Ряд публикаций религиозных сочинений, созданных под сильным влиянием мистического богословия Псевдо-Дионисия Ареопагита, был открыт в 1526 г. «Книгой божественной тьмы» (Divinae caliginis liber), которая повествовала о способности человека силой созерцания достичь единства с Богом. Через пять лет вышли в свет еще две подборки трудов: одна – на темы библейской экзегетики и христианской нравственности (De laude Hierusalem liber unus; de laude gentium liber unus; de concertatione et area peccati liber; de septem vitiis liber; liber de remediis vitiorum humanorum et eorum consistentia); другая открывалась «Книжицей о восхищении божественного Павла» (De raptu divi Pauli libellus), заставляющей вспомнить работу на сходную тему Марсилио Фичино (1476 г.) и комментарии к посланиям апостола Павла Джона Колета (1496 г.), Лефевра д’Этапля (1512 г.) и некоторых мыслителей эпохи; вместе с ней в этом издании было помещено также письмо к Иннокентию Гюрно и «Книга о пророческом видении» (De prophetica visione liber).
Список религиозных сочинений этого времени можно было бы пополнить трактатом 1529 г. «Об обете, свободе воли и о разнообразии молитв» (De voto, libero arbitrio ac de differentia orationis), который, однако, несмотря на свое название, в большей мере касался проблем психологии. В 1533 г. де Бовель опубликовал выдержанные в традициях позднесредневекового церковного благочестия четыре книги размышлений о страстях Господних (Agonologiae Jesu Christi libri quatuor).
Особое место в творческом наследии де Бовеля занимают труды по филологии. Первый из их числа, представляющий собой собрание французских пословиц и поговорок с латинскими пояснениями к ним (Proverbium vulgarium libri tres), к составлению которого де Бовель был побужден, без сомнения, примером и в течение десятилетий не убывающим успехом Эразмовых «Адагий» (1 изд. – 1500), вышел в свет в 1531 г. И тогда же он опубликовал в одной книге три исследования по сравнительной лингвистике и истории французского языка (Liber de differentia linguarum et gallici sermonis varietate; quae voces apud Gallos sint factitiae et arbitrariae vel barbarae, quae item ab origine latina manarint; de hallucinatione gallicanorum nominum). Впрочем, единственным языком, достойным употребления в серьезных трудах, де Бовель, вопреки настойчиво заявляющим о себе требованиям времени, считал латынь. Это не помешало ему издать по-французски, впервые в 1514 г., трактат, или своего рода учебник, по практическому применению геометрических правил (L’art et science de geometrie avec les figures sur chacune regle); в переработанном виде и с новым названием трактат вышел из печати на том же языке в 1542 г. (Livre singulier et utile touchant l’art et pratique de geometrie), а затем в 1547 и 1551 гг.
Печатью герметической традиции, воспринятой де Бовелем еще в молодые годы под руководством Лефевра д’Этапля, отмечены последние его произведения: изданные в 1551 г. диалоги «О воскресении» (De resurrectione), участниками которых выведены фарисей, саддукей и философ, и диалоги между Невежеством и Мудростью «О разрушении и восстановлении мира» (De mundi excidio et instauratione), вышедшие год спустя. Соединенные в одну книгу две публикации были напечатаны в том же 1552 г. под заглавием «Три диалога о бессмертии души» (Dialogi tres de animae immortalitate).
Незадолго до смерти де Бовель дважды, в 1555 и 1556 гг., переиздал трактат по практической геометрии. Скончался он в своем уединении, в городке Ам провинции Вермандуа в 1556 г. После этого публикации его сочинений резко пошли на убыль. В 1557 г. вновь увидели свет сочинение по геометрии и «О бессмертии души», в 1589 г. – в одном томе трактаты «О восхищении божественного Павла», «О пророческом видении» и «Об обете, свободе воли и разнообразии молитв». Далее на долгое время ученая деятельность мыслителя, при жизни прославившегося многочисленными трудами по самым разным отраслям знания, была предана полному забвению.
Лишь в 1865 г. появилось первое исследование его философского наследия[489]. В 1889 г. были изданы найденные в архиве три поэтических труда де Бовеля на французском языке[490], что позволило познакомиться с еще одной, ранее не известной стороной его творчества. В XX в. внимание ученого мира к работам философа-гуманиста XVI в. возросло, началось детальное рассмотрение различных аспектов его мысли[491]. В 1972 г. было предпринято критическое издание, снабженное французским переводом и комментариями, сочинений де Бовеля по лингвистике и французской филологии. Несколько раньше, в 1970 г., состоялась факсимильная перепечатка опубликованного в 1511 г. в Париже сборника наиболее важных его работ, в их числе трактата «О мудреце». Именно это произведение вызывает наибольший интерес исследователей. Еще в 1927 г. Р. Клибански осуществил его критическое издание в качестве приложения к монографии Э. Кассирера «Индивидуум и космос в философии Возрождения». В 1943 г. вышел в свет в Турине итальянский перевод трактата «О мудреце», выполненный Э. Гарэном. В 1982 г. П. Маньяром была осуществлена новая критическая публикация этого труда де Бовеля вместе с французским его переводом, комментариями и обстоятельным введением[492]. В 1996 г. вышла в свет публикация фрагментов трактата в переводе на русский язык[493].
По характеру и приемам философствования трактат де Бовеля «О мудреце» продолжал традиции средневековой схоластики. Своим рассуждениям и выводам де Бовель стремился дать прочное логическое обоснование, и это оказало влияние на стилистику произведения. Очень часто наиболее важные свои положения, как это было характерно для университетской науки, он, после предварительного пространного их обсуждения, формулировал в виде следующих друг за другом и вытекающих один из другого в строгой последовательности тезисов, дабы читателю их легче было воспринять и запомнить. Широко пользовался он иллюстрациями и таблицами, в другой, наглядной форме сообщающими выводы автора. Де Бовель очень любил аналогии и часто прибегал к ним; в его рассуждениях они имели силу доказательства, более того, с помощью аналогий, по примеру своих средневековых предшественников, он стремился постичь и представить всю реальность – и материальную, и трансцендентную. Как подчеркивал Э. Кассирер, одну и ту же основополагающую схему де Бовель постоянно повторял, применяя ее к микро– и к макрокосму, к порядку естественных и нравственных начал, к метафизическим сущностям и к правилам логики[494]. Ибо мир, по де Бовелю, есть гармоническое целое, его части находятся в согласии друг с другом благодаря заключенному в их основе единому, но повторяющемуся в каждой из них на свой лад принципу, который, будучи разгадан, дает ключ к проникновению в тайны мироздания. В своей работе «О мудреце» де Бовель постоянно подчеркивал значение числа три как подлиной идеальной структуры всякой реальности, как образа высшего бытия, запечатленного во всем. Имея в виду символику этого числа, можно понять, почему де Бовель стремился фиксировать на нем внимание читателя, даже фразу очень часто оформляя так, чтобы в месте смыслового ударения, обычно в конце, стояли непременно три слова, как правило, синонимических, хотя для сообщения мысли вполне хватило бы одного или двух[495]. И в этом стремлении уснастить символами не только содержание, но и формальную сторону произведения[496] проявилась характерная для средневекового человека черта его сознания – тяга к символизму как к всеобъемлющему способу организации его духовного мира.
Веяния же ренессансной эпохи, близость к гуманизму сказались на проблематике и основных концепциях трактата де Бовеля «О мудреце». Развернутое в нем учение о человеке отмечено несомненным влиянием идей, почерпнутых в философии Николая Кузанского, в «Естественном богословии» Раймунда Сабундского, в сочинениях представителей флорентийской Платоновской Академии, а также в источниках, питавших их творчество – герметических трактатах, трудах Псевдо-Дионисия Ареопагита и Иоанна Скота Эриугены. Вместе с тем, успешно разрабатываемую гуманистами, начиная с Петрарки, тему человека де Бовель сумел актуализировать, придав ей звучание, соответствовашее духовным исканиям культуры его времени, запросам и претензиям, с которыми выступали близкие ему по духу и направлению мыслители.
Повсюду в своем трактате де Бовель настаивает на тесной связи человека и мира. И это положение образует основу и исходный пункт его антропологии. В самом деле, человек, по Бовелю, причастен всем видам сущего, заключая в себе «четыре ступени природных вещей – те, которые существуют, те, которые живут, те, которые ощущают, и те, которые обладают разумом»[497]. Обладая способностью совмещать в себе все элементы, имеющиеся во вселенной, человек в силах по собственному усмотрению избрать любую форму своего наличного бытия в мире: то есть он может просто быть, подобно камням и земле, жить – подобно растениям и воде, ощущать – подобно животным и воздуху, наконец, мыслить, как и пристало человеку, естественным местопребыванием которого является стихия огня[498]. Выбор своего места на лестнице бытия, аналогичной той, что представлена в трактате Раймунда Сабундского[499], имеет не столько онтологический, сколько нравственный характер; ибо «те из людей, которые размещаются на низших ступенях» бытия, под воздействием различных порочных наклонностей подражая другим, под человеком расположенным сущностям, не перестают быть «Людьми по природе и существу своему, но не по Добродетели, у них отсутствующей»