96 Упал застреленный Иван Маланьин по прозвищу Кунгур (он был родом кунгурский крестьянин), ранены были Емельян Овдин, пушкарь Тумакаев и сам Медведников. В верхней казарме отчаянно отстреливались отрезанные от своих товарищей Прохор Наквасин, Никифор Чумляков, Михайло Пинуныров и Афанасий Шемелин. Убит, вероятно, к тому времени был и Захар Лебедев. Но, хотя русские "ис казармы сколко могли… и отстреливались, но против толико множества вооружённого народа отстреляться не могли, вскоре у казармы и дверь вышибли в самое то время Тумакаев ис пушки во двери выстрелил, хотя тогда уже и был ранен." 97 Несколько индейцев рухнуло замертво, прочие отшатнулись, но закрепить этот небольшой успех осаждённым было нечем: пушечные заряды хранились на втором этаже, а внешняя лестница, по которой только и можно было попасть туда, была уже занята столпившимися на ней колошами. Чтобы добыть боеприпасы, Андрей Шанин принялся прорубать отверстие в потолке. Однако, едва он сумел сделать это, как в "дыру вдруг кинулся величайший огонь, а отколь тот огонь взялся, – говорит в растерянности Лебедева, – мне неизвестно, а думаю с начала нападения зажгли верхние покои, ибо слышно было во время первой стрелбы из ружей наверху какой-то шум." 98 Однако защитники нижней казармы – их оставалось 8 русских, "англичанин" и, возможно, несколько Алеутов, – упорно продолжали сопротивляться, несмотря на свои раны и нехватку боеприпасов. Тумакаев вновь изготавливал к действию свою пушку. Но пламя сделало своё дело. "Когда же усилился и в нижней казарме огонь, – вспоминала Лебедева, – тогда сколко нас девок было кинулись под казарму в подвал чтобы тут сохранится… руские ис казармы ис пушки выстрелили, тогда у подвалу на улицу и дверь вышибло ис коево принуждены были вытти на улицу, где нас колоши захватя разделя по себе утащили в свои байдары." 99 Из каноэ, куда бросили пленниц, Лебедевой хорошо была видна последняя сцена трагедии: "Когда чрезвычайно усилился огонь тогда руские бросались сверху на землю… коих колоши подхватывали на копья и кололи… видно толко было, что всех на улице кололи, строение жгли, имущество компанейское и промысел бобровый, как и нас… делили по себе." 100
Среди нападавших, по свидетельству очевидцев, особенной яростью отличался Катлиан. Он был "второе лицо при нападении и, будучи молод и смел, дышал личной ненавистью к Баранову и русским и везде первым бросался для примера другим." 101 На нём была боевая Шапка Ворона – шлем в виде вороньей головы, с огромным клювом и медными глазами, обшитый медвежьей шкурой. Вооружён вождь был кинжалом и кузнечным молотом – страшным оружием в его могучих руках. Согласно тлинкитским преданиям, Катлиан (K'alyaan) был третьим среди воинов, возглавивших атаку на крепость. Первыми легенда именует Стунуку, мстившего за оскорбление своего клана, и Дук'ваана. 102 Среди женщин, сопровождавших воинов в бой, находились две старухи – Сейку и Х'ваал'к (Seikw, X'waal'k), которые, согласно тлинкитской традиции, и подожгли осаждённую казарму. 103 Пламя охватило здание и находившиеся в нём люди были обречены.
В это же время Абросим Плотников, лёжа среди толстых корней огромного дерева, в жутком оцепенении смотрел, как горят казарма, новопостроенное судно, скотная изба, баня, поварня, алеутский кажим, стоявшая на отшибе вторая караульная будка и "прочее мелочное промышленных строение", а колоши с громкими криками таскают из горящих строений меха и компанейское добро, сбрасывают добычу наземь с балкона казармы и, подобрав сброшенное, относят в свои байдары. На глазах Плотникова один за другим гибли его товарищи, а он ничем не мог им помочь. Он видел, как "бросился Наквасин с верхних перил на землю и побежал было в лес, но… чем-нибудь из платья задел за лесину упал на землю, тут прибежали 4-ре человека колош, подняли ево на копьях унесли ближе к казарме отрезали ему голову… Кабанов выскочил было ис казармы на улицу коево также те колоши ударив копьями закололи… продолжалось же сие ужасное от варваров кровопролитие и огнедушущее пламя до вечера тово дня." 104
Начинало темнеть, когда Плотников осмелился покинуть своё укрытие и выйти на "жалосное пепелище". Среди дымящихся головешек валялись обезглавленные трупы (из всех убитых только Кабанову индейцы почему-то не отрезали головы), а пронзённые длинными копьями коровы почти ползали по земле, издавая жалобное мычание. Едва Плотников успел с немалыми усилиями вытащить у одной из них глубоко засевшие в боках древки, как его накрыли двое индейцев и, спасая свою жизнь, скотник со всех ног вновь бежал от них в ночной лес.
…Когда Алексей Батурин и его спутники, забрав заготовленное В. Кочесовым мясо, готовились уже возвращаться назад, некий "приехавший в сильную погоду в бату ситхинский обитатель" сообщил им, что на крепость готовится нападение. Однако предостережению не придали значения и, проведя на Сиучьем Камне неделю, промышленные отправились в обратный путь. Уже достигнув Гаванского мыса (17 июня), они заметили какого-то человека, махавшего им с берега руками. Это оказался один из кадьякцев, "Килюдинского жила обитатель", отставший по болезни от партии Урбанова и чудом избежавший гибели при захвате крепости тлинкитами. Едва он успел в двух словах сообщить им о "вчерашнем нещастии", как сзади, из-за гряды мелких островков вылетела стая боевых тлинкитских батов. Поднялась суматоха. Кочесов пересел в байдару под парусом и, выбрасывая по пути груз для облегчения лодки, пересёк Гаванскую бухту. Индейцы преследовали беглецов, осыпая их пулями. Наконец байдара ткнулась носом в берег у подножия крутого утёса и все, сидевшие в ней, бросились бежать, настигаемые тлинкитами, которые "безпрестанно по ним стреляли из ружей". Приложив отчаянные усилия, Батурин и с ним пятеро Алеутов сумели взобраться по почти отвесному склону на вершину утёса и там рассыпались по лесу. Прочие, во главе с Кочесовым, прижатые к скале, яростно отстреливались. Схватка была неравной и вскоре в живых осталось лишь двое – израненные Василий Кочесов и Алексей Евглевский. Оба они были взяты в плен, но скоро позавидовали своим погибшим товарищам: торжествующие победители предали их пыткам.
Тлинкиты питали особую ненависть к Василию Кочесову, знаменитому охотнику, известному среди индейцев и русских, как непревзойдённо меткий стрелок. Тлинкиты называли его Гидак (Gidak), что происходит, вероятно, от тлинкитского имени Алеутов, чья кровь текла в жилах Кочесова – giyak-kwaan. Заполучив, наконец, ненавистного стрельца в свои руки, они постарались сделать его смерть, как и смерть его товарища, как можно более мучительной. По словам К. Т. Хлебникова, "варвары не вдруг, но повременно отрезывали у них нос, уши и другие члены их тела, набивали ими рот, и злобно насмехались над терзаниями страдальцев. Кочесов… не мог долго переносить боли и был счастлив прекращением жизни, но несчастный Еглевский более суток томился в ужаснейших мучениях." 105
Успевшие бежать были более удачливы. Алитацкий толмач скрывался в лесу ещё четыре дня, питаясь травой и кореньями. Он видел, как в залив вошло двухмачтовое судно, буксируемое двумя байдарами. Решив, что это пришла компанейская "Екатерина", он спустился к берегу и искал лодку, чтобы добраться до судна, но неудачно. Впустую ушло два дня. До слуха кадьякца доносилась пушечная пальба. Его подобрали катмайцы из Якутатской партии Кускова и 28 июня он уже беседовал с самим Иваном Александровичем. Алексей Батурин же вместе с одним из Алеутов семь дней скитался по дебрям. Они тоже видели подошедшее судно, но были более удачливы – их подобрала присланная с корабля шлюпка. А килюдинский Алеут, пытавшийся предостеречь артель Батурина, в тот же день повстречал в лесу Абросима Плотникова и эта встреча также принесла ему удачу (о других уцелевших см. Приложение I).
Все беглецы, скитавшиеся по лесам Ситки, слышали ружейную стрельбу, а через неделю после гибели крепости берега острова вновь огласились и орудийными залпами. Слышал их и Абросим Плотников. Он скрывался в чаще всю неделю, однако каждой ночью посещал пепелище, где “оплакивал место и собратию свою”. Вместе с ним в дебрях скрывались килюдинский Алеут и “девка Чинияцкого жила с маленьким своим грудным сыном”. Леса Ситки в те дни были небезопасны. Уже наутро следующего после резни дня Плотникова пробудил ото сна “ружейный голк”. По истреблении крепости тлинкиты “разъехались по разным местам, где только надеялись найти русских или кадьякцев и, перебив некоторых, немалое число взяли в плен, особенно женщин, которые тогда собирали ягоды на поле”. 106 Тем не менее Плотников сумел дожить до того дня (24 июня), когда однажды в полдень до слуха его донёсся гром двух пушечных выстрелов. Первая его мысль, как и у всех прочих, была о компанейском судне “Екатерина”. Но присмотревшись, Плотников понял, что в залив вошёл английский корабль. Взобравшись на утёс-кекур он стал звать на помощь. Индейцы, караулившие под берегом, погнались за ним. Трижды Плотников избегал преследования этих шести упорных воинов, выбежал, наконец, на отмель, продолжая взывать о спасении. Тлинкиты настигли его и тут, но вовремя подошёл “с тово судна елбот”, в котором среди вооружённых матросов находился и сам шкипер – капитан брига “Единорог” (Unicorn) Генри Барбер, ветеран Северо-Западного побережья, оставшийся в памяти служащих РАК, как склонный к авантюрам “жадный корыстолюбец”.