упил на ее край, и вся она поднялась вверх. Обходя вокруг шкуры, Калан наступал на нее с краю в разных местах и всякий раз повторялось то же самое. Когда же он встал на середину и крепко прижал ее к земле, вся шкура осталась неподвижной. Этим Калан хотел сказать, что Александр должен утвердиться в середине своего царства и не слишком от нее удаляться».
Калан отправился вместе с царем в Персию (за что его порицали собратья, говоря, что он предпочел земного владыку небесному), и там, как рассказывает тот же автор (LXIX), «Калан, долгое время страдавший болезнью желудка, попросил соорудить для себя костер. Подъехав к костру на коне, он помолился, окропил себя, словно жертвенное животное, и срезал со своей головы клок волос в приношение богам. Затем, взойдя на костер, он попрощался с присутствовавшими македонянами, попросил их и царя провести этот день в веселой попойке и сказал, что царя он вскоре увидит в Вавилоне. Произнеся эти слова, он лег и укрылся с головой. Огонь подбирался все ближе, но он не двинулся с места, не шевельнул ни рукой, ни ногой. Так он принес себя в жертву богам по древнему обычаю мудрецов своей страны. Много лет спустя в Афинах то же самое совершил другой индиец, находившийся тогда в свите Цезаря. До сих пор там можно видеть могильный памятник, который называют «надгробием индийца».
О том же рассказывает и Диодор (см.: XVII, 107), и Арриан (см.: VII, 3). Последний прибавляет еще весьма интересный рассказ об Александре и гимнософистах (там же, 1–2): «Я не могу в точности сказать, каковы были намерения Александра, и не собираюсь гадать об этом. Одно, думаю я, можно утверждать, что замышлял он дела не малые и не легкие и не усидел бы спокойно на месте, довольствуясь приобретенным, если бы даже прибавил к Азии Европу, а к Европе – острова бриттов. За этими пределами стал бы он искать еще чего-то неизвестного и вступил бы, если бы не было с кем, в состязание с самим собой. И я поэтому с одобрением отношусь к тем индийским софистам, о которых рассказывают следующее: Александр застал их под открытым небом, на лугу, где они обычно и проводили время. При виде царя и его войска они стали топать ногами по тому месту, где стояли. Когда Александр через переводчиков спросил, что это значит, они ответили так: «Царь Александр, каждому человеку принадлежит столько земли, сколько у нас сейчас под ногами. Ты, такой же человек, как все остальные, только суетливый и гордый; уйдя из дому, ты прошел столько земель, сам не зная покоя и не давая его другим. Вскоре ты умрешь и тебе достанется столько земли, сколько хватит для твоего погребения». И здесь Александр одобрил и эти слова, и тех, кто их сказал; действовал же он все равно по-другому, как раз наоборот… Александр, видимо, не вовсе был лишен понимания того, что хорошо, но жажда славы была сильнее его. Когда он прибыл в Таксилы и увидел голых индийских мудрецов, он очень захотел иметь кого-либо из этих людей в своей свите: так восхитила его их выдержка. Старейший из софистов (остальные были его учениками), именем Дандамий, сказал, что и сам он не придет к Александру и никого другого к нему не отпустит. Раз Александр сын Зевса, то и он сын Зевса; из того, что есть у Александра, ему ничего не нужно, ибо он доволен своим, и он видит, что он и его спутники столько скитаются по суше и по морю без всякой доброй цели и конца этим великим скитаниям у них не будет. Он не желает ничего, что властен дать ему Александр, и не боится, что он может что-нибудь у него отнять. При жизни ему достаточно индийской земли, которая вовремя приносит плоды, по смерти он избавится от тягостного сожителя – от своего тела. Александр велел не трогать его, понимая, что перед ним человек свободного духа».
Но мы несколько увлеклись интерлюдией, возвращаемся к нашему рассказу; раджа Мусикан оказался неверным союзником и восстал. Александр отправил против него Пифона, а сам принялся уничтожать подвластные тому города. При осаде Гарматалии (Армателии) был ранен Птолемей, как о том сообщает Диодор (XVII, 103): «Пограничный город брахманов, Армателия, горделиво полагался на мужество своих жителей и на свою неприступность. Александр отправил туда небольшое число легковооруженных, приказав завязать военные действия, а если враг выйдет, то обратиться в бегство. Отряд в 500 человек принялся штурмовать стены, но вызвал к себе только пренебрежение. Из города вышли 3000 воинов; осаждавшие притворились испуганными и бросились бежать. Царь с небольшим отрядом встретил преследователей; в жестокой битве одни варвары были убиты, другие взяты в плен. Немало царских воинов было ранено и находилось на краю гибели, так как варвары смазывали свое оружие смертельным ядом. Полагаясь на его силу, они и вышли, чтобы решить боем свою судьбу. Яд этот получали из каких-то змей: их ловили и, убив, клали на солнце. От зноя змеиные трупы становились мягкими, из них вытекала жидкость: в этой влаге и заключался змеиный яд. Раненый сразу впадал в оцепенение, вскоре начинались жестокие боли; судороги и дрожь сотрясали все тело. Кожа становилась холодной и синей; больного рвало желчью; из раны текла черная пена, и начиналась гангрена, быстро бежавшая по главным частям тела; смерть была ужасной. Одинаковая судьба ожидала и тех, кто получил большие раны, и тех, кого случайно и слегка оцарапало. Такой гибелью погибали раненые, но царь не так уж печалился над их судьбой; особенно огорчала его рана Птолемея, будущего царя, а тогда царского любимца. С Птолемеем случилось, однако, нечто исключительное и необычайное; некоторые видели здесь божественный промысел. Птолемея любили все за его доблесть и щедроты, которыми он осыпал всех; ему и подана была помощь, подобающая человеколюбцу» – короче говоря, он выздоровел (то же – у Юстина, см.: XII, 10, 3), где Гарматалия именуется городом царя Амба).
Пифон пленил мятежного раджу, привел к Александру, и тот, по свидетельству Арриана (VI, 17, 2), «велел повесить его на его же земле вместе с брахманами, по совету которых Мусикан и поднял восстание». Властитель дельты Инда и страны палов Мерис благоразумно сдался Александру, дал необходимые сведения, и Македонский велел ему пока все приготовить к приему его флота и войска; сам же послал по суше через Арахозию Кратера с ветеранами, должными возвратиться в Македонию (треть пехоты), и слонами; Пифон наводил порядок в полученных под свою власть землях. Потом патальцы вместе с правителем бежали; царь велел Гефестиону строить крепость. Строители были атакованы индийцами, но атаку отбили. Царь послал на «умиротворение» Леонната, а сам начал спуск по правому рукаву реки, попал в бурю. Ветер препятствовал выйти на большую воду, корабли собрались в канале, который с сильным отливом обратился в сушу, что ужаснуло македонян, но с приливом вода вернулась (середина лета 325 г. до н. э.). Македоняне принесли жертвы, обследовали острова в дельте, а затем Александр решил отправить часть флота под командой Неарха в Персидский залив, а часть оставил в Паталах, где Гефестион уже достроил крепость. Неугомонный царь теперь поплыл левым рукавом Инда, все осмотрел и вернулся. Неарх ждал благоприятного времени для отплытия, Александр повел войско к реке Арабии, откуда совершил поход на непокорных оритов, где решил основать город, и на гадросов, через пустынные земли которых он пробирался в Персию (конец августа 325 г. до н. э.). Этот 60‑дневный поход дорого дался его войску, что хорошо известно (из 30 000—40 000 воинов, шедших с царем, уцелела лишь четверть), равно как и рассказ о том, как царю поднесли в шлеме немножко воды из лужи, но он вылил ее на песок, показывая свое равенство со всеми страдальцами.
Уже по завершении этого страшного перехода царь узнал от царя Таксилы, что Абисар умер, племена возмутились, а сатрап Филипп убит своими же наемниками; убийц покарали македоняне, Александр распорядился, чтобы Таксил и Эвдам (начальствовавший над фракийцами) пока присмотрели за осиротевшей сатрапией (отметим, что сатрап туда так и не был назначен, что связано со смертью Александра и завоеваниями Чандрагупты), а в Кашмире возвели на трон сына Абисара. Это были первые признаки того, что «индийское завоевание» непрочно, однако царю не суждено было увидеть крах своей империи – уже в 323 г., в Вавилоне, он действительно встретился с Каланом, если и вправду наше бытие продолжается после того, как наше тело становится удобрением для фикуса.
Настало время подвести некоторые итоги. Итак, Александр не смог захватить всю Индию, даже если и намеревался, – впрочем, историк эллинизма И. Дройзен категорически отвергает мысль о том, что Александр всерьез этого хотел, за что сего корифея периодически критикуют оппоненты. Под греко-македонской властью фактически оказался «исторический» Пенджаб (бывший, разумеется, куда крупнее нынешнего), да и то – ненадолго. Парадоксально выглядит утверждение о том, что поход Александра принес Индии больше блага, нежели вреда, однако при детальном рассмотрении именно так и оказывается. В Индии осознали, что политическая раздробленность позволила завоевателям достичь успеха; это было учтено и исправлено, можно сказать, немедленно – царем Чандрагуптой. Даже античный историк Юстин отмечает, что Индия по смерти Александра «как бы сбросила ярмо рабства со своей шеи и где были убиты поставленные царем наместники» (XV, 4, 12). Но можно взглянуть на дело и с другой стороны, не приписывая индусам подобной сознательности, как это делает ряд авторов – просто тот факт, что Александр подорвал, если не уничтожил вовсе, могущество пенджабских царей, значительнейшим образом способствовал Чандрагупте в завоевании Северо-Западной Индии. Еще, фигурально выражаясь, поход Александра прорвал ту «плотину», что доселе отгораживала Индию от прочего мира: возникли новые и окрепли прежние торговые и культурные связи с Азией и Средиземноморьем, равно как и индийское влияние на эллинский мир, усиливавшееся с течением веков. Можно сказать, позднеантичный мир был очарован Индией, и мы об этом еще поговорим. Индийские боевые слоны сформировали особый род войск, которым охотно пользовались греки, а затем и карфагеняне. Но это немного другая история. Сейчас же, до того как мы перейдем к изложению истории борьбы Чандрагупты с греками и малоизвестной историей греко-индийских царств, обратимся вновь к истории философии, ибо и для этой сугубо мирной науки поход Александра оказался вовсе не бесплодным.