едущее войско, на боевых коней на кораблях с их разноцветными парусами, и на чудный, всегда одинаковый порядок эскадр; они отвечали радостными кликами на крики гребцов и, распевая свои песни, спускались по берегам реки. Ведь нет народа, любящего песни и пляску более, чем индусы». Прочие войска, отправленные несколько ранее, двигались посуху по обеим берегам реки под командованием Кратера и Гефестиона; последний вел и 200 боевых слонов.
После трехдневного плавания флот соединился с пешими частями, дождался арьергарда под командой Филиппа, который тут же был отправлен к реке Акесену, и спуск продолжился. Экспедиция эта носила смешанный характер – доселе не представлялось случая отметить, что при войске Александра находилось большое количество греческих ученых, алчущих узреть и изучить флору, фауну и диковины таинственной страны; велись многочисленные записи, собирались экспонаты. Вместе с тем царь продолжал покорение окрестных народов, где убеждением, а где и военной силой – сибов, агалассов; до царя уже дошли известия, что племена маллов и оксидраков готовятся к схватке с ним, отправив детей и жен в неприступные города; Диодор (XVII, 98, 1–2) дополняет Арриана: «(Эти племена собрали) больше 80 000 пехоты, 10 000 всадников и 700 колесниц. Племена эти перед прибытием Александра воевали между собой, но когда царь подошел к их земле, они помирились, закрепив мир брачными союзами: каждое племя отдало другому в замужество 10 000 девушек. Они, однако, не сговорились: начался спор о том, кому предводительствовать, и они разошлись по ближайшим городам». Потрясло македонцев место слияния Гидаспа с Акесином, где бушевали страшные водовороты. Хотя путешественники и были предупреждены, и кормчие и гребцы были искусны, не обошлось без потерь: грузовые суда благополучно перенесли «кружение» (недаром такие греческие и финикийские суда-грузовозы порой называют «круглыми» из-за их обводов и соотношения ширины к длине, так что они, скорее, напоминают половинку скорлупы грецкого ореха), а вот у боевых ломались весла, два больших корабля погибли. Диодор свидетельствует, что сам царь чуть не утонул (XVII, 97, 2). Приводя в порядок флот, Македонский послал вперед, на маллов, Неарха, а сам совершил небольшой сухопутный поход против окрестных племен, помешав им примкнуть к маллам, и вернулся к флоту.
Реорганизовав войско, царь взял щитоносцев, конных и пеших лучников, половину «гетерии» и еще кое-какие подразделения, и повел их на маллов. После дня похода он велел всем набрать воды, и ночью преодолел пустыню, под утро приведя конный авангард войска к укрепленному городу врагов. Разумеется, те никак не ожидали появления царя из пустыни, много их было порублено безоружными, оставшиеся в городе блокированы – как пишет Арриан (VI, 6, 3), «Александр поставил вокруг стен всадников; так как пехоты с ним не было, то вместо частокола он использовал конницу». Когда подошла пехота, он поручил блокаду ей, а сам отправил конницу Пердикки на осаду другого города (возможно – Мори), пока же взял штурмом первый – сначала внешние стены, а потом и цитадель, где перебил 2000 врагов. Жители второго города успели обратиться в бегство, так что Пердикка только рубил отставших беглецов.
Александр пошел к Гидраоту, где истребил много переправлявшихся на другой берег реки маллов. Затворившихся в какой-то крепости выбил Пифон. Македонский осадил некий город брахманов; войско царя подрыло главную башню, Александр первый взошел на стену, город пал – многие индусы сами поджигали свои дома, было убито 5000 человек. Дальнейшие события развивались однообразно – истребление туземцев, покинутые ими одни города и штурм других. Во время штурма одного из них (предположительно – на острове Гидраота) царь оказался в весьма опасном положении, оставшись один на стене, сражаясь с врагами (приставная лестница, по которой поднимались за ним его щитоносцы, сломалась); его начали засыпать дротиками, и тогда он решился спрыгнуть вниз – но не наружу, а внутрь! Арриан подробно рассказывает об этом (VI, 9—11), но повествование Диодора Сицилийского более сжато и в то же время динамично (XVII, 99, 1–4): «Царь, оставшись без всякой помощи, отважился на поступок невероятный и достойный упоминания. Считая, что спуститься со стены к своим, ничего не сделав, недостойно его, он, один-одинешенек, с оружием в руках спрыгнул в город. Инды сбежались к нему; он храбро выдерживал натиск варваров. Закрытый справа деревом, росшим у самой стены, а слева самой стеной, он отбивался от индов, представляя себе, как доблестно должен вести себя царь, совершивший такие дела, если он хочет закончить свою жизнь подвигом славнейшим. Шлем его был пробит во многих местах; немало дыр было и в щите. Наконец, стрела попала ему под сосок; он упал на одно колено, осиленный болью. Тотчас же подбежал к нему инд, пустивший в него стрелу; он уже не боялся царя и замахнулся на него, когда Александр всадил меч ему в пах. Рана оказалась смертельной; варвар упал, а царь, схватившись за ближайшую ветку и поднявшись, стал вызывать желающих сразиться с ним. В это время один из оруженосцев, Певкест, поднявшись по другой лестнице, первый закрыл царя щитом (вторым, по сообщению Арриана, был Леоннат, по словам Плутарха – Лимней, погибший на месте. – Е.С.). За ним появилось множество других македонцев, которые навели страх на варваров и спасли Александра. Город был взят приступом, и македонцы в гневе за царя перебили всех встречных и завалили город трупами».
Поскольку рана царя была весьма опасная, он приказал отвезти себя к войску, до которого уже, несомненно, дошли слухи о его смерти. Явив себя войску, он предотвратил панику, а затем еще и маллы с оксидраками сдались, прислав заложников и 500 колесниц. Заложников царь отпустил, колесницы принял, а сатрапом у них поставил Филиппа.
Залечив рану и заодно выстроив еще больше кораблей, царь продолжил сплав по индийским рекам – сначала по Гидраоту, потом – по Акесину (в который впадает Гидраот), и затем уже, дождавшись Пердикки, покорявшего абастанов, и построенных в земле ксатров кораблей – по Инду (в который впадает Акесин). Филиппа он оставил на месте, отдав в его распоряжение фракийцев и лучников и назначив сатрапом земель до слияния Акесина с Индом и поручив основать там город и выстроить верфи. Потом он переправил тяжелую пехоту Кратера и слонов на левый берег Инда – там дорога для них была легче, и заодно надо было подчинить тамошние племена, а сам ударил на племя согдов (так у Арриана; это навевает неправильные аллюзии с Согдианой, поэтому иногда вместо согдов пишут судров или содров); вместе с ними сдались самбасты, о которых Диодор пишет, что города у них управляются народом (XVII, 102, 2), и массаны; Александр основал там город и верфи и назначил сатрапом этих земель Пифона, придав ему 10 000 воинов (февраль 325 г. до н. э.). Далее Македонский вошел во владения Мусикана, прежде полностью игнорировавшего столь великого завоевателя; разумеется, раджа тут же прибыл с подарками и слонами и «признал неправильность своего поведения», за что и был оставлен править далее. Александр пошел на следующего правителя, Оксиана (или Портикана), ведшего себя так же, как прежде Мусикан, взял приступом два города (раджа хотел уж сдаться, но, скажем так, не успел), захватил большую добычу, отданную войску, и слонов. Раджа Самб (Сабба) бежал от страха перед Александром, но за него его царство вместе со столицей Синдиманой и слонами «сдали» родственники, объяснив, что Самб испугался прощенного Александром Мусикана, с которым враждовал. Македонский пошел воевать далее, взял восставший против него по подстрекательству брахманов город, а их самих велел казнить – И. Дройзен делает акцент на том, что тамошнее население и правители находились под сильным влиянием фанатичных жрецов, что и предопределило разжигаемое брахманами упорное сопротивление македонянам.
Впрочем, Плутарх излагает версию, отличную от приводимой Аррианом, и, кажется, уместно привести здесь этот рассказ об индийской мудрости, чтобы немного «разбавить» однообразные военные сводки (LXIV–LXV): «Александр захватил в плен десять гимнософистов из числа тех, что особенно старались склонить Саббу к измене и причинили македонянам немало вреда. Этим людям, которые были известны своим умением давать краткие и меткие ответы, Александр предложил несколько трудных вопросов, объявив, что того, кто даст неверный ответ, он убьет первым, а потом – всех остальных по очереди. Старшему из них он велел быть судьею. Первый гимнософист на вопрос, кого больше – живых или мертвых, ответил, что живых, так как мертвых уже нет. Второй гимнософист на вопрос о том, земля или море взращивает зверей более крупных, ответил, что земля, так как море – это только часть земли. Третьего Александр спросил, какое из животных самое хитрое, и тот сказал, что самое хитрое – то животное, которое человек до сих пор не узнал. Четвертый, которого спросили, из каких побуждений склонял он Саббу к измене, ответил, что он хотел, чтобы Сабба либо жил прекрасно, либо прекрасно умер. Пятому был задан вопрос, что было раньше – день или ночь, и тот ответил, что день был на один день раньше, а потом, заметив удивление царя, добавил, что задающий мудреные вопросы неизбежно получит мудреные ответы. Обратившись к шестому, Александр спросил его, как должен человек себя вести, чтобы его любили больше всех, и тот ответил, что наибольшей любви достоин такой человек, который, будучи самым могущественным, не внушает страха. Из трех остальных одного спросили, как может человек превратиться в бога, и софист ответил, что человек превратится в бога, если совершит нечто такое, что невозможно совершить человеку. Другому задали вопрос, что сильнее – жизнь или смерть, и софист сказал, что жизнь сильнее, раз она способна переносить столь великие невзгоды. Последнего софиста Александр спросил, до каких пор следует жить человеку, и тот ответил, что человеку следует жить до тех пор, пока он не сочтет, что умереть лучше, чем жить. Тут царь обратился к судье и велел ему объявить приговор. Когда судья сказал, что они отвечали один хуже другого, царь воскликнул: «Раз ты вынес такое решение, ты умрешь первым». На это софист возразил: «Но тогда ты окажешься лжецом, о царь: ведь ты сказал, что первым убьешь того, кто даст самый плохой ответ». Богато одарив этих гимнософистов, Александр отпустил их, а к самым прославленным, жившим уединенно, вдали от людей, послал Онесикрита, через которого пригласил их к себе. Онесикрит был сам философом из школы киника Диогена. По его словам, Калан принял его сурово и надменно, велел ему снять хитон и вести беседу нагим, так как иначе, дескать, он не станет с ним говорить, будь Онесикрит посланцем даже самого Зевса. Дандамид был гораздо любезнее. Выслушав рассказ Онесикрита о Сократе, Пифагоре и Диогене, он сказал, что эти люди обладали, по-видимому, замечательным дарованием, но слишком уж почитали законы. По другим сведениям, Дандамид произнес только одну фразу: «Чего ради Александр явился сюда, проделав такой огромный путь?» Калана Таксил уговорил явиться к Александру. Этого философа звали, собственно, Сфин, но, так как он приветствовал всех встречных по-индийски – словом «кале», греки прозвали его Калан. Рассказывают, что Калан ясно показал Александру, что представляет собой его царство. Бросив на землю высохшую и затвердевшую шкуру, Калан наст