промежность – но я не ревновал. Мое сердце беспомощно колотилось в груди, как раненый солдат, потому что Вэйтроуз не заслужил ничего такого, тем более – единственной девушки в турне.
Единственной. Девушки. В. Турне.
Если кто и залезет к ней в трусы, то это буду я, а не мой вероломный барабанщик и заклятый друг.
Вставая с моего открытого чемодана, где аккуратно лежало шампанское, прикрытое одеждой, я прошелся по темной комнате – люстра из кованого железа свисала с потолка словно хитрый монстр. Здесь были черные обои с красными японскими иероглифами. Я остановился на кухне, пролистывая блокнот со вчерашними записями.
Прогресс.
Моя душа уже не была такой пустой, когда я подошел к панорамному окну на всю стену с видом на Токио.
Чистый. Загруженный. Самодостаточный. Токио строили высоким, широким, как будто уверенный художник рисовал его длинными штрихами. Я уже бывал здесь однажды, и у меня остались приятные воспоминания о сексе вчетвером и автомате с использованными трусиками, который я опустошил.
Я не сразу пошевелился, когда зазвонил телефон. Единственные люди, с которыми я разговаривал, уже были в турне, как бы трагически и жалко это ни звучало, а Дженна и остальная часть персонала обычно связывались напрямую с Блэйком, потому что он реже бывал придурком с переменчивым настроением. Нахмурившись, я достал телефон из заднего кармана.
Мама.
Только не сегодня, дражайшая матушка.
Я не ответил, наблюдая, как снова вспыхивает экран.
Она не позвонила, когда я расстался с Фэллон.
Или когда я первый раз попал в реабилитационный центр.
Второй раз она даже не удосужилась ответить на звонок, когда я отчаянно нуждался в разговоре хоть с кем-нибудь, даже с этой бессовестной рожей.
Она подняла трубку лишь раз, чтобы поговорить со мной после происшествия на «Грэмми» и сказать про круги под глазами и что синий – не мой цвет.
Это означало, что ей либо нужно сообщить плохие новости, либо попросить еще больше денег, чтобы оплатить очередную пластическую операцию или азартные игры. К несчастью для нее, я работал над тем, чтобы не позволять людям иметь меня. Поскольку мама была так же полезна в моей жизни, как чертова лейкемия, я решил удалить ее.
В дверь вошел Блэйк, разговаривая с Дженной по телефону.
– Дженна. Дженна. Дженн-а-а, – последнее обращение приправлено усталостью. – У меня все под контролем, поверь. А если мне вдруг понадобится оставить его на несколько часов, Инди примет вахту. Девчонка следит за ним, как ястреб.
Я выбросил сигарету в мусорку, хотя ее янтарный кончик все еще горел. Запах чего-то ненатурального – пластика или полиэстера – распространился по комнате, а я плюхнулся на низкий черный диван и уставился в потолок.
– Как дела? – спросил Блэйк, бросив свой мобильный на кухонный островок из черного мрамора.
Я украл бутылку шампанского и, возможно, выпью ее залпом в следующий раз, когда ты будешь в туалете.
– Я написал песню. – Гораздо лучше.
– Она хорошая?
Медленно моргая, я пытался отклеить язык от зубов.
– Думаешь, я сказал бы тебе, если бы она была хреновой? Конечно, она отличная. – Хотя кто знает? Искусство – как любовь. Слишком субъективно для тебя, чтобы видеть ясно.
– Не сыграешь ее для меня? – Блэйк упал на диван напротив меня.
Как по заказу, Элфи и Лукас вошли в главную дверь, медленно направляясь к дивану, на котором лежал я, и заняли свои места. Новый трек был длиной в десять минут. На порядок длиннее обычной песни, но впервые на своем веку я верил в то, что создал. Мне это нравилось.
– Да, сыграй для нас, Уинслоу. Спой нам серенаду. – Элфи похлопал ресницами, прижимая руки к сердцу. Лукас выглядел напряженным и не сказал ничего, что, может быть, к лучшему, принимая во внимание завершение нашего прошлого разговора. Я ухмыльнулся.
– Мне еще нужно подправить кое-что, но скоро я дам вам ноты.
– Ноты? – Элфи потянулся своими грязными ручонками за клубникой в шоколаде, стоявшей в центре кофейного столика. Ни за что не прикоснусь к этой клубнике, или тому столику, или вообще к чему-то в этой комнате. Я вообще-то не гермофоб[21], но парень наполовину состоит из плоти и крови, а наполовину – из спермы.
– Моей новой песни.
– Ты песню написал?
– Написал.
– Дай угадаю, – сказал Лукас. – Инди помогла?
Я на секунду задумался, а потом решил, что не стану признавать его существование.
– Я сказал Лукасу, что видел, как вы обнимались вчера в коридоре, – заметил Элфи с набитым ртом. Красный сок капал с его подбородка. – Ну, знаешь, чтобы добавить огоньку.
– Идиот, – пробубнил Блэйк, качая головой.
Лукас продолжал смотреть на меня так, будто я убил его гребаного котенка. Его чувства к Стардаст казались мне странными. Они знают друг друга меньше недели. Откуда у него взялись эти чувства? Из новой вагины?
– Она была рядом со мной, когда я писал песню, – сказал я уклончиво, не придавая ей большего значения, чем есть на самом деле.
Лукас сжал челюсти.
– Когда мы встретили ее в Шато, ты понял, что она мне приглянулась.
– Да, может, именно поэтому я тоже положил на нее глаз. – Я пожал плечами, включая телевизор и переключая каналы.
Вэйтроуз закрыл глаза и, вздохнув, откинулся на диван.
– Ничего из этого не выйдет, Алекс. Даже если бы дело было не во мне, ты не тот человек, с которым ей стоит начинать отношения. Сначала тебе нужно побороть своих демонов.
– Отношения? – я рассмеялся. – Кому нужны эти чертовы отношения?
Цель – Уилл Бушелл – ждала меня практически за углом, в Париже, через несколько недель. Присутствие Лукаса напоминало мне, что и Фэллон будет с ним, и пора бы вернуть ее. Лукас напоминал мне о многом, но больше всего он не давал мне забыть, что я склонный к соперничеству мерзавец, готовый на все, чтобы доказать – я все еще номер один.
Лучший артист.
Лучший музыкант.
Лучший любовник.
Я встал со своего места, снимая мятую майку.
Я – полуавтоматическое оружие, полностью заряжен и готов к бою. Я – своя собственная погибель. И я прекрасно это понимал.
Вчера лежал с тобой в постели из стекла,
И вместе горевали мы о том, что ты пережила.
Но все ж, в твоих страданиях я видел волшебство,
Трагедия твоей судьбы прекрасна, как ничто.
Когда жизнь кажется банальной, скучной и унылой,
Беги ко мне, моя голубоглазая девчонка.
Беги в мои объятия, где боль и наслаждение сольются воедино.
Толпа. Сошла. С. Ума.
Бывалый артист знает, как распознать рев толпы за мили.
Существует обычный гул. Волнение типа «нам нравится все, что ты делаешь». Есть рекламный гул, пахнущий глянцевыми брошюрами, пиарщицами в юбках-карандашах и бранчами в ресторане The Ivy, чтобы заключить хорошую, крупную сделку с первоклассной радиостанцией. Еще бывает реальный рев. Этот рев. Он проникает тебе в вены – не как дурь, – заполняет тело, пока каждый глоток кислорода не станет похож на рюмку алкоголя. Я смотрел под ноги на своих поклонников, от восторга выскакивающих из штанов. Они пытались пробраться через охрану, отчаянно желая добраться до меня. Крича, визжа, вопя.
Еще. Еще. Еще.
Вспышки ослепили меня, когда я закончил петь «Подержанная любовь». Песню, которую я написал, когда оставил Стардаст стоять в коридоре. Девять минут и двадцать три секунды гнева, раздражения и страсти.
Я мог бы поцеловать ее.
И другой парень тоже мог бы поцеловать ее.
Но в чем прикол? Мне нравилось играть с добычей, например, сводить ее с ума до тех пор, пока она не сдастся. Я хотел, чтобы у нее между ног все становилось влажным от желания. Потому что, когда я все-таки коснусь ее, звезды действительно превратятся в пыль.
Шагая по сцене, я усмехнулся толпе через плечо. Я был без майки – первый признак хорошего настроения. Обычно мне не нравился стиль Джастина Бибера «смотри на мой пресс». Мы же не в ресторане «Hooters»[22], и как только ваш лейбл поимеет вас, меньшее, что вы можете сделать для себя, – надеть рубашку. Но исполняя эту песню на концерте в первый раз, я чувствовал себя так, будто стою в центре костра. Пот градом катился по моему телу, и я заметил, как на гигантском экране позади оператор показывает вблизи капельки, стекающие по моим косым мышцам пресса. Интересно, сколько времени пройдет до того, как видео попадет на YouTube? И что будет успешнее – моя новая песня или фотка, на которой я ласкаю ту старлетку, кончая ей на грудь. Вероятно, последнее. Надо будет как-нибудь погуглить. Впрочем мне в любом случае было плевать на чужое мнение.
– Это еще не все. – Я установил микрофон на держатель и прошелся по сцене.
Крики становились все громче, неистовее. Да, это не вежливые просьбы. Это голод, сиюминутный и жадный. Я был мстительным, сложным, и я вернулся. Черт, я вернулся. У меня были слова, и они текли рекой. Бесполезно притворяться, что Стардаст не приложила к этому руку. Она поучаствовала, и я собирался держать ее рядом, пока из меня не выльется последняя капля величия. Или из нее. Не важно.
Я посмотрел на своих фанатов. Затем на ночное небо. Потом куда-то вдаль, в космос, где золотое облако тепла их тел и яркие огни сливались над их головами. Я улыбнулся.
Я приблизил губы к микрофону.
Пальцами провел по гитаре и начал играть «Человек встречается с Луной», один из моих ранних хитов. Тогда для спасения мне не нужна была девочка с голубыми волосами. Я был подростком с амбициями, мечтающим рассказать миру свою историю. Ребенком, который не знал, где расположен Шато Мармон, а про икру слышал только из кино. Клип к песне «Человек встречается с Луной» был снят Блэйком в подвале у Лукаса. В тот день у меня на подбородке красовался прыщ размером с Бейрут, но он стал первым шагом к успеху.