Но я объяснила ему причины, побудившие нас так поступить, и он согласился, что мы были правы. А Камини сказала:
— Диди, конечно, виновата, но только в том, что так быстро открыла тебе всю правду. А будешь капризничать, мы совсем от тебя откажемся. И откуда только такая спесь берется, ведь у мужчин нет иного выхода, как подчиняться нам!
— Я раньше этого не понимал, — оправдывался мой муж. — Разве женщин разгадаешь сразу!
— Бог не наградил тебя этой способностью! Видел ты когда-нибудь джатру[34], в которой поется:
Твердила Кришне Белая корова:
«Кто ты такой — осмелюсь ли, скажу ли?
Я думала, что ты всего лишь травка,
растущая на берегу Джамуны.
Твои следы искала — все напрасно!
И в звуках флейты голос твой не слышен.
Ну как же может Белая корова
себе представить все приметы Кришны?»
Тут я не выдержала и расхохоталась.
— Не сердись на меня, — сказал смущенный У-бабу. — А в награду за песню возьми этот бетель.
— Диди! А у него, оказывается, есть смекалка! — воскликнула Камини.
— Неужто?
— Правда! Он оставил себе целую корзину бетеля, а мне дал одну связку. Разве это не смекалка! Пусть время от времени берет прах от твоих ног, — может, тогда рука его станет более щедрой.
— Разве я допущу, чтобы он склонялся к моим ногам! Ведь он мой властелин, мой бог, — возразила я.
— Когда он успел стать богом? — возмутилась Камини. — Ежели муж считается для жены богом, — значит, для тебя все это время он был лишь полубогом.
— Он стал богом, когда исчезла его видьядхари.
— Он старался удержать видью[35], и не смог. Лучше и не пытайся, дорогой мой, — обратилась Камини к моему мужу. — Та наука хороша, которой овладеешь[36]!
— Камини, это уж слишком! — попыталась я унять сестру. — Так ты в конце концов обвинишь его в воровстве и мошенничестве.
— А разве моя в этом вина? Когда господин зять служил в комиссариате, он воровал. Да и на других службах прославился мошенничеством.
— «Говори, дитя, слова в устах ребенка нектар», — ответил мой муж санскритским изречением.
— Если ты будешь обижать видьядхари, то потеряешь разум. А я позову мать, — сказала Камини, дурачась и подставляя к словам санскритские окончания.
И как раз в эту минуту сестру позвала мать.
— Знаете, зачем мама звала меня? — возвратясь, сообщила Камини. — Вы останетесь еще на два дня! А не согласитесь — силой заставят.
Мы с мужем переглянулись.
— Что это вы переглядываетесь?
— Мы раздумываем, — ответил муж.
— Раздумывать будете дома. А здесь надо удовлетворять свои желания: есть, веселиться, плясать, петь, играть, дурачиться, качаться на качелях, — словом, наслаждаться жизнью.
— А ты сама станцуешь, Камини? — перебил ее мой супруг.
— Я? — удивилась девушка. — Разве я надела брачные оковы? Ты надел их, ты и танцуй!
— Я много танцевал до приезда сюда, и сколько еще придется! Так что сегодня ты станцуй.
— Тогда вы останетесь?
— Останусь.
У-бабу согласился погостить у нас еще денек, не для того, разумеется, чтобы посмотреть, как танцует Камини, а из уважения к моим родителям.
И как же мы веселились в тот день! В гости к нам пришли соседки, и, когда наступил вечер, они, усевшись вокруг моего мужа, в большой угловой комнате нашего дома, устроили нечто вроде женской ассамблеи.
Сколько там собралось женщин, я не берусь сказать. Их глаза походили на блуждающие звезды или на сверкающих в прозрачной воде озера маленьких рыбок, а их черные локоны вились и струились по плечам, подобно лесным лианам в сезон дождей или черным змеям, которые, по велению Кришны, победителя Калии[37], извиваясь, плещутся в водах Джамуны. Между прядями волос, словно молнии в тучах, сверкали серьги: круглые и удлиненные, совсем крошечные и очень большие, тяжелые и легкие. Пунцовые губы обнажали жемчужно-белые зубки, старательно жующие бетель. Сам бог Кандарпа[38], попади он в эту ловушку из женских украшений, не смог бы выбраться отсюда, не открыв стрельбы из своего лука. Округлые женские руки, унизанные драгоценными браслетами, то взлетали вверх, то плавно опускались вниз, и от этого вся комната казалась озаренной волшебным светом, словно сад, где легкий ветерок колеблет цветущие лианы. А запястья звенели точь-в-точь как шмели! И сколько же здесь было бус, ожерелий, парчовых поясов, браслетов на ногах. И все это сверкало, золотилось, переливалось. А сколько здесь было сари — бенаресские, балуорские, мридапурские, даккские, шантипурские! Сари из Шимлы и Фарашданги, сари шелковые и бумажные, сари цветастые и в полоску, в крапинку и в клетку! Одни женщины краем сари закрывали все лицо, другие — только половину, третьи — лишь узел волос на затылке, а некоторые и совсем оставляли голову открытой.
Мой любимый супруг, который одержал победу над многими батальонами белых, привез домой целую кучу денег, перехитрил многих полководцев и генералов и присвоил часть их прибыли, оробел перед этой армией красавиц. Трепетное пламя женских глаз оказалось опаснее артиллерийского огня, облако волос страшнее порохового дыма, звон украшений громче бряцания оружия. И хотя здесь не слышалось барабанного боя, зато звучал перезвон браслетов на женских ножках с окрашенными кармином ступнями. Даже смельчак, сражавшийся с коршунами, и тот впал бы в отчаяние. Заметив меня в дверях, мой супруг стал умолять о помощи, но я, подобно главнокомандующему сикхов, предала его[39].
Я знала, что «смотрины зятя» самый неприятный обряд. Поэтому ни я, ни Камини не вошли в комнату, а подглядывали, притаившись за дверью. Читатель, возможно, удивится тому, что я так подробно описываю смотрины. Но, хоть я и индусская женщина, все же, по-моему, это безобразный обычай. Однако сейчас принято считаться лишь с английскими вкусами, а с английской точки зрения в этих смотринах ничего предосудительного нет.
Итак, мы с Камини внимательно следили за тем, что происходило в комнате. На главном месте сидела госпожа Джамуна, женщина лет сорока пяти, жгучая брюнетка с маленькими, всегда полузакрытыми глазками и толстыми чувственными губами. На ней было нарядное сари и множество дорогих украшений. Ее ступни, окрашенные в алый цвет, напоминали китайскую розу, брошенную в темные воды Джамуны, взбитые волосы торчали во все стороны. Мой У-бабу, подивившись необъятным формам Джамуны-диди, в шутку назвал ее «Буйволицей, принявшей образ реки». Жители Матхуры[40] называли реку Джамуну «Буйволицей бога Кришны».
Но Джамуна-диди никогда не ездила в Матхуру и ничего подобного не слышала. Поэтому она очень рассердилась и в отместку обозвала меня «коровой». Я тут же просунула голову в дверь:
— Кто это — корова?
— Так, одна тут.
— Джамуна-диди совсем охрипла от рева! Ей бы водички испить, — сказала стоявшая рядом со мной Камини.
Раздался взрыв хохота. Джамуна смутилась, но тут же обрушилась на Камини:
— Ах ты, негодница, не суй свой нос в чужие горшки!
— Как будто и без этого неизвестно, что ты готовишь одни бобы да отруби! — отрезала Камини и бросилась наутек, а вслед за ней и я.
Вернувшись, мы увидели еще одну гостью: к нам пожаловала наша старая соседка Пияри из касты бойддо. Прожила она на свете лет шестьдесят пять, и двадцать пять из них вдовствовала. Однако она явилась, увешанная драгоценностями и одетая в юбочку, словно Радха. Она бродила среди прекрасных женщин, будто по лесу, и то и дело спрашивала:
— Где Кришна? Где же Кришна?
— Кого ты ищешь, бабушка? — не выдержала я.
— Кришну.
— Тогда иди в хлев, — посоветовала Камини, а это дом, и хозяин его принадлежит к касте писцов.
— Я встречу его здесь! — ответила Пияри.
— А ты, бабушка, рождалась во всех кастах? — не унималась Камини.
Ходили слухи, что когда-то почтенная Пияри принадлежала к касте маслоделов.
Старуха зашипела, как баклажан, брошенный в кипящее масло, и разразилась бранью.
— Не нужно сердиться! — попыталась я успокоить старуху и привлечь ее внимание к Джамуне-диди. — Пойдем вместе на берег Джамуны, поплачем там.
Джамуна-диди и на этот раз ничего не поняла, ей показалось, что я намекаю на некоего Брегбихари, и она усмотрела в этом оскорбление ее супружеской чести.
— Что еще за Брег? — гневно переспросила она.
Мне захотелось подшутить над ней:
— «Брегом» называют в Бриндабане того, с кем, лежа рядом день и ночь, приходит в волнение Джамуна.
Но Джамуна-диди опять ничего не поняла.
— Ума не приложу, что означают твои «волнения», «брег» и «Бендобон», — заворчала она. — Верно, всем этим глупостям ты научилась у разбойников!
— Зачем ссориться? — вмешалась в разговор Ронгомойи, моя сверстница. — Брег — это берег, разве у тебя нет берегов, Джамуна-диди?
— О, будь у нее берег, я не знала бы печали, — раздался голос закутанной в покрывало Чончолы, невестки Джамуны-диди, которая сидела позади всех. — Если бы я могла различить среди этого бушующего мрака хоть небольшую светлую полоску земли! Так нет же! Везде плещутся темные воды Джамуны.
— Зачем тебе понадобилось заключать мою Джамуну-диди в берега? — спросила Камини.
— Господи! Она еще спрашивает зачем! — воскликнула Чончола. — Я припаду к ногам ее брата, моего мужа, и умолю его поместить ее между лугом и местом для сожжения трупов.
— А разве луг и место для сожжения трупов не одно и то же? — удивилась Ронгомойи.
— Конечно, нет, — ответила Чончола. — Там, где сжигают трупы, водятся, по крайней мере, шакалы и собаки, они приносят большую пользу. А что толку от коров и буйволов, пасущихся на прибрежных лугах? — Произнося слово «буйволы», Чончола из-под покрывала бросила смеющийся взгляд на золовку.