судьбы!
С этих пор пацаны в моём классе шушукались:
– Бабы и вправду дуры!
Всё было уже неважно,
потому что кораблик бумажный
запускается молча.
Песня вдали не смолкла.
Пропавшие дети рыдали.
Их с корабля как бы звали,
но звали совсем недолго.
Так и ушёл по Волге
тот теплоход бумажный.
А кто-то самый отважный
пойдет в дом, оторвёт бумаги
сложит корабль и отваги
ему будет не занимать:
«Плыви, тебя не догнать!»
Вот так мы и жили:
кораблики молча плыли,
сверкала в небе луна
пропащая такая сама.
И всё уже было неважно,
был бы рот у матери напомажен,
а в руках у отца лопата.
Жизнь как жизнь, но горбата.
И весёлые игры у Инки —
родительские вечеринки.
А ты, мой кораблик, плыви,
у тебя ведь всё впереди,
в отличие от меня.
Всю жизнь промолчала я.
На лыжи мгачинцы вставали очень рано – в первый год своей жизни. Снегоступы для малышей делали их папаши: обрезали свои взрослые полозья, место распила зачищали наждачной бумагой и прикручивали купленные в скобяном магазине крепления для валенок. Палки тоже отпиливали, а на маленький нижний обрубок насаживали пластмассовую ручку, выкрученную с верхнего обрубка. И вперёд! Так росли все. Я тоже. Каждый год моей жизни лыжи становились всё длиннее и уже. А когда в лыжной секции появились первые беговые пластиковые, я в нее записалась. Это было в пятом классе в 1981 году. Спортивный инвентарь детям выдавали бесплатно, а если лыжи ломались, то их заменяли новыми. Наш тренер был очень смешным и маленьким старикашкой – корявым и картавым. Но несмотря на это, он докатал меня до второго взрослого разряда. А бросила я беговые лыжи, когда от нагрузок начало шалить сердечко (после окончания школы). Хотя здорово было тренироваться в зимнем, хвойном лесу. Незабываемые впечатления!
А ещё у нас возвели горную трассу, там даже подъёмник запустили. И где-то в девятом классе я пошла осваивать вершины и тяжёлые горнолыжные ботинки. И здесь всё снаряжение юные спортсмены получали бесплатно. Но вскоре выяснилось, что я боюсь высоты. И раза два упав очень больно, я бросила это дело.
– Жизнь дороже! – сказала я молодому и очень красивому тренеру.
– Вернёшься к своему лысому карлику? – насупился он.
Я грустно кивнула и отвела глаза:
– Ну с тобой же Бекетова остаётся.
– Эх, говнюшка ты.
Молодой и красивый тренер отвернулся от бессовестной недоспортсменки и изящно спустился с горы.
– Был бы холостой, может и осталась. С лица воду не пить. А у меня кости в теле молодые, им еще жить и жить, ходить и ходить по планете! – буркнула я и осторожно скатилась.
– Береженого бог бережет! – сказала мне дома мама и поцеловала в лобик.
Тётка Вера научила меня вязать крючком. Самое простенькое: шапочку да тапочки. Шапочка получилась не ахти, а вот тапки очень даже ничего! Навязала я тапок на всю семью и друзьям семьи. Кстати, это занятие не быстрое: нужно к каждому тапку пришить тряпичную подошву – так теплее и износоустойчивость повыше. Но вскоре оказалось, что такие тапки – дерьмотапки в сравнении с теми, что мы всегда носили. А носили мы тапочки нивхов. Шили их нивхи в северных селениях, в маленьких швейных мастерских и реализовывали в магазины острова. О, какие это были тапки! Натуральный мех, натуральная кожа. Сносу им нет, самое то ходить по нашим ледяным полам. Почти валенки. А ещё и с красивым рисунком на мыске.
Ах да, валенки! Зимой сельчане ходили только в валенках или бурках. Валенки продавались серые, белые и черные – без рисунка. Рисунок вышивали сами, кто на что горазд. Помню как я трудилась над звездочками и снежинками (год на год не похож): то мелкой россыпью, то крупной. Причём валенки в галошах – дурной тон, только для лялек и дедов. Настоящая восьмиклассница будет козырять по школе стоптанными подошвами, но без этой ужасной резины. А ещё лучше, если она настолько рукодельница, что на голяшке вышьет пионерский галстук – в память о прошедшей пионерии; или флаги дружественных нам стран, например американский или кубинский – без разницы.
А бурки… те что русские, чёрные, войлок от самой ступни до верха – отстой, «бабушкина радость» и «дедок-ходок». А вот материковские меховые унты: якутские или сибирские – это круто, но для пацанов или охотников! А нашим девочкам нравятся наши сахалинские, нивхские или эвенские унты – красивые, узорчатые. Хрусь, хрусь по снегу в вечно-модных…
Случилось страшное: в 1958 году перепутали проекты двух Домов Культуры. И в итоге, в городе Александровск-Сахалинском построили маленький приземистый сарай культуры, а в посёлке Мгачи – самый настоящий храм с колоннами, и уходящей прямо в небо крышей! Но сейчас, с высоты своих лет, я думаю, сии легенды были беспочвенными. Ну не могло жирное и богатое шахтоуправление выбрать для себя план поскромнее. Итак, во мгачинском ДК было три этажа. Первый этаж: билетная касса, две большие раздевалки, зал для занятий диско танцами, буфет и библиотека. Второй этаж: спортивный зал, зрительный зал со сценой, различные кружки. Третий этаж: малый зал и кинобудка. В спортивном зале тут же начали проходить уроки физкультуры, так как в школе не было спортзала. В клубе крутили фильмы со страшной давкой на кассе, местная самодеятельность и приезжие артисты организовывали концерты. А ещё местная администрация запустила грандиозный проект «Танцы-шманцы-обжиманцы». Эстрадно-инструментальная группа сопровождала это дело, получая взамен достойные деньги в виде зарплаты и чаевых, ведь каждому трудовому человеку хотелось, чтобы музыканты сыг