В остальном рука Матери была воистину железной. В результате полувековой деятельности этой женщины свыше 400 зданий в Пондишерри окрашены в серый цвет, цвет Ашрама, которому они принадлежат. Около 2000 ашрамитов, то есть членов «секты», работают в них.
Каждый из них поступает на полное довольствие организации. Ему дают жилье, еду и одежду – но никаких денег! Жилье и еда бесплатные, одежда тоже, по принципу представительской нормы – столько-то в год рубашек, брюк и ботинок. Кондукторские рубашки сидят на ашрамитах хорошо, ибо делают их по мерке, все в своих руках, все производится в самом Ашраме. В четырехстах серых зданиях расположено невероятное множество всяких мастерских и учреждений. Многое делается и на продажу, бесплатный труд и рассчитанные на туристов цены приносят Ашраму неплохой доход.
Нельзя сказать, чтобы ашрамиты работали из-под палки. Каждому дается возможность проявить свои способности и выполнять те виды работы, которые наиболее близки его наклонностям. При этом никто его не проверяет, теоретически он может даже не ходить на работу, но это, естественно, противоречит нравственному кодексу ашрамитов.
Интересно, что несмотря на наличие определенной иерархии, никто никому ничего не предписывает – тебя делают, например, ответственным за фоторекламу Ашрама и далее ты предоставлен самому себе, сколько фотографий, каких, где повесить – все это исключительно твое собственное дело. И даже если твой непосредственный начальник видит, что ты делаешь что-то совсем не то, он вмешиваться не будет. Лишь если ты сам придешь к нему с вопросами, вот тогда выскажет он тебе свое мнение.
Но, разумеется, никакой вседозволенности в Ашраме нет и в помине. Строжайше запрещены в Ашраме курение (и наркотики), секс и… политика. Рекламные буклеты употребляют при этом слово «только» – вот, мол, только такая малость и запрещена…
Ашрамиты, как правило, лишены семьи. Если они поступают в Ашрам детьми, то отчуждение их от родителей полное. Но и тут бывали всякие исключения – кому-то разрешалось не бросать жену или мужа, а приводить их с собой в Ашрам, хотя это ничего не меняло, так как в самом Ашраме они распределялись на разные виды работ.
Немалую роль играет в Ашраме обучение. Однако, при всех разговорах о свободе обучения, о свободе ученика выбрать для себя интересный предмет и о свободе его познания, то есть выбора ритма обучения, способов и т. п., при всей гордости, что программа соответствует международным стандартам и превосходит их, при всем повышенном внимании к языкам (математика и точные науки преподаются на французском, прочие предметы на английском языке, плюс учеников призывают изучать санскрит и еще какой-нибудь индийский или европейский язык) – при всем при этом Центр образования Ашрама не дает ученикам свидетельства об окончании, и, естественно, никакой гарантии на их трудоустройство вне мастерских Ашрама. Таким образом, подрастая, прекрасно обученные молодые люди вливаются, как правило, не в армию «строителей новой Индии», а в замкнутый отряд бесплатных производителей сувениров и писчебумажных принадлежностей маленького, но хорошо отлаженного Ашрама.
Впечатляет большое внимание, которое уделяется в Ашраме физическим упражнениям и детей, и самих ашрамитов Последние разбиты на возрастные группы и занимаются очень серьезно спортом, серьезно, ежедневно и разносторонне. Говорят, что Матерь многое в спортивном обучении взяла из бесед с какой-то давней советской спортивной делегацией.
Старичок мой рассказывал обо всем с искренним увлечением и не его вина, что не смог он обратить заезжего гостя в свою веру. Сам он был полон детской радости от причастности к Ашраму, к Матери и ни тени сомнения или отстраненности в его пояснениях не было. Он свято нес мне воссиявший когда-то ему свет и с завидным терпением сносил все вопросы, пытаясь одновременно укрыть собеседника черным большим зонтом от палящего солнца – и так почти целый день, да к тому же еще и воскресный!
Экскурсия наша началась в центральной комнате первого этажа, большой, респектабельно-буржуазной, наполненной тягучим запахом цветов. Диван, лампа, горящая в углу неярким красноватым светом. Со стен смотрят на посетителей многочисленные портреты Ауробиндо и Матери. Как оказалось потом, в Ашраме нет, наверное, ни одной стены, не украшенной их изображениями, но все они повторяют друг друга. Матерь – то девочка из приличной семьи восьмидесятых годов XIX века, то зубастая дама в платке, надвинутом на лоб, то пожилая француженка с короткой стрижкой и внимательными умными глазами, то, наконец, изможденная старуха с экстатически вытянутой шеей и завернутыми кверху очами. Ауробиндо почему-то чаще всего либо совсем старенький и немощный, либо вообще на смертном ложе – странная фантазия развесить всюду изображения мертвого лица – и редко-редко знаменитый его портрет, – черноволосый красавец с седеющей Христовой бородой.
Странное впечатление производит и то, что повсюду выставлены фотографии их босых ног – толстенькие пятки Ауробиндо (и этот снимок тоже сделан после смерти) и «лотосоподобные стопы Матери» (так гласят подписи), удивительно некрасивые, с непропорционально длинными и мощными большими пальцами. Изображения этих ног не только висят всюду, куда ни придешь, но и продаются в виде открыток, медальонов, настольных украшений, брошек, колец, фотографий и ми. др.
Из комнаты, где старичок, аппелируя то к цветам, то к Звезде Давида, то к белой статуэтке «Мать и дитя», преподал мне предварительное изложение учения, мы вышли наружу, обогнули дом и оказались в тенистом дворе перед мраморным «самадхи», могилой Ауробиндо и Матери.
Вот где истинный центр и сердце Ашрама. Ничем не нарушаемая абсолютная тишина. Ее предписывают строгие таблички и, действительно, царит полное молчание, несмотря на присутствие постоянно очень многих людей.
Люди стоят в отдаленьи, сидят по-турецки, подходят к белоснежному невысокому, но длинному надгробию, сплошь усыпанному ярчайшими цветами, падают лицом и вытянутыми руками на пылающий гладиолусами мраморный прямоугольник и долго остаются так, в полной неподвижности и тишине. Ощущение такое будто сейчас, при нас идет прощание с бренными останками. Сотни ароматических палочек льют свой ладанный запах, но так как все это во дворе, то духоты от них нет, а есть грустное плывущее ощущение чего-то уходящего от нас.
Лица очень интересны. Простых людей нет, все хорошо одеты, воспитаны, причесаны – и в тоже время все производят впечатление только что осиротевших. Есть и европейцы, но большинство индийцы, вернее индианки.
И в каждом в эти минуты, иногда долгие минуты неподвижности, полная отключенность от внешнего мира. И так и уходят они, отключенные, а не возвращаются в суету сует, едва распрямившись.
Палочками торгуют – или так отдают? я не приметил – в углу, это происходит как-то невидимо. Там же горит постоянный огонек, о который вы зажигаете свою палочку, прежде чем поставить ее в одно из множества гнезд вдоль надгробия или в непонятный, отдельно стоящий железный кораблик с дырочками. Я попытался выяснить символику кораблика, но старичок сказал, что это просто кораблик и ничего больше.
Глубоко в земле под самадхи лежит якобы не разложившееся тело Ауробиндо. Над ним в течение 23 лет был золотой речной песок, отобранный где-то по заказу Матери. Когда умерла и она, самадхи открыли и вынули этот песок (теперь его раздают верным последователям – и что-то покалывающе-холодное проходит при этом известии по спине), а на место песка положили тело Матери, точнее посадили, так как она похоронена в сидячем положении. «Почему?» – спросил я. «Потому, что она умерла, сидя на кровати», – ответил мой старичок.
И мы пошли мимо застывших в горе и самоуглублении в одно из боковых помещений. Там, в нише, освещенная неярко, стоит небольшая застеленная кровать. В ногах ее, прямо на земляном полу лежат гирлянды цветов. Это кровать Матери, на которой и встретила она свой смертный час. И здесь, как во дворе самадхи, сидят абсолютно ушедшие в себя люди, сидят, видимо, подолгу. Другие приходят на несколько минут – садятся на пол, ложатся ниц, стоят, сжав ладони и молятся; ни любопытства друг к другу, ни скучающей рассеянности – все со своими проблемами, но отдающие их кому-то высшему, кто поймет, защитит, приголубит.
Старичок ведет меня из здания Ашрама в другие дома, показывает спортивные залы, действительно прекрасные, демонстрирует учебные аудитории, где никого нет, ибо воскресенье, наконец приводит в дом, где когда-то сразу по прибытии в Пондишерри жил Ауробиндо, и где он впервые встретился с Миррой, будущей Матерью. Старичка начинает заносить – он говорит о том, как англичане следили за Ауробиндо (это, наверняка, правда), как они подсылали к нему убийц (это, мне кажется, сомнительно), а он силой своих йогических способностей распознал убийц и заставил их перебить друг друга (это совсем невероятно), а с неба тем временем из ниоткуда падали камни (это уже ни в какие ворота не лезет!).
В этом доме есть и второй двор, и мы проходим туда. Пустой, унылый, громадный двор покрытый мелким гравием. На длинной стене образующих его зданий выполненная в металле большая карта Индии с эмблемой Ашрама посредине.
Карту эту я видел уже на фотографии в кабинете старичка, где на ее фоне сидит в кресле Матерь, а рядом с ней – бывают же в жизни такие совпадения – три человека, на плечи которых судьба последовательно возложила нелегкую честь быть лидером страны: Неру, Шастри и совсем еще молодая Индира. Там, в кабинете, фотография мне очень понравилась, и я пожалел даже, что во всех собранных мной материалах нет ее воспроизведения.
Сейчас этот урбанистический плац два раза в неделю используют для коллективных медитаций (в другие дни медитации происходят возле самадхи). Сегодня вечером как раз предстоит такое собрание, и старичок приглашает меня принять участие, надо только в гест-хаусе взять специальный «пропуск на медитацию» – почему-то сразу же вспомнилось, как удивился Юрий Николаевич Рерих, когда в Загорске ему предложили обратиться за открытками к «отцу-киоскеру».