Автономия локального сообщества в ее каноническом описании Фердинандом Тенниесом основывалась на значительной плотности связей, обеспечивающей высокую интенсивность повседневного общения. Если информация не может перемещаться без своих носителей, имеющих весьма небольшую скорость транспортировки, близкое имеет преимущества перед отдаленным, а товары и новости, происходящие из окрестных местностей, преобладают над прибывающими издалека. Границы локального сообщества обусловливались возможностями и скоростью передвижения, что, в свою очередь, определялось имеющимися средствами транспорта и связи. Короче говоря, пространство было значимым. Но сегодня его значение утрачивается; Поль Вирилио, объявляя о «конце географии», предположил, что оно сведено на нет: смысл пространства как препятствия или даже предела коммуникации ныне изжил себя.
Новости, циркулирующие в ходе повседневного личного общения, имеют шанс усилить свое звучание отнюдь не за счет многократности повторения, а только в том случае, если будут подхвачены электронными средствами массовой информации; в любом ином случае такие новости кажутся ущербными, если кто-то вознамерится с их помощью привлечь внимание [к тем или иным проблемам]. И даже если какая-то из этих новостей и привлечет к себе внимание, можно биться об заклад, что она будет искажена, основательно подсокращена и лишена «изюминки» и влияния в жерновах средств глобально продуцируемой и глобально распространяемой информации, средств, имеющих неоспоримое преимущество в части выразительности подачи, арсенала аргументов и силы убеждения. Даже интерпретация вполне «местных» событий все чаще исходит теперь из тех же экстерриториальных источников информации. Для того чтобы взгляды, подчас возникающие и распространяющиеся в определенной местности, могли заинтересовать публику, вызвать доверие и захватить воображение, они должны прежде воплотиться в электронной версии и быть протранслированы по телевидению, а следовательно, полностью или частично лишиться их коммуникационных качеств внутри локального сообщества. Перспективы формирования доморощенного «общественного мнения», опирающегося на ресурсы, контролируемые исключительно локальным сообществом, туманны либо отсутствуют вовсе.
Передача информации электронными средствами ныне практически мгновенна, и для этого требуется всего лишь вставить штепсель в розетку; сообществу, чтобы организовать общение в собственных пределах, игнорируя электронные средства массовой информации, придется по-старинке полагаться на консервативные способы собрания и бесед, в рамках которых скорость передачи [и усвоения] информации имеет «естественные пределы», а издержки этих процессов высоки и, во всяком случае в сравнительном отношении, имеют тенденцию к росту. Результатом становится девальвация места. Физическое, некибернетическое пространство, где имеют место невиртуальные связи, превращается всего лишь в площадку для доставки, поглощения и переработки информации, по своей природе экстерриториальной, киберпространственной. Оплата доступа к киберпространству по расценкам местного телефонного тарифа ознаменовала смертный приговор общинной автономии; то было ее символическое погребение. Сотовый телефон, предлагающий независимость даже от кабельных сетей и разъемов, нанес завершающий удар по тем претензиям на духовную общность, которые могла бы предъявить пространственная близость.
Растущая «инонаправленность» локальности чревата наступлением трудных времен для ортодоксальной формы сообщества, складывающегося вокруг сердцевины переплетения частых и устойчивых взаимодействий, составляющих основу долгосрочных инвестиций [человеческого] доверия. Как указывал Ричард Сеннетт в своей книге «Коррозия характера», «'Краткосрочность' является принципом, разъедающим доверие, верность и взаимную преданность», но в наши дни «та или иная местность обретает жизнь по взмаху волшебной палочки девелопера, процветает и приходит в упадок на протяжении жизни одного поколения. Такие сообщества не лишены социальных черт или элементов добрососедства, но никто в них не становится свидетелем жизни другого на протяжении долгого времени»; при таких обстоятельствах «подвижные формы ассоциаций оказываются для людей более полезными, чем долгосрочные связи» [1].
Деградация [значения] местности отражается на «аборигенах» - людях, которые не свободны в передвижениях и «перемене мест» за неимением необходимых средств, - это обстоятельство подчеркивает весь масштаб различий между желанными туристами, жаждущими удовольствий, или путешествующими бизнесменами, ищущими новых возможностей для бизнеса, и презренными «экономическими мигрантами», мечущимися в поисках места, где они могли бы выжить. Степень отсутствия мобильности является в наши дни главным мерилом социального бесправия и несвободы; этот факт находит символическое отражение в растущей популярности тюремного заключения как способа борьбы со всем нежелательным.
С другой стороны, скорость передвижения, возможности эффективно действовать независимо от расстояния, а также свобода «перемены мест», предоставленная либо отсутствием локализованных обязательств, либо легкостью их преодоления, являются сегодня главными факторами стратификации как на глобальном, так и на местном уровнях. Возникающая иерархия власти сродни, скорее, кочевым, чем оседлым обществам; ныне же оседлость, и особенно безвыходная оседлость, быстро превращается из актива в обязательство.
Не так давно Майкл Томпсон опубликовал исследование об относительности социального значения быстротечности и устойчивости, продемонстрировав, с одной стороны, всеобщее и неистребимое стремление привилегированных классов окружать себя долговечными объектами собственности или делать последние долговечными, а с другой - тенденцию ассоциировать социальные слабости и лишения с вещами временными и преходящими. Это соотношение, характерное для большинства, если не для всех известных обществ прошлого, сегодня активно пересматривается. Признаком привилегированности становится путешествовать налегке и избегать длительной привязанности к собственности; признаком нищенства оказывается приверженность вещам, отжившим свой естественный срок службы, и неспособность с ними расстаться.
Входным билетом в новую глобальную элиту является «готовность к жизни среди хаоса» и способность «процветать в условиях неустроенности»; клубной картой становится умение «позиционировать себя в переплетении возможностей, а не оставаться парализованным одной пожизненной специальностью»; а визитной карточкой оказывается «согласие разрушить созданное собственными руками», «отпустить, если не отдать», то есть все черты, отмеченные в уже упоминавшейся книге Ричарда Сеннетта, где исследован характер Билла Гейтса, эмблемы и знаковой фигуры новой элиты кибернетического века. Все эти черты становятся основным фактором стратификации -по сути, метафактором, привносящим значимость и приводящим в движение прочие атрибуты социального положения, - именно потому, что они оказывают совершенно противоположное влияние на человека в зависимости от того, каковы обстоятельства его жизни. Особенности характера, порождающие в высших слоях общества бьющую ключом радостную спонтанность, оказываются «саморазрушающими для тех, кто трудится на самом низком уровне этой подвижной системы».
В самом деле, новая свобода современных реинкарнаций абсентеистских собственников с каждым днем делает режим жизни людей более низкого ранга все более гибким (и тем самым менее определенным, безопасным и надежным); если даже этого нет в замысле, то таковы непреднамеренные, но неизбежные последствия. Как сострил Роджер Фридланд, очутившиеся наверху «прославляют то, от чего страдают остальные». Чарующая и радостно принимаемая легкость бытия обращается в проклятье жестокой и необузданной судьбы, когда мы спускаемся вниз по социальной лестнице.
Хаос перестал быть главным врагом рациональности, цивилизации, рациональной цивилизованности и цивилизованной рациональности; он уже не является воплощением сил тьмы и невежества, которые поклялась уничтожить эпоха модернити и сделала для этого все возможное. Хотя на словах предписания национальных правительств и судебной власти суверенных государств по-прежнему основываются на принципах правопорядка, их повседневные действия сводятся к постепенному, но неуклонному демонтажу последних препятствий на пути к «творческому беспорядку», выражающему искренние стремления одних и молчаливо воспринимающемуся другими как приговор судьбы. На современном политическом жаргоне «господство порядка» означает не более чем систему утилизации социальных отбросов, неизбежного следствия новой гибкости жизнеобеспечения и самой жизни. Впереди же нас ждет лишь большая гибкость, большая рискованность и большая уязвимость - полная противоположность господству порядка.
Когда власть непрерывно перемещается, и перемещается глобально, политические институты испытывают те же лишения, с которыми сталкиваются все, кто привязан к определенному месту обитания. Ощущение «территории», ныне беспомощное и никаким усилием воображения не представляющееся самодостаточным, утратило значительную долю своей ценности, свою привлекательность и притягательную силу для тех, кто может свободно передвигаться, оно становится ускользающей целью, скорее даже мечтой, чем реальностью, для всех, кто, сам не обладая подвижностью, желал бы замедлить либо остановить передвижения невероятно мобильных хозяев исчезающего порядка. Для тех, кто обладает мобильностью, задачи территориального и административного управления кажутся все более грязной работой, которой следует избегать любой ценой и передавать тем, кто стоит пониже на ступенях иерархической лестницы, кто столь слаб и уязвим, что не откажется от тяжелой работы, даже если знает, что его усилия, несомненно, будут пустыми и бесполезными. А поскольку всякая привязанность к месту и любые заботы о его обитателях рассматриваются скорее как обязательства, чем как активы, немногие транснациональные компании сегодня соглашаются инвестировать в локальные [проекты], если только они не получают взяток как своего рода компенсации и не обладают страховкой от риска в виде гарантий со стороны выборной власти.