[500]. Похожую мысль высказывал Николай Кузанский, когда писал, что человек, обладая внутри себя способностью быть всем, по-своему, то есть человеческим образом, может преобразиться в любую природу, стать человеческим богом, ангелом, зверем, львом, медведем и чем угодно еще[501].
Что же тогда человек сам по себе, если он, подобно Протею, волен превратить себя во всякий объект, наличный или возможный в мире физическом и метафизическом? Оказывается, он – ничто, ибо «не является какой-то сущностью среди других, будучи создан и произведен Природой вне всего»[502]; именно благодаря этой своей несвязанности ничем он и способен быть причастным ко всему. Воспроизводя главный мотив знаменитой «Речи о достоинстве человека» Джованни Пико делла Мирандола, де Бовель писал: «У Человека нет ничего своего и особенного, но ему присуще все то, что свойственно другим вещам»[503]. Только в качестве ничто человек и может заключать все вещи сразу, быть – и здесь напрашивается аналогия с концепцией человека другого флорентийского неоплатоника, Марсилио Фичино – «соединением, сочетанием и наделенной разумом бездной (chasma) различных вещей»[504]. Таким образом, человек, по Бовелю, образует сложную, противоречивую реальность, есть одновременно все и ничто, ибо, с одной стороны, он воплощает в себе тотальность бытия, с другой, – внеположен ко всякой конкретной сущности и, всегда сохраняя возможность выбора, независим ни от чего, что находится в мире.
До сих пор рассуждения де Бовеля о человеке по сути близко следовали положениям и выводам его ренессансных предшественников. Заметное различие между ними и французским философом обнаружилось тогда, когда он четко обозначил, кого он считает в полной мере заслуживающим имени человека. Дело в том, что его предшественники вели речь о достоинстве человека вообще, подчеркивали превосходство человека как такового, отвлеченного от любых возможных его определений и качеств. Де Бовель же указывает, что только тех из представителей рода людского, которые обладают разумом, можно считать истинными и совершенными людьми[505], тогда как те, которые не причастны знанию и поддаются соблазнам плоти, низвергаются «с высоты человеческого достоинства» (ab humane dignitatis apice), делаясь равными сущностям низших градаций бытия[506]. Человек, таким образом, по Бовелю, есть не столько природная данность, сколько то совершенство человеческого бытия, которое достижимо посредством искусства, доблести и труда (arte, virtute et operatione) и обнаруживается в человеке просвещенном, взыскующем знания, образованном (studiosus Homo)[507], или мудреце (sapiens). Именно его, мудреца, де Бовель и соглашается назвать подлинным человеком: «Хотя все люди одинаковы в отношении бытия, природы, происхождения, формы, и у всех них голова находится сверху, и никто, кроме того, не лишен Бытия, Жизни, Ощущения и Разума, тем не менее, только Мудрец есть воистину человек… Ведь он является Человеком по милости самой Природы, то есть по причастности Бытию, и он еще раз является Человеком по причине умножения в нем Добродетели и святого образа действий, иначе говоря – добронравной жизни»[508].
Таким образом, все важнейшие положения гуманистических рассуждений о человеке, о его достоинстве и превосходстве, о его особой роли во вселенной де Бовель вполне усвоил, отнеся их, однако, исключительно на счет мудреца в качестве истинного воплощения человечности в человеке. Благодаря такому ограничению учение о человеке в интерпретации де Бовеля утратило свою прежнюю общечеловеческую масштабность[509], хотя следует признать, что он был последователен и делал выводы, которыми была уже чревата антропология прославленных мыслителей XV в. Ренессансные гуманисты никогда не идеализировали человека в качестве существа сугубо природного, не просвещенного знаниями и не воспитанного нравственно; в лучшем случае в нем они видели только возможность стать человеком настоящим, но останавливаться на этой, данной от природы возможности они считали недопустимым. Держась их логики, де Бовель имел основания утверждать, что «естественный Человек ведет жизнь, недостойную Человека»[510]. Это означает, что все те, кто чужды разуму и добродетели, покорны влечениям чувств, являются людьми ущербными, или, по выражению Бовеля, незавершенными (inconsummati); как таковые, то есть будучи людьми лишь «по природе и бытию», они оказываются душевно неуравновешенными, не владеющими собой, неосмотрительными, беспорядочными, в конечном счете, бесчеловечными[511]. Выходит, таким образом, что отказываясь от разума, своего духовного и нравственного совершенствования и пребывая в естественном состоянии, человек отрицает и уничтожает в себе человека: «Кто же не имеет от самого себя образованного и совершенного Человека, тот лишается и того, которого он имеет от Господа; ибо естественный Человек, наличествующий в нем, должен быть «выброшен во тьму внешнюю»…»[512].
Мудрость, по Бовелю, есть не просто высшая ступень человечности, как было уже замечено в историографии[513], но нечто гораздо большее – само условие ее существования. Ибо только мудрец способен завершить и обнаружить в себе человека, уразуметь свое достоинство, особое положение и назначение в мире. Ведь он «является истинной и последней целью всех материальных вещей в поднебесье», «своего рода земным смертным Богом», «наилучшим и вернейшим образом вечного, первого и подлинного Бога»[514]. Собой, своим естеством, сочетанием из разных начал, он обеспечивает единство вселенной, не только разных уровней, но и типов бытия – умопостигаемого и чувственно воспринимаемого; ибо, душой принадлежа к миру умопостигаемому, а телом – к чувственно воспринимаемому, «он есть скрепа, связующее звено, узел и спайка двух миров»[515]. Он расположен на границе временного и вечного, конечного и бесконечного, земного и небесного и посредством себя делает возможным взаимный переход этих противоположных начал и их пребывание друг в друге[516].
Де Бовель старается всячески акцентировать эту зависимость мира от человека, на которой настаивали уже гуманисты XV в., особенно Джаноццо Манетти и Марсилио Фичино, старавшиеся, впрочем, представить человека прежде всего в роли творца и преобразователя окружающей реальности[517]. Заслуживает внимания в данной связи то, что де Бовель, вопреки давней, идущей из античности и очень популярной в эпоху Возрождения традиции, предпочитал говорить не о человеке как малом мире (микрокосме), но о мире как большом человеке: «Итак, Природа произвела и породила двух Человек: одного – большого, мы называем его миром, второго – малого, по отношению к которому преимущественно и употребляется имя Человек»[518]. Ни о какой чуждости, тем более враждебности человека миру речи идти не может[519], ибо связаны они друг с другом неразрывно, как тело и душа. «В действительности, – пишет де Бовель, – Человек есть Душа мира; мир же и все, что можно видеть под небом, является словно бы телом Человека. Человек и мир образуют то, что мы называем Вселенной, которая весьма соразмерна Человеку как целому»[520]. Выполняя важную функцию души мира, мудрец без своего в нем присутствия обрекает его на небытие. Ибо как душа дает жизнь телу, «так же и для завершения и существования Вселенной чрезвычайно необходим и обязателен Человек, и особенно мудрый Человек, который является истинной Душой мира»[521]. Человек и мир нуждаются друг в друге, поскольку невозможны друг без друга и взаимно дополняют друг друга. И тот и другой есть одновременно – рассуждает де Бовель в духе Николая Кузанского – максимум и минимум; мир есть максимум в отношении субстанции, в отношении знания – минимум, так как, «будучи всем, не знает, однако, и не ведает ничего; в свою очередь, Человек, будучи ничтожно малым и почти ничем, знает, однако же, и ведает все. И оказывается, что сколь велик тот субстанцией, столь же велик этот знанием. Тот есть местопребывание всех субстанций, этот – всех разумных оснований (rationum omnium)». Один содержится и воспринят другим, «ибо субстанция Человека пребывает в мире, знание же мира в Человеке». Отраженное и познанное человеком бытие субстанциального мира удваивается и дополняется разумным бытием в человеке[522].
Через мир, наблюдая и изучая его, человек находит путь к себе и получает разумение себя[523]. Но этим смысл его познавательной деятельности не исчерпывается, ибо благодаря ей не только он, но и мир – поскольку человек является душой мира – достигает самопознания и, тем самым, обретает себя. «И если Человек – в той мере, в какой он Мудрец, – …владеет самим собой и познает себя самого, то следует признать, что и Вселенная способна овладеть собой, саму себя познавать и исследовать»