– Кха. Кха… Х-х-ха… – пыталась она схватить воздух, но почему-то не получалось.
Ей не было страшно, скорее обидно. Очень обидно. «Это не по правилам! Это нечестно! Нечестно!»
Наконец она смогла хоть как-то потянуть в себя недостающий пузырёк воздуха, маленький, чахлый, наполненный пылью школьного двора и всеми неуловимыми запахами полноцветной осени, и перевернулась на спину. Она не обращала внимания на топот ног вокруг неё – над ней мелькали тени – весь возмущённый второй «Б», все мальчишки и все девчонки с диким визгом летели в драку на второй «А». Девочки-«ашки» сбились в кучку на правом фланге и визжали от испуга не менее громко, «ашки» бросались портфелями, орали, верещали и тщетно пытались отбиться, а виновники несчастья Зозуля и Герасименко изо всех сил бежали по двору, стараясь скрыться от справедливой расправы. Мальчишки гонялись друг за другом, прыгали через забор палисадника, по цветам, которые посадила биологичка Маргарита Абрамовна. «Ашки» пытались собраться вместе, чтобы хоть как-то отмахаться от наседавших «бэшек», но всё было напрасно: в драке девочки были даже опаснее – они были крупнее, от злости утратили женскую покладистость и вцеплялись в чубы, в уши, хватали за шеи, лупили кулаками – это ж страх божий попасть под кулак рассерженной украинской девочки, выросшей на бабушкиной сметане и молоке!
В одночасье прелестный, вылизанный, чистенький дворик топоровской средней школы № 1 стал местом самого вопиющего безобразия. Наконец волна ора достигла такой высоты, что переплеснула крышу флигеля, эхом проскакала мимо уже немного выгоревшего траурного портрета Генералиссимуса и докатилась до окон директорской. Из одного высунулась перекособоченная фигура Зиновия Аркадьевича; директор прислушался и живо нырнул внутрь. Через минуту он уже бежал по ярко освещённому послеполуденным солнцем двору, смешно прихрамывая на плохо гнущейся ноге, а сзади, двумя колобками, катились завуч Лидия Сергеевна Лозовая и сторожиха баба Груша Бульбенко.
Детские бурные драки редко бывают затяжными, да и нет ещё в детях взрослой жестокости – просто врезали дуракам, да и хватит. А как услышали «ашки» и «бэшки» скрипучий дискант директора, так и вовсе перестали шуметь, остановились и даже убежать не помыслили – так уж велик был авторитет директора, что им и в голову прийти не могло позорное бегство.
– Эт-то что такое, позвольте спросить?! Какие классы? Ты откуда? – Зиновий Аркадьевич крутился на прямой ноге, не замечая, что в запале машет над головой своей знаменитой сучковатой палкой.
– Втолой «бэ» – пискнул кто-то.
– Второй? «Бэ»? – маленькие глаза директора взлетели к безмятежному небу, затем укололи завуча, которая, словно паровик, шумела и пыхтела рядом, расстегивая кофты и обмахиваясь платком.
– Це класс Таси нашей Терентьевны, – продемонстрировала свою незаменимость баба Груша. – Це йонный класс.
(Почему «йонный» – она сама не смогла бы сказать, само вырвалось, для пущей серьёзности фигуры речи.)
– Йонный? Почему «йонный»? – сбился с мысли Луценко. – При чем тут?.. А-а-а! «Её» класс? Да?
– Точно. Йонный класс, – упрямо воткнула баба Груша. – Йонный.
Зиновий Аркадьевич Луценко, до паранойи щепетильный в вопросах чистоты речи, от этого «йонный» впал в натуральный ступор и даже забыл о происходившем вокруг. Он обмяк, взялся за виски длинными пальцами и больно стукнул себя ручкой палки, что-то пробормотал себе под нос, явно считая вслух.
– Так, Агриппина Марковна, ступайте. Мы разберёмся.
Баба Груша хотела досмотреть, что творится, но не смела ослушаться директора. Ухитрившись своенравно вздёрнуть одновременно носом, щеками, плечами, колоссальными грудями и задом, она пошла назад. Красноречивее её спины в ту секунду ничего не было. «Ишь ты, Рыпина Марковна, надо же, ишь ты», – донеслось тщательно выверенное бурчание.
Директор опять взялся за виски.
– Так. Молодые люди… Живо собрали свои вещи и… – он на секунду задумался, отчего второклашки покрылись инеем. – И марш по домам!
Второй раз повторять не надо было. Словно стайка воробьёв, драчуны и драчуньи брызнули во все стороны. А под большим каштаном сидела рыжая Зося Добровская и угрюмо перебирала каштаны.
– Добровская? Зося? Ты почему такая перепачканная? – Лидия Сергеевна решила показать педагогическое умение директору и говорила поставленным голосом идеального педагога идеальной школы идеальной страны. – Ты же дочка учительницы. И должна бы понимать, что важно вести себя хорошо не только в школе, но и после школы…
Лидия Сергеевна набрала воздуха и закатила столь высокопарную и многословную тираду, что Зиновия Аркадьевича слегка пошатнуло, как от бабы-грушиного «йонный».
Под ливнем бесконечной проповеди Зося стояла чуть опустив голову и терпела. Нет-нет, она была очень послушной девочкой, но папы мамин характер давал себя знать. Она подняла на секунду голову и глянула на директора. Дважды ошеломлённый Зиновий Аркадьевич, подобно балетоману, отмерявшему тридцать два фуэте примы, слегка шевеля губами, отмечал все сложносочинённые, сложноподчинённые предложения и прочие виньетки речи Лидии Сергеевны, давно уже утеряв нить в лабиринте лозунгов, нравоучений да и, что греха таить, ловкой саморекламы предприимчивой завучихи, славившейся своими безупречными речами на всевозможных собраниях и конференциях. К несчастью Лидии Сергеевны, коллектив топоровской школы был тогда ещё довольно молод и по-послевоенному нелицеприятен в оценках. Поэтому её речи и призывы пока ещё попадали мимо цели. (Её время наступит чуть позже, да и она сама в том не сомневалась.) Ещё несколько минут будущая орденоносица испытывала терпение директора и уже растерявшейся Зоси – девочка и не знала, насколько далеко она зашла в непослушании и как сильно она позволила себе недостаточно стараться. Между тем директор уже закипал, словно чайник, и натурально побулькивал, уже постукивая палкой по земле и готовясь сделать решительный «втык».
Но Лидия Сергеевна счастливо избежала ненужного выяснения отношений, потому что из-за флигеля раздался зычный зов бабы Груши.
– Ой, Зиновию Аркадьовичу! Вас до телефону! Чуете? Бiжить швидше-но! З Киеву звонять!
Директор что-то фыркнул и, не хуже иного рысака, уковылял от надоедливой дамы. Лидия Сергеевна, набравшая было воздуха для очередной «психической атаки», осеклась на полуслове и посмотрела ему вслед, выпуская воздух, будто проколотая шина. Потом глянула на рыжую девочку, жеманно поджала губы и пошла в школу лёгкой, как она думала, походкой.
Зося осталась одна. Можно было бы, конечно, дождаться маму, но она вспомнила об очередном мамином педсовете, а ещё два часа торчать в школе ей не хотелось.
Обычно после уроков Зосечка оставалась в мамином классе. Мама Тася проверяла тетради начальных классов, делала записи в дневниках, куда-то выходила, возвращалась с очередными классными журналами. Зося садилась на левую «камчатку» (оттуда хорошо были видны каштаны старого парка) и делала уроки.
Вообще, в школе получалось писать гораздо лучше – обстановка помогала, да и все наклоны и нажимы букв удавались лучше. Зося здорово освоила нажимы – особенно она любила заглавные буквы. И тоненькая ниточка полочки «У» в залихватском повороте утолщалась горделивой широкой полоской, утончавшейся в хвостике, а подбоченившаяся «Ф» выходила вообще образцово. Все эти тонкие петельки и утолщённые вертикали сплетались в настоящее каллиграфическое кружево. Да и нельзя было сказать, что Зося очень уж каллиграфила, просто это, видимо, было семейное – сам папа Вася Добровский любил иногда такую виньетку закрутить в подписи, что и старорежимному писарю не под силу было бы превзойти.
Второй «Б» Таисии Терентьевны Добровской был замечательный класс. Зося всегда очень этим гордилась. Она, конечно, путалась поначалу, но почти не называла маму «мамой» и всё время старалась говорить правильно: «Таисия Терентьевна». И никаких дураков – Зосе всегда доставалось самое сложное задание у доски и самый заковыристый вариант контрольной. А на открытых уроках мама Тася гоняла дочку так, что даже «камчатка» сопела и возмущённо дзенькала пёрышками, выражая протест.
Но в тот день Зося не хотела оставаться в классе. Было у неё одно важное-преважное дело. Ещё накануне её позвали мальчишки – сыграть «в чижа» против команды «щорсовцев». Поэтому Зося добежала до дома, быстро переоделась в спортивную форму, на ходу укусила кусок хлеба, запила молоком, нацарапала на листочке: «Мамоцка я в школе на стадионе буду с Игорем грать. За чтение “5” и за рисование “5+” за Мурза» и побежала обратно на школьный стадион.
Решающую игру пропустить было нельзя.
Отполированная руками бита ударила по острому носу «чижика», и деревянный брусок с шуршанием взвился вверх. Он так быстро вращался, что был похож на маленький пропеллер. Игорёк Кучинский, худенький мальчик с маленьким чубчиком на стриженной почти «под ноль» голове, размахнулся, бита прогудела сквозь упругий воздух и… ничего. Мимо!
Зося закусила губу. Право удара переходило к команде соперников с улицы Щорса. Она держала в руках палку, которую сама сделала из папиной удочки, ну, тайком, конечно, сделала. Это была самая длинная папина удочка, поэтому у неё был самый толстый и удобный комелёк. Но надо же было играть! Зося надеялась, что Васька простит её страшный, жуткий проступок. Испортить папкину удочку! Но ведь игра…
…Она вчера весь сарай перерыла, уж и ручки для сапок пыталась приспособить, но, как назло, все сапки сидели на ручках отлично – надо было сломать инструмент, а это уже было слишком. Ну не со штакетиной было идти играть? Сломаешь штакетину – как объяснить, почему курицы залезли в мамины астры? А в том октябре астры цвели удивительно пышно. То ли секрет мама Тася знала какой, то ли сложилось так удачно, но астры были удивительные – малиновые, лиловые, розовые, белые – буйные, пышные, роскошные. Не жалела Тася ни перегноя, ни рассады, ни своих сил. Цветы были её страстью, её разговором с природой, её молчаливыми спасителями, маленькими громоотводиками настроения – ведь они не кричали и не баловались, не шумели, не кричали, только ластились к шершавым, точным и ласковым рукам. Так что мамин палисадник был запретной зоной.