принявших товарную форму (в том числе советов и терапии), который является главным центром создания двойственности, ее ревностным и непрестанным производителем. Рынок поддерживает существование двойственности, а двойственность поддерживает существование рынка. Из этого замкнутого круга нет простого выхода. Но со времен гордиева узла каждый замкнутый круг вызывает искушение разрубить его и порождает спрос на острые ножи...
Отсюда и возникают неотрайбалистские и фундаменталистские позывы, которые неизбежно становятся спутниками нынешней приватизации двойственности. Их сила заключена в обещании положить конец мукам индивидуального выбора устранением самой возможности выбирать; утолить боль личной неприкаянности и мечтаний заглушением какофонией голосов, лишающей человека уверенности в мудрости принимаемых им решений. Их наживка состоит из давно утраченной определенности (Eindeutgkeit) - из мира, вновь обретающего ясность и подающего недвусмысленные сигналы, и личности, лишающейся многогранности, многомерности, существующей в нынешнем ее виде лишь до изменения обстоятельств. Как и все остальное в разрегулированном мире одинокого потребителя, эти чувства (если воспользоваться подходящей метафорой Юрия Лотмана, выдающегося русского философа) не сливаются в единый мощный поток, стремящийся в одном направлении, размывающий и уносящий с собою любое встречаемое на пути препятствие, а неожиданно прорываются на поверхность в разбросанных тут и там и трудно предсказуемых, подобно расположению мин на обширном минном поле, местах.
Порожденный модернити роман с ясностью еще не окончен, он лишь изменил форму. Великая трехсотлетняя война модернити против двойственности сегодня ведется уже не регулярными армиями, а партизанскими отрядами, объединяющимися и вновь исчезающими в темных аллеях, рассыпанных среди ярко освещенных авеню постмодернистских увеселительных парков, построенных для развлечения свободных потребителей.
5. Разве я сторож брату моему?
Профессор Ван дер Лаан любезно прислал мне ряд глубоких и проницательных работ, касающихся, как он выразился, исследования «важных проблем социальной деятельности (social work) в Нидерландах». Я благодарен ему, так как многое узнал о вопросах, занимающих внимание социальных работников в этой стране. Но в особенности я благодарен ему за укрепившееся у меня впечатление, что заботы социальных работников сходны во всей Европе и мало отличаются от тех, что занимают их коллег в Голландии. В своей собственной статье профессор Ван дер Лаан в сжатом виде очень хорошо выразил широко распространенное чувство неловкости, связанное с тем, что государство социального всеобщего благосостояния подвергается нападкам и обвиняется в том, что вручает своим подопечным гамак, тогда как настоящая спасательная сетка должна бы действовать подобно батуту или подкидной доске. Иными словами, государство обвиняют в том, что оно не пытается лишить себя работы.
Задачей, достойной труда, направленного на благо общества, говорят нам, стало бы избавление от безработных, лиц с физическими недостатками, инвалидов и другой ленивой публики, которая по той или иной причине не может заработать себе на хлеб и поэтому зависима в своем выживании от социальной помощи и заботы; а эта цель отнюдь не достигается. Поскольку такая деятельность, говорят нам, должна оцениваться, как любая другая работа, на основе сопоставления затрат и результатов, она, в ее нынешнем виде, не имеет «экономического смысла». Она оправдывала бы себя только в том случае, если бы превращала иждивенцев в самостоятельных людей и заставляла хромых ходить на собственных ногах. За этим стоит скрытое и редко высказываемое вслух предположение, что для беспомощных людей, для той публики, которая не включается во [всеобщую] игру купли и продажи, нет места в обществе, состоящем из игроков. «Зависимость» стала ругательным словом: оно обозначает то, чего приличным людям пристало стыдиться.
Когда Бог спросил Каина, где Авель, недовольный Каин ответил вопросом на вопрос: «Разве я сторож брату моему?» Крупнейший этический философ нашего столетия Эммануил Левинас прокомментировал: в этом недовольном вопросе Каина заложены начала любой безнравственности. Конечно же, я сторож брату моему, я был и остаюсь моральной личностью, пока не ищу особой причины для этого. Признаю я это или нет, я являюсь сторожем брату моему, ибо его благополучие зависит от того, что я делаю и чего предпочитаю не делать. И я являюсь нравственной личностью, поскольку признаю такую зависимость и принимаю на себя вытекающую из нее ответственность. В момент, когда я ставлю эту зависимость под вопрос и, подобно Каину, требую объяснения причины, по которой я должен заботиться, я отрекаюсь от ответственности и перестаю быть нравственной личностью. Зависимость моего ближнего от меня самого - вот что делает меня нравственным существом. Зависимость и этика существуют вместе и вместе исчезнут.
Если задуматься, то резкий приговор Левинаса не покажется слишком уж новым. В нем несколько иными словами повторено то, что уже тысячи лет тому назад легло в основу иудейско-христианского учения, воспитывавшего и распространявшего наше общее понимание человечности и цивилизованного существования. То, о чем говорит Левинас, сделало признание потребностей ближнего и ответственность за их удовлетворение краеугольным камнем морали, а принятие на себя этой ответственности -моментом рождения нравственной личности. Но если вердикт Левинаса не нов, тогда следует признать новостью поношения и презрение к зависимости, поставленное на ней клеймо позора; новостью, пожалуй, самой глубокой и впечатляющей, с которой столкнулась иудейско-христианская цивилизация за свою долгую историю. Стоило бы задуматься над этим новшеством и его причинами, когда мы отмечаем годовщину дерзкой инициативы, за которую, в связи с ее результатами, сто лет спустя хотят услышать извинения...
Если каинов вопрос в различных модификациях задается ныне во всех концах Европы и если государство благосостояния повсеместно подвергается нападкам, то все это происходит потому, что исчезло уникальное сочетание факторов, приведшее к возникновению такого государства и восприятию его как естественного элемента современного общества. Можно сказать, что при своем рождении государство благосостояния было в излишней мере «предопределено». В столь же излишней мере предопределены недовольство институтами государства благосостояния и их постепенный демонтаж.
Некоторые утверждали, что возникновение государства благосостояния стало триумфом этических норм, поставившим их в ряд определяющих принципов современного цивилизованного общества. Другие полагали, что его становление было результатом долгой борьбы, организованной профсоюзами и рабочими партиями, требовавшими коллективного и одобренного государством страхования условий жизни, которым угрожал нестабильный и беспорядочный ход капиталистического развития. И наконец, какая-то часть аналитиков подчеркивала желание политического истеблишмента покончить с инакомыслием и избежать бунта против [сопряженных с капитализмом] опасностей. Все эти трактовки звучат правдоподобно, но в каждой из них присутствует лишь доля истины. Вряд ли любой из названных факторов мог сам со себе сыграть решающую роль в возникновении государства благосостояния; скорее, их сочетание проложило путь к его созданию и обеспечило почти всеобщую поддержку основополагающих его принципов и столь же всеобщую готовность разделять порождаемые им издержки.
Но даже такое сочетание факторов могло оказаться недостаточным, если бы не еще одно соединившее их звено: необходимость усилиями государства держать капитал и труд в постоянной рыночной готовности. Для функционирования капиталистической экономики капитал должен быть в состоянии покупать труд, а труд - находиться в форме, делающей его привлекательным для потенциальных покупателей. В таких условиях главной задачей государства и ключом к должному выполнению им всех его других функций было придание взаимоотношениям капитала и труда товарной формы; забота о том, чтобы сделки по купле и продаже труда происходили беспрепятственно.
На такой стадии капиталистического развития (сегодня в основном пройденной) темпы роста и объемы прибыли были пропорциональны количеству труда, применяемого в производственном процессе. Функционирование капиталистического рынка известно своими подъемами и спадами, когда за периодами бума следовали продолжительные этапы депрессии; не все имеющиеся в наличии трудовые ресурсы могли поэтому постоянно использоваться. Но даже те, что не находили себе применения в данный конкретный момент, оставались активной рабочей силой завтрашнего дня. Они были безработными, но лишь временно; людьми, оказавшимися в ненормальном, но преходящем и исправимом положении. Они были «резервной армией труда» - их статус определялся не тем, чем они являлись в настоящее время, а тем, чем они готовы были стать, когда придет их время. Как сказал бы любой генерал, забота о военной мощи страны требует, чтобы резервисты были хорошо накормлены и поддерживались в добром здравии, будучи готовыми выдержать тяготы армейской жизни, если их призовут на действительную службу. И поскольку то была эра широкой занятости и массовых регулярных армий, нация могла быть уверенной в своей силе только при том условии, что каждый - в случае необходимости - мог быть привлечен в ряды промышленных рабочих или призван в армию. Способность граждан к труду и военной службе была необходимым условием суверенитета государства и благосостояния его подданных. Задача поддержания бедных и увечных, обнищавших и ленивых, готовых в любой момент влиться в боевые ряды, рассматривалась как обязанность общества в целом и как предмет осознанного интереса всей нации; подобная задача, естественно, целиком и полностью находилась за пределами разделенности общества на левых и правых. Никого не приходилось горячо убеждать, что деньги, израсходованные на социальное обеспечение, были потрачены разумно.