Что же делать? Зося уже серьёзно думала удрать куда-нибудь к речке за гибким прутом потолще да поровнее – под предлогом какой-нибудь важной операции, но операция как-то не придумывалась, да и мама могла ой как рассердиться за самовольный уход из дому. Уж и на заборе Зося висела, рассматривая соседский участок – а вдруг можно было бы найти там такую нужную круглую палку. Взяв папы-Васину пилу, она ходила возле бабкиной сирени, но старая Ульяна, заподозрив неладное, как назло, следила своими выцветшими голубыми глазами за таинственными перемещениями неугомонной и нелюбимой внучки по двору.
Зося нашла было старую подпорку для яблони, но подпорка была слишком старой и тяжёлой для девочкиных рук. От расстройства Зося уже думала хоть как-то обстрогать деревяху, но стоило ей прислонить здоровенную палку к сараю, как её глаза невольно зацепились за что-то под свесом крыши. Она так и села. Удочки… Её личная удочка была слишком тоненькой. Но папкина удочка! Самая уловистая, самая длинная. Удочка тянулась от одного края крыши до другого и висела на крючках, сделанных из длинных гвоздей. Зося разглядывала удочку удивительными папы-мамиными глазами – жёлто-зелёными с голубыми и тёмно-карими крапинками.
У Зоси с самого рождения были странные глаза, в которых слилась вся мамина и папина любовь. У мамы Таси были тёмно-карие глаза. Но не такого слишком тёмного цвета, вроде горького шоколада, и не желтоватые, нет, то были глаза цвета гречишного мёда – светящиеся, с аккуратными золотистыми лучиками, которые разгорались, когда Тася улыбалась, либо прятались, когда она сердилась, и глаза становились особенно тёмными, но не чёрно-злыми. А Васькины глаза… Они были как Чёрное море – синие-синие – и такие же, как морская волна, переменчивые – от безмятежной голубизны тихого полудня, напоённого жаром южного солнца, до закатной бирюзы. Но лишь Тася знала, как могут синеть Васькины глаза… Когда его сила наполнялась особой, лишь ему присущей лаской. Пропала она в этих синих-синих глазах…
Да… Так вот, Зосины глаза вобрали в себя противоположности – словно море и земля встретились. Когда Зося была ещё в люльке, папина синева плескалась в глазах рыжего младенца, заставляя стареющую Ульяну узнавать сыновью породу во внучке. И нет бы перемешаться и стать, к примеру, зелёными или карими – знаем же мы, что сильный карий цвет, особенно тёмно-карий, побеждает все другие цвета, – но невозможно, видимо, было победить морскую синеву отцовых глаз. И не смешались, вернее, не полностью смешались синева и мёд – так и получила Зося четырёхцветные глаза. И всю её жизнь никто и никогда не мог понять, какого же цвета Зосины глаза – то карие они, то зелёные, то вспыхивали золотыми искрами, то синева обжигала. Старые люди удивлялись и лишь многозначительно переглядывались, догадываясь о многом сокровенном, но предпочитали помалкивать – ни к чему судьбу тревожить…
Именно зелёными искрами засверкали Зосины глаза, вполне серьёзно наполнившиеся слезами обиды и волнения, – уж никак она не ожидала от Игорёчка такого промаха в такой важный момент! Но вовремя прикусила язык, хотя сердитые слова так и рвались с языка. А другие товарищи – Колька Гриценко и Ромка Рубинштейн – они просто вздохнули. И от этого вздоха, от Зоськиного молчания, от радостных воплей «щорсовской» команды лишь сильнее расстроился Игорёк. Он швырнул свою любимую палку в сторону и топнул ногой, попытавшись вцепиться в коротко стриженный чуб.
Его команда проигрывала. Но надо было держать фасон. Поэтому он снова старательно сделал безразличное лицо и сердито сплюнул.
– Ничего. Ничо! Посмотрим, как ты стукнешь, Тарас!
Капитан «щорсовской» команды Тарас Мельниченко был на год старше и почти на голову выше «мелкоты» с улицы Калинина. Поэтому он был снисходителен и спокоен:
– Дивись. Вчитесь, малята, як майстри грають.
Он встал над непокорным «чижом» и поднёс хитро скруглённый конец биты к носику, прицелился, улыбнулся, подмигнул своим дружбанам, быстро и умело поднял палку и ударил. «Цок!» Палочка взвилась в воздухе высоко, давая возможность Тарасу размахнуться и не торопиться. Удар! И «чиж», бешено вращаясь, полетел по пижонско-высокой дуге над головами игроков. Удар был таким красивым, что мальчишки остановились. Палочка ввинчивалась в небо, потом стала опускаться, отбрасывая маленькую тень на плотно выбитую землю стадиона. И только тогда онемевшие игроки увидели, как за этой тенью, рыжим солнечным зайчиком, несётся Зося.
– Куда?! Зачем? Давай! От дурна яка! Да ти що?! Зоська, давай! Лови! Не зловить! – семь вскриков, слившихся в один, подняли с крыш соседних сараев угревшихся голубей.
И, пока голубиная стая шумно поднималась на крыло, маленькая пухленькая рыжая девочка, всё так же закусив губу, раскрасневшись и видя только одну точку в небе, неслась вперёд, не разбирая дороги. И надо же было так случиться, что не споткнулась, не запнулась, успела, добежала, прыгнула котёнком – и поймала!
– Ур-р-ра!! Ур-р-ра-а-а!!
– От ты ж злодейка! – ахнул Тарасик, а секунду спустя засмеялся. – Ой, хлопци, так це ж вона бити повинна! Га-га-га!
«Щорсовские» своевременно присоединились к смеху вожака – рыжей предстоял решающий удар.
Игорьку, Кольке и Ромке не оставалось ничего, кроме как молиться всем палочным, чижиковым и прочим богам, чертям и бабаям – весь горячечный и запылившийся, пропитанный жарким потом итог игры был в руках девчонки, впервые приглашённой играть по-серьёзному, на турнир двух улиц. Что греха таить, они уже заранее, как и свойственно мальчишкам, примеряли безразличные выражения лиц, уместные неизбежному проигрышу, и демонстративно-небрежно сплёвывали в пыль. Но… Но как же они смотрели на бежавшую к ним счастливую до невозможности Зоську! Как же она радовалась, эта рыжая девочка! Да если бы любой из них сотворил подобное – так поймал безнадёжный пас, – рассказов хватило бы недели на две, этот легендарный подвиг на месяц стал бы предметом самого невозможного, самого безграничного и полного преувеличений мальчишечьего хвастовства. Но – девчонка?
Вот и стояли калининские «мушкетёры» со своими палками, а щорсовские «гвардейцы кардинала» – со своими и смотрели на счастливую Зосечку. И было им всем по девять лет…
Зося аккуратно, как учил папа Васька, положила «чижа» в центр круга. Потом встала, прицелилась и сделала полшага назад, будто в полуприседе. Всё, как папка, любимый её моряк, учил. И не успели мальчишки удивлённо поднять брови при виде этого странного танца, как Зоська, будто котёнок лапой, совсем легонько стукнула по «чижу», тот взлетел как-то неуверенно, еле вращаясь, даже болтаясь в воздухе, и девчонка, всё так же странно танцуя, ввинтила палку всем поворотом тела и подцепила «чижа» почти самым комельком загудевшей палки.
– Бац!
Удар оказался такой силы, что Зоську крутануло на месте, а «чиж» полетел ни высоко, ни низко, нет, он даже не полетел, а пулей прожужжал над головами «щорсовских» через весь стадион и с тихим фырчанием залетел аж за высокий глухой забор пожарной части – прямо в самодовольные огромные лопухи.
– Твою ж мать! – прошептал Тарасик.
– А-а-а! Зоська! Зосечка! – орали «калининские».
Игра была сделана.
«Щорсовские» проиграли ситро на всех. Это было страшно замечательно. Просто удивительно прекрасно. И Зося кричала и прыгала вместе с друзьями – а её мальчишки, подняв палки, прыгали в бешеном индейском хороводе вокруг неё…
Вот так. А потом… А потом – все пошли по Калинина к пивной, стоявшей напротив маленького мостика под высокими ивами. Там обычно отдыхал от своей праздности разный шофёрский люд – много машин тогда останавливалось у этой известной на всю Киевскую область точки: устная молва далеко разнесла радостную мужским сердцам весть, что «в топоровской пивной не разбавляют». Конечно, не стоит думать, что наши победители махнули в злачное место по ошибке – нет, каждой девчонке, каждому мальчишке Топорова сызмальства было известно, что самый вкусный лимонад, самое вкусное мороженое продавалось в «шо́ферской».
Вся ватага сгрудилась у входа, Тарас зашёл внутрь. Шли минуты. Уже кто-то занервничал, что Тараса сейчас турнут куда подальше, но не успели сердца испугаться печальной догадке, как отполированная тысячами шершавых ладоней дверь скрипнула – мальчик навалился всем весом, упёрся локтем и плечом.
– Да помогите ж, черти!
– Ого! От ты ж молодец! Наш хлопець! Молодець! Це дiло! Ура!
И пока победители примеривались к прохладным бутылкам, проигравшие круглили глаза – им Тарас тоже купил лимонад. А себе не купил – «ему не хотелось». На самом же деле он жестоко переживал поражение и так сам себя наказывал. А потом Игорёк открывал бутылки о забор – так, чтобы не поскалывать горлышки, открывашки ведь ни у кого не было, а просить открыть старших было ни к чему. Ведь самый шик был в том, чтобы одним «чпоком», без пены, без скола откупорить холодное ситро, потом с важным видом, по-взрослому сдуть лёгкий парок из горла и пить колючую газировку без перерыва, хитро подпуская воздух внутрь бутылки. Мало кто так умел – в основном все присасывались к бутылке, пытались пить как Игорёк, но только слюни пускали или губы запускали внутрь горлышка. Смешно, конечно, но тоже наука.
«Щорсовские» потихоньку разошлись – им идти было близко: завернуть за почту, и дальше уже была улица Щорса. А «калининские» пошли вдоль всей Калинина, с бутылками в руке, заняв всю ширину недавно проложенного тротуара. Они шли, восклицая, останавливаясь, переспрашивая друг у друга подробности их удивительной победы, вспоминали, как здорово Игорь начал партию, как Ромка засветил битой в плечо одному из «чужаков», да так, что чуть до драки не дошло, даже за грудки хватались, как Колька палкой вымерял расстояние удара и морочил голову «щорсовским», как «танцевала» Зоська. И каждый встречный-поперечный «калининец», видя такую хохочущую команду, останавливался, расспрашивал, кивая на сверкавшие бутылки, ему опять обстоятельно и со вкусом всё рассказывали, и, обрадованный победой, спутник шёл вместе с ними, восклицая и пересказывая уже новым встречным всё новые и новые подробности, часто уже прихотливо придуманные, небывалые, но от этого не менее восхитительные.