научу?» И она опять стояла – на берегу реки и махала ему рукой, а её плащ лежал рядом. «Ну, потанцуй, ну потанцуй со мной, ча-ча-ча, ча-ча-ча!» И он оглянулся – Томы не было, и так досадно ему стало – он всё время слышал: «Хорошенький какой, не бойся меня, не бойся». А потом появилась Лиза, она уже не плакала, как тогда. Она, наоборот, танцевала, на цыпочках, поднималась, кружилась, поднимала красиво руки, её руки летели, она поднималась всё выше. Лиза… Лиза. Она поднимала руки, волосы её летели чёрной волной, а юбка кружилась, и опять, уже Лизины ноги переступали, танцевали, он смотрел на девочку, и опять – Лиза, уже Лиза подошла к нему, танцуя, улыбаясь – «Ну, потанцуй, потанцуй со мной. Потанцуй, ча-ча-ча. Ты боишься меня? Не бойся. Не бойся, я тебя согрею».
– Я тебя согрею… Согрею. Ты весь дрожишь, замёрз, мальчик. Витенька…
«Тома?!»
Он широко открыл глаза. На её лицо падал лунный свет, смазывал черты. Её глаза блестели. Томка улыбалась и тихо-тихо целовала его плечо. Осторожно гладила затылок.
– Ты меня не бойся, Витенька, не бойся. Ну что ты, тише, тише. Куда ты? Стой, чш-ш-ш. Дурачок, стой, дурачок ты глупенький.
Витя дёрнулся, но она неожиданно сильно сжала его плечи, притянула его обмякшее тело к себе. И не успел он опомниться, как она поцеловала его прямо в губы. Её губы не были в помаде, как у той женщины. Он в первый раз ощутил тёплое дыхание, тепло женских губ, потом змейкой по губам скользнул её язык. Витю ударило изнутри, голова закружилась, он задрожал. Сердце бухало в сумасшедшей скачке, а Тома осторожно гладила его грудь, будто баюкала.
– Не бойся, не бойся… Ты боишься меня, а ты не бойся. Это я, я здесь, я с тобой. Я тебя тихонько буду целовать. А ты не бойся, – она продолжала шелестеть ему на ухо, почти беззвучно, одним горячим дыханием выжигая мозг, выворачивая внутренности, заставляя петь всё тело, выжимая пот из кожи.
Яктыка понесла тёплая волна. Сердце стучало так, что в ушах раздавался грохот, будто поезд шёл по мосту над его головой. Ему было страшно, ему хотелось расплакаться, но в то же время он понимал, что – вот оно! Оно! То самое! То, о чем нельзя думать даже было! Вот оно – рядом – горячее, мягкое, такое нежное, такое тихое и сильное, властное и поглощающее – вот – оно! Здесь! Тамара, она такая, такая невозможная, сумасшедшая, безумная, смеялась целый день над ним, а сейчас её горячая нога прижалась к его ноге. Пол под ним поплыл и закачался, ему показалось, что его может стошнить, но нет, просто так сильно закружилась голова, так зазвенело всё тело, и он так чувствовал каждой клеточкой тела – там, где она касалась его – будто горячим, сладким утюгом, каким-то выворачивающим суставы электричеством, – что начинала зудеть и напрягаться кожа и мышцы наливались силой; по телу волнами пробегала дрожь, он не понимал, горячо ему или невыносимо холодно, живой он и что с ним происходит. Но происходит именно то, что так должно было произойти! «Ну, потанцуй, потанцуй со мной, потанцуй, ча-ча-ча, ча-ча-ча…» В глазах растеклись горячие красные пятна.
И тогда, будто загипнотизированный, пьяно и неумело, неожиданно для самого себя, неуклюже и доверчиво, будто телёнок, Яктык повернулся на бок и стал тыкаться ртом в плечи и шею Томы. А она тихонько гладила его затылок, и мурашки побежали от пяток, по ногам, вверх, до плеч.
И месяц светил на них, и звёзды шушукались в вышине, и облака перестали ползти по небу – только бесконечное богатство Али-Бабы и изогнутый серебряный ятаган. И лежали они, обнявшись, и Шехерезада начинала петь для них свои сказки. Тамара тихонько легла на спину, её мягкие руки потянули к себе Яктыка…
– Ах, ёб твою мать! Ты что это делаешь с ней, сука?!
Жгучий удар в ухо оглушил Витю. Он дёрнулся, прыгнул и завалился на Жорку.
А тётка Варя продолжала лупить по нему, по Томке, по Жорке ладонью. Потом, не поймав юркого Яктыка, схватила халат – и – халатом! Раз! Два!
– Ты что же, блядь такая, удумал! Сука! Убью, сука! Ах ты!! Куда? Стой, Томка!!
Варвара лупила по мешанине тел, пытаясь намотать на левую руку волосы Тамары.
– Не ебаффя я! Не я ебаффя!! – диким, дурным голосом заорал Жорка. (Подлец! Доносчик!)
На кухне что-то упало. Страшный грохот, дикий мат – одуревший со сна Толя опрокинул стол, отшвырнул, влез в комнату. На его плечах висела Александра.
– Не дам! Стой! Толя! Стой!
У печки завыл Алёшка. Николенька на всякий случай переполз через младшего, продолжавшего громко реветь.
Под потолком зажглась лампочка.
Варвара ухитрилась схватить дочь за волосы и стала лупить её по спине и пониже ладонью – со всей силы.
– Сука! Блядина!! Что ж ты делаешь?! А ты! Ты!! Стой! Иди сюда! А-а-а! Толенька! – захрипела она, как змея развернулась, увидев Филипповых. – Видишь, что твой паскудник делает! Сволочь! Ах ты ж паразит!
Она попыталась дотянуться до Яктыка, но Витька уже натянул штаны и выпрыгнул в проходную комнату.
Так и въехала Александра верхом на Толе в маленькую комнату, где её сестра Варвара трепала за волосы дочь, под ногами с диким воплем «Я не ебаффся!» вертелся Жорка, громко, в крик орал Лёшка, потом уже и Коля испугался – тоже завыл.
Скандал случился пребезобразнейший.
Варвара бушевала, орала и визжала так, что Толя уже и сам бы ей врезал, для порядку, чтобы успокоилась. Да и сложно было проявлять мужскую сдержанность в этой мешанине полуголых тел, ревущих детей, да ещё и в семейных трусах. Наконец Толе удалось стряхнуть с себя Саньку.
– А ну! Тихо! Тихо вы, дуры!! Да распроебить вашу мать! Уймитесь, бабы! – Толя быстро развернулся, звонко шлепнул ладонью по заду Александры, потом поймал и припечатал по толстому заду Варвару, которая сразу как-то обмякла и плюхнулась на тюфяк.
– Цыц! Тихо, дуры! Люди кругом спят! Что соседи скажут? Ты что, с ума сошла, Варька? Сдурела?! – шипел Толя, размахивая ладонью.
Он выглядел довольно комично – в майке, в чёрных семейных трусах, чуть ли не по колено, худой, помятый со сна. Но и страшно – потому что глаза его были предельно злы.
– А ну! Марш всем по койкам! Марш, кому сказано! Цыц, Варька, детей не пугай, дурында! Завтра поговорим! Утром. Сегодня, завтра – когда. Но заткнись, ты, труба иерихонская! Да и что случилось?! Цыц! Молчи, дура! Раскудахталась. Всё! Хватит. Молчите, бабы. Угомонитесь! Марш спать – не то всем надаю!
– А ты чего это раскомандовался здесь? – вдруг вступила Александра, растирая зад под ночной рубашкой. – Ты кто здесь? Царь? Бог?! Ишь ты, герой какой! Вседержитель в трусах!
Сзади хихикнул Коля. Снизу пискнула и залилась смехом Томка. Жорка перестал чудить и вылупился на дядю. Алёшка наконец замолчал.
Варвара грузным мешком сидела на полу и во все глаза рассматривала Толю, высоко поднявшего руку – его майка поднялась так, что видно было тощий голый живот, худые ноги стояли врастопырку на дощатом полу.
Варька вздохнула и только махнула рукой:
– Ну вылитый герой-любовник!
И смех ударил двух сестёр так, что скрючило их напополам. А Толя размахивал руками, понимая, что лучше пусть пересмеются, чем повыцарапывают друг другу глаза. Тихий, удушающий хохот валял всё семейство по полу.
В большой комнате, в тёмном углу стоял Витя. И не смеялся. Просто дрожал…
…Вздохи речного тумана затапливали Речную улицу. В ста метрах от домов блестела кромка раз-лившейся реки, которая незаметно подступала ближе к огородам, затапливала мостки и прибрежные сараюшки с рыболовными снастями. Аромат большой воды и распускавшихся почек тёплой волной приглаживал волны речного пара. Вдали стонала и гудела грозная красавица Сувалда. Скалы и земля дышали горячим духом, отдавая звёздам ласку жаркого дня. Наконец окно на втором этаже погасло. Люди легли спать.
На севере уже поднялся серовато-жемчужный полог новой зари, но месяц свечой горел во весь небосвод.
Неожиданно тёплый ветер серым котом прошмыгнул по извилистой Речной улице, мягко потёрся о ветви пушистых вётел, раскачал тонкие ветви берёз, серебрившихся в ярком лунном свете.
«Ну, потанцуй, потанцуй со мной, ча-ча-ча, ча-ча-ча…»
Глава 3Мы все пойдём с вами воевать!
– Мы все пой-дём с ва-ми во-е-вать! От! Нас! Пой-дёт! Зо-ся-ге-рой! – шеренга второго «Б», в которой, крепко сцепившись руками с друзьями, стояла Зося Добровская, крикнула дружно и уверенно.
– «От нас пойдет Зося-герой» – эти слова ещё мячиками прыгали по сухим листьям под высокими каштанами у старой топоровской школы, а Зося уже начала разбег. Сзади цепь игроков немедленно восстановила прочную связь. Её соседи Славка Адаменко и Лиля Зарудько уже стояли сзади, крепко сжав ладони друг друга.
Зося никак не уважала банты. И как ни старалась мама Тася, не могла она соорудить на рыжей голове доченьки сколь-нибудь приличное подобие причёски хорошей девочки. Чёлка Зоси летела в глаза, сзади весело подпрыгивали две косички, щёки круглились, веснушки чуть ли не дымились, кулаки ходили перед лицом, как поршни паровоза, глаза блестели зеленью, ноги плотно били землю – Зося шла в атаку. Это было забавно – она всегда играла с мальчишками, поэтому и замашки были мальчишечьи. Наконец она выбрала цель – слабое место в цепи «ашек» – закусила губу, в азарте шмыгнула носом, резко изменила направление бега и пошла на прорыв – не на девчонок, которые плотно сблизились плечами, а на мальчишек, опрометчиво растянувших цепь.
Шаг, второй, третий!
– Кха! – только и смогла крякнуть Зося, с разгону напоровшаяся на два сцепленных кулака, с размаху ударивших её в солнечное сплетение.
Свет куда-то выключился, осталось только недоумение – её первый раз в жизни ударили. Да как жестоко! «Ашки» Федька Зозуля и Димка Герасименко не ожидали, что задавака Добровская будет рвать именно их сцепку, испугались проигрыша, махнули сцепленными руками назад, потом вперёд – и чётко вмазали рыжей нахалке в дыхалку. Изо рта потекла слюна, Зося стояла на четвереньках, потом медленно повалилась на бок, поджимая ножки.