Джордж опустил иглу. Немножко шуршащей тишины – и вдруг ящик захрустел «свиньёй»: «This is London again! Well, boys… (хруст) Rhythm and Blues… (свист) Be ready…». Потом волна завизжала, захрипела, вернулась, и сквозь эту свиристящую волну забренчало удивительно раздолбанно-припадочное пианино и какой-то голос рявкнул:
«You heard of those dirty jalopies, you heard of the noise they make, let me reintroduce my new Rocket 88, yeah she's straight, just won’t wait, everybody likes my Rocket 88!..»
И Алёшка «поплыл» – ноги сами задёргались. А Джордж как-то чуть присел, да как пошёл выкручивать коленца, ноги под ним заходили ходуном, будто щупальца подвыпившего осьминога, привставшего на цыпочки. Алёшка не смог усидеть – он вскочил и запрыгал на месте, уже его рот раскрылся, чтобы завопить во весь голос, но он вспомнил, где находится, закрыл ладошкой рот, так и прыгал и крутился на месте, зажимая рот, вращая глазами.
– Вот это класс, старик! – Винс сидел на ступеньке лестницы, его нога отбивала такт. – Ты где такое откопал? Что за волна? Слышно неплохо… Но, слушай, какой барабан, мам-м-ма моя ро́дная. Да Ник это с руками оторвёт!
А Жорка, послушный любимчик учительниц, сын главного милиционера Зареченска, сворачивался в узел и танцевал (да как танцевал!) со своим отражением в куске большого зеркала на стене, потом вытянул руку, будто цеплялся за кого-то, и пошёл влево – носок к каблуку, каблук к носку, потом – вправо – в вихляющем, на грани равновесия полуприседе.
– От дает! Учись, Эл! – Винс бил такт ладошами. – Он в Ленинграде у такой девочки учится! У неё отец какой-то важный, такая красотка, буги режет только так, но наш Джордж – парень что надо!
«Чш-ш-ш-ш» – пластинка доиграла. Песня закончилась. Алёшка ещё несколько раз неуклюже подпрыгнул и встал. Он оглянулся. Жорка положил «костяную» пластинку в конверт, сложенный из куска тонких обоев. На его висках выступили капельки пота. В комнатке стало душно.
– Ну что, Винс? Как?
– Годится. Давай. Как назовём?
– Чёрт его знает. Я сколько ни слушал, только «Рокит ЭтиЭйт» услышал.
– Да не… Не «ЭтиЭйт», а «Эйти Эйт» – «восемьдесят восемь» по-нашему.
– А что такое «рокит»? Ракета?
– Ракета восемьдесят восемь… Бред какой-то. Ладно, так и назовём. Напишешь проще: «Ракета-буги». Так будет лучше.
– Хорошо, сколько?
– Смотри: сейчас час ночи. Там сколько – минуты три? Значит, за час сделаешь штук десять.
– Двенадцать.
– Ну хорошо, пусть будет двенадцать. Хотя… вряд ли. Нет уж. Классная вещь. Нельзя спешить. Ник в шесть утра будет ждать. Есть пять часов. Час плыть, полчаса на сборы. Сделай штук тридцать – хоть чуть поспать надо. Так, Эл, а ты со мной иди, разговор есть.
– Витя… Ой, Винс! Винс, я ещё хочу послушать! Ну пожалуйста! Ну, Винс! Ну-у, пожалуйста-а-а!
– Эл! Не ной! Пошли, надо поговорить.
И Алёшка пошёл за двоюродным братом, всё время озираясь и спотыкаясь. Они поднялись на клеть, оставив внизу Джорджа. Винс закрыл тяжеленный люк, и клеть опять затопила темнота.
– Винс!
– Тихо! Тихо! Пойдём, испортишь запись. Иди тихо.
Винс взял Эла за ладошку, и они пошли в комнату, осторожно ступая. Вошли. Винс закрыл дверь, погасил фонарик.
– Слушай внимательно, брат. Каждое слово. Я не буду тебя пугать, это и незачем. Если об этом кто узнает – нам хана. И мне, и Жорке, и бате твоему. И маме.
– Витя…
– Да, Алёшка. Хана. Это нельзя. Но… ты понимаешь, брат… Это так здорово! Понимаешь, ты же мужик, ты должен понять! Это просто здорово.
– Да, Витюша.
– Я не буду никаких слов с тебя брать. Незачем. Скажешь где или сболтнёшь – будет плохо. Всем будет плохо. Очень.
– А вы?
– Что – «мы»?
– Вы не боитесь?
– Да брось ты! – Алёшка почувствовал, как Як-тык улыбается. – Пошли, твоих лягв используем, я рачевни достану. Хоть что-то домой привезём. Всё равно не спать.
Из-под пола еле слышно донёсся рваный ритм – Джордж «встал к станку»…
Вот какими такими случайностями определяются человеческие судьбы? Я до сих пор думаю, что старик Туово Пелтоннен вряд ли предполагал, что его любимый «Телефункен» будет обнаружен в потайном подвале его летней дачи. Скорее, он был уверен, что всё разрушено войной, что и дом сгорел, и его любимая коллекция лондонских пластинок разбита вдребезги. Но бывает и так, что самые хрупкие вещи сохраняются в самых жестоких водоворотах времени, а самые прочные люди исчезают бесследно.
Так и получилось, что неугомонный Яктык стал обладателем очень опасного сокровища. Но поскольку он совершенно справедливо считал себя владельцем военного трофея, то поначалу даже не догадывался, к чему может привести его находка. Уже позже, когда он доверился Жорке, безумно доверился, учитывая наличие у того отца-милиционера, вот тогда-то они и сделали длинную антенну, которую повесили на высоченную сосну рядом с домиком. Этот провод они проложили меж двух жердей, потом он прятался в доме и доходил до странного подвальчика, где и стояло их сокровище. Сначала они слушали пластинки, но потом… Первая «Золотая собака», купленная за бешеные деньги, первые опыты, обожжённые пальцы, провода, пьяный радиоинженер в пивной на Лиговской, откуда их чуть не попёрли, Светка, которая влюбилась в Жорку, страшненькая Светка Бронштейн, которая так танцевала, что пол мог загореться, – всего хватило за неполный год.
Но я отвлёкся… Где же наши герои? А вон они – поплыли домой самым ранним утром. Жорка спал, свернувшись калачиком на носу, Алёшка посапывал на корме, а Яктык, бледный от бессонной ночи, беззвучно загребал сонную воду вёслами. Лодка скользила в лёгком тумане, парившем над водой, которая, казалось, сгустилась до маслянистости – даже капли с вёсел падали с каким-то двойным эхом. Над головой распахнулось бескрайнее небо с косой полосой Млечного Пути. На бирюзово-малахитовом горизонте бледнели голубые звёзды, до восхода было ещё далеко.
Яктык не видел ориентиры сзади – он вёл в основном по кривизне следа за кормой, старался держать прямо. Противоположный берег широкого плёса не был виден в тумане, поэтому он прислушивался – может, услышит звуки рано просыпающегося города.
Но было тихо. Вдруг в левую скулу лодки бумкнул топляк. «А, ч-чёрт!», Яктык загрёб правым веслом, развернул лодку. Он уже знал, где они. Метров пятьдесят влево и сто вперёд – и будет причал. Ещё несколько упругих гребков…
– Жора, просыпайся, пришли. Жо-ра! Давай, просыпайся, танцор.
Жорка завозился на носу, укутался в старый отцов плащ, поднял воротник, огляделся сонно.
– Х-х-холодно.
– Ничего, дома согреемся. Давай, придержи.
Лодка мягко потёрлась о причал. Жорка медленно вылез, наклонился, стал придерживать лодку.
– А малой? Спит же, как суслик.
– Погоди. Вещи потаскаем, вопрос с Ником решим, там и разбудим. Пусть поспит, как в люльке. Я его хорошо укрыл.
Яктык поставил на причал маленький чемоданчик с новыми «костями», потом поднял и поставил тяжёлое ведро с шуршащими раками.
– Придёшь раков есть? Нам много. Видишь, сколько Лёшка лягв поймал. Я и не думал.
– Приду. Хотя… Нет, лучше принеси ты сам.
– Здрасьте, мальчики!
Жорка резко развернулся. Витька как стоял, наклонившись, так и замер. На причале, метрах в десяти, стояли Штырь и три крепких парня. Штырь сплюнул.
– А что это у вас в чемоданчике, мальчики? И что это у вас на голове такое странное?
Тут Витька и Жорка поняли, что от бессонницы забыли нормально причесаться.
– Вы посмотрите, какие красивые тут у нас мальчики ходят по утрам. Да, ребята? Когда все нормальные советские люди готовятся к трудовому дню – эти попугаи с чемоданчиками плавают по озеру. Да? – Штырь выдержал мастерскую паузу. – Ну что, Витя, не ждал, что мы тебя так рано подловим? А мы тебя ждали, знали, что ты, как всегда, схитришь, пораньше придёшь, чтобы своих предупредить, а мы взяли и дождались. «Здравствуй, милая моя! Я тибя заждалси! Я не ждал, а ты пришла, а я растерялси!»
Секунды шли медленно-медленно. Шесть парней смотрели друг на друга ранним утром, и тишина становилась такой прозрачной, такой удивительно огромной, что было слышно, как падают в воду капли с поднятых на борт лодки вёсел.
– Ну что, Витя, – заулыбался Штырь, – на колени, сука! И ты, морда, становись на колени, падла!
Витя и Жора переглянулись.
– Не насмотрелись друг на друга, голубки́? На колени!
Парни за спиной Штыря подошли и встали поперёк понтона. Штырь вынул руку из кармана, раздался лёгкий щелчок, и из его ладони выскочило лезвие «бабочки». Ещё два щелчка. Четвёртый достал заточенную спицу. Явно урка.
– Штырь, который час?
– Что?
– Который час, спрашиваю.
– Ты, что, Трошин, ёбнулся? Я тебе, гнида, что, Совинформбюро? На ленточки порежу, сука!
– Мы сами посмотрим, сколько там натикало.
Практически одновременно Витька и Жорка сделали странное движение, вроде как на часы хотели посмотреть, что-то дёрнули из рукавов, и навстречу удивлённым блатным высвистнули две укороченные шпаги, заточенные до остроты комариного писка.
– Ох, бля!.. – Штырь нервно сглотнул. – Ну вы и суки! Порежу, блядь!
Он сделал полшага. Витя и Жора чуть развернулись.
А вокруг расцветал удивительной красоты рассвет – парча, бархат, атлас – яркие сполохи распустились в небе. Всегда так обидно умирать посреди такого чуда. Но шестеро бывших мальчиков ничего не слышали и не видели. А седьмой, маленький, ничего не видел, просто спал в лодке.
– Винс, кто эти странные личности?
В пяти шагах за спиной Штыря и его подручных стоял слишком тихий мужик в светлом плаще с поднятым воротником. Он держал руки в карманах и внимательно рассматривал Штыря.
– Это ещё кто?! – занервничал Штырь. – Вали отсюда, дядя. Или ляжешь здесь.
– Винс, привёз?
– Да, Ник.
– Есть что интересное?
– Есть. Это просто атас, Ник. Невероятная штука.