Итак, индуизм стал официальной темой моих исследований. Но чем конкретно мне следовало заниматься, ведь сказать просто, что я изучаю индуизм – это все равно, что кому-то другому утверждать, что он посвятил жизнь Космосу! Выбор был за мной.
Я давно уже знал, что не хочу идти по наиболее проторенной дорожке. Во всем мире уже два столетия работали выдающиеся индологи, изучавшие древность, отстоящую от нас на тысячи лет. Также обстояло дело и в российской науке. Я же хотел знать, что произошло с индуизмом в последние 100–150 лет, чем живут люди сегодня, сейчас. Сведений об этом практически не было, их надо было тщательно собирать, фильтровать, интерпретировать.
Конечно, я понимал, что работа предстоит гигантская, мне надо было все равно (тем более!) начинать с древних времен, со священных текстов, с изучения обрядов – ибо без этого не понять происходящего сегодня. Так или иначе, очертив грубые временные рамки, я должен был выбрать какой-то узкий аспект явления и сосредоточиться на нем.
Я разложил на столе фотопортреты и миниатюры основных деятелей «нео-индуизма» – о, Боже, какие это были не лица, а лики – красивые, благородные, очень внушительные; и все мне до поры, до времени совершенно незнакомые.
Отчаявшись, я ткнул пальцем в старый плохонький снимок и сказал себе, пока я сконцентрируюсь на нём.
И вот тут, уже в морозной Москве, запели все павлины Индии!!!
Потом уже станет ясно, что Рамакришна, а именно он был изображен на той фотографии, является центральной фигурой для изучения нового времени. В нем получают свое разрешение и упорядочивание все внутренние конфликты системы – и даже больше, именно в его учении все человечество выходит на новую ступень понимания духовности.
Я слышал когда-то имя и знал, что о нем писал во Франции элегантный Ромэн Роллан. И я начал с того, что стал излагать взгляды этого странного человека – чтобы, прежде всего, осознать их самому. Потом пошло его окружение, его предшественники, оказалось, что это был другой период споров, дискуссий – я жил в Москве, ездил в метро, а меня обступали персонажи причудливо одетые, обуреваемые благородными страстями, не оставлявшими меня ни на минуту.
Опять были вечера в библиотеках, опять переписывание книг и журналов, потом пошли поездки в Индию – редко с делегациями или с группами, а чаще в одиночку, по самостоятельно составленному маршруту – по неведомым тропам; я жил в ашрамах и монастырях, ходил в храмы, участвовал в красочных церемониях, зачастую первым из европейцев. К сегодняшнему дню я 33 раза приезжал в Индию.
Но вот что любопытно. Я долго не решался выйти на трибуну в Индии и рассказать о своем виденьи индуизма монахам и мирянам; только через 20 лет после первых прикосновений к учению Рамакришны я спокойно взошел на трибуну и стал без страха излагать свои мысли огромному залу в шафрановых одеждах – меня слушал весь состав Миссии Рамакришны из всех стран мира (помню, что это был день рождения Учителя). 20 лет понадобилось мне, чтобы не волноваться перед этой аудиторией и знать, что грубых ошибок я не смогу допустить.
Иконки Рамакришны, Вивекананды и Сарады Деви ездят со мной по всем странам – там, где они, там мой дом.
И ни разу за все эти долгие десятилетия Индия не разочаровала меня. И каждый раз шла ко мне от неё теплая радостная волна.
Я бывал в местах, непосещаемых туристами, я беседовал с умнейшими людьми, в силу разных причин широкой публике (включая индийскую) неизвестными – и мне не раз предлагали уйти туда, в их мир, быть с ними; это означало бы, конечно, разрушить все свои существующие связи, забыть семью и друзей, раствориться в светлой бесконечности… я не мог на это пойти. Но я сердечно благодарен за сказанное мне: «Дверь для Вас всегда открыта».
Приложение. «Индийская тетрадь» (из книги «Стихи для себя»)
«Не выйду в дверь, в окно не выкинусь»
Не выйду в дверь, в окно не выкинусь,
Но над планетой воспарю
И воспою вам остров Миконос
И гималайскую зарю.
И над живым подобьем глобуса
Повисну, распластав крыла,
И уведу вас в выси Космоса —
Так и не встав из-за стола.
Перемещение
Пятьсот пятьдесят первый автобус
От станции Речной Вокзал,
Под ним – не шоссе, а глобус,
В нем те, кого ветер позвал,
Ветер странствий и бдений.
Автобус кружит без сна.
Лишь станция отправления
Для всех у него одна.
Московский рассвет розоватый
Извлек нас из сна на стезю,
Но знаю – цикуду заката
Мы выпьем каждый свою.
Скрипя, разверзаются двери,
Мы там и все еще тут,
Речной – Шереметьево – Дели,
Вот выпавший мне маршрут.
Автобус – движенье и лица, как жизнь…
За развилкой разлук
Иные миры и границы
Пред каждым раскроются вдруг.
Куда же мы, жизнь, залетели?
Попутчики, где вы, друзья?!
В еще нерасправленном теле
Уже незнакомое я.
Дели на рассвете (из окна гостиницы)
Отдерну штору – невесомые
Орлы парят, царят…
А мне Встающий день уже клаксонами,
Как благовест, звенит в окне.
Внизу гоняют мячик мальчики.
Еще не душно, но светло,
И подлетают попугайчики
Извне простукивать стекло.
Делами утра солнце занялось.
Я снова здесь. Я снова Я.
И дымка города – как занавес
Пред новым актом бытия.
«Перед статуей, темной и древней»
Перед статуей, темной и древней,
Чьи измазаны кровью уста,
Возложи с любовью и верой
Три расправленных лепестка.
И когда в смиренном поклоне
Ты склонишься пред нею, тогда
Над тобой синим пламенем воли Вспыхнут в нише ее глаза.
Это звездное, грозное пламя
Всех сотрет с твоего пути,
И опять лишь бездушный камень,
Распрямившись, увидишь ты.
Баньян в Татгуни
Древо – лес, исполнитель желаний,
Трону колокола язык,
Дай мне силы сквозь свист расстояний
Слышать голос Ее, видеть Лик
День был долог и вечер светел,
Но не пела судьбы труба,
Только в листьях возникший ветер,
Как дыханье, коснулся лба…
Конарак
Этот сон мне всё чаще снится
В зимней зыбкости бледных лун —
Храма чёрная колесница,
Выползающая из дюн.
Околдован Бенгальским Заливом,
Он ползёт по пескам к нему,
По пескам горячим, ленивым,
Уходящим назад – во тьму.
Храм отринул душные ночи,
Храм когда-то покинул ад —
Ради света, ради пророчеств!
Храм забыл дорогу назад.
Здесь прилива хрустальные стены,
И отлива мистический вздох,
И восходит из розовой пены
Сурья, огненно-алый Бог,
И прохладными брызгами море
Умывает лицо берегам…
Семь коней в песчаном просторе
Волокут конаракский храм.
Позади в семь столетий дорога,
Так немного и встретимся мы,
Будет славить Солнце как Бога
Храм, исчадье Великой Тьмы.
И колеса ползут как время,
Спицы – стрелки на древних часах,
Но ночей неподъемное бремя
Тащит храм на своих плечах.
В изваяньях на стенах неровных
Блудом выжжены души дотла,
В страсти страшной, порочной, греховной,
Словно змеи, клубятся тела.
Грудой – груди, колени, и губы, —
Всё, что прячет стыдливая ночь, —
Перепутано грязно и грубо,
Так что храму ползти уж невмочь.
Семь коней почернели от горя.
Ты упорен в стремлении храм,
Но отходит слепящее море,
Солнце прячется в тихий ашрам,
И средь белых святилищ приметив,
Что чернеет верхушка твоя,
Рулевые восьмое столетье
Правят в море, молитву творя.
Велорикша в ночном Бенаресе
Скрип седла и писк педалей.
Спит седок, и глыбу сна,
Наклонясь влачит сквозь дали
Рикши гибкая спина.
Путь мучителен, путь труден…
В сини лунной тишины
Прикрывают вежды людям
На ступенях гхатов сны.
Опустелы и печальны,
Растворились до утра
Храмы в душном, погребальном
Дыме горького костра.
Ни конца нет, ни начала,
Вечер – вечности поток,
В нем качается устало
Рикши мокрый поплавок
И следит за ним брезгливо
Сквозь гирлянд живых кольцо Недоступнейшего Шивы
Неотступное лицо.
Канья Кумари
Груде скал, как кариатиде,
Груз немыслимый – Индия! – дан,
И до белых дворцов в Антарктиде
Из-под ног наших лег Океан.
За спиной – устремленья и память,
Горы, горе, года, города,
И застыла над ними и нами
Вифлеемских молений звезда.
Впереди же нас – вечности млечность,
Диск планеты и света каскад,
И уходит волна в Бесконечность,