Глава 3«Философское наследие» индийского похода Александра
Выше упоминалось, что в экспедиции Александра приняли участие многие ученые, и в их числе – философы. Например, упоминаемый Плутархом (LXV) киник Онесикрит. Поздняя античная традиция не могла не связать с индийским походом великого учителя Македонского – Аристотеля: как известно, он весьма интересовался политическим устройством разных государств (Афин, Спарты, Карфагена), и вот одно из жизнеописаний философа повествует, что он якобы сопутствовал Александру во всем его походе, также набирался ума-разума у брахманов, а потом все виденное позволило ему описать аж 225 типов государственного устройства. Но ни тот, ни тем более другой (ввиду недостоверности сведений насчет Аристотеля) не станут героями нашего последующего рассказа; но был греческий философ, который, очевидно, не просто побывал в Индии вместе с Александром, но вынес оттуда начатки и на их основе разработал совершенно новое философское течение – античный скептицизм. Речь идет о знаменитом Пирроне из Элиды (ок. 360–275 гг. до н. э.).
Любой учебник по истории философии упоминает о том, что Пиррон побывал вместе с Македонским в Индии, и результатом его бесед с брахманами и гимномофистами и стал скептицизм; это тем более не скрывают и сами индийские философы, если не сказать – гордятся этим (например, Моноронджон Рой). Строго говоря, этот вывод можно сделать лишь косвенно, на основании свидетельства Диогена Лаэртского (IX, 61): «Пиррон Элидский… вначале… был живописцем… потом – слушателем Брисона, сына Стильпона… а потом – Анаксарха, которого сопровождал повсюду, даже при встречах с индийскими гимнософистами и с магами. Отсюда, по-видимому, он и вывел свою достойнейшую философию, утвердив непостижимость и воздержание особого рода (говорит Асканий Абдерский). Он ничего не называл ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым и вообще полагал, что истинно ничто не существует, а людские поступки руководятся лишь законом и обычаем, ибо ничто не есть в большей степени одно, чем другое». Только прибавив сведение того же автора, что «Анаксарх этот был дружен с Александром» (там же, 58), делаем вывод, как и все предшествующие историки философии – что, раз Анаксарх дружил с Македонским, а Пиррон был с Анаксархом при его беседах с персами и индусами, значит, оба они, учитель и ученик, были вместе с Александром в Индии.
Однако, прежде чем искать параллели, следует поговорить о самом античном скепсисе, который, как уже наверняка отметил читатель из сообщения Диогена, вовсе не заключался только лишь в скептическом взгляде на вещи. Бесспорно, присутствовал и он, но определим все же этакую двуединую природу античного скепсиса: это собственно недоверие к авторитетам и сомнение в возможности истинного, объективного познания (грубо говоря, сам скепсис в чистом виде), но также и нравственный вывод о том, что, раз объективное познание невозможно, а от неизбежного не уйдешь, надо жить бесстрастно, как пишет про Пиррона Лаэрций (там же, 62–65, 67–68): «В согласии с этим вел он и жизнь свою, ни к чему не уклоняясь, ничего не сторонясь, подвергаясь любой опасности, будь то телега, круча или собака, но ни в чем не поддаваясь ощущениям. От опасностей его уберегали (по словам Антигона Каристского) следовавшие за ним друзья. Впрочем, Энесидем говорит, что воздержание от суждений было для него правилом только в философии, в частных же случаях он вовсе не был неосмотрителен… (Он) жил в уединении, лишь изредка показываясь даже домашним: дело в том, что он услышал, как один индиец попрекнул Анаксарха, что нехорошо другого поучать, а самому плясать под царскую дудку… В отечестве своем Пиррону воздавали такой почет, что назначили его верховным жрецом и ради него постановили всех философов освободить от податей. В бездейственности своей он имел многих подражателей; оттого и Тимон пишет о нем в «Пифоне» и в «Силлах» так:
Старче Пиррон, откуда и как измыслил ты способ
Сбросить с шеи ярмо пустомысленных мнений софистов
И отрешиться от уз обмана и всяческой веры?
Не любопытствовал ты, какие над Грецией ветры
Дуют, откуда, куда и какой направляемы силой…
А в «Образах» – так:
Мудрый Пиррон, всем сердцем своим я жажду услышать,
В смертной доле людской как ты сумел обрести
Образ бога, который ведет в безмятежном покое…
Филон Афинский, человек, близкий Пиррону, рассказывает, что охотнее всего он упоминал о Демокрите, а также о Гомере, восхищаясь им и без конца повторяя:
Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков!
Восхищался он и тем, что Гомер уподоблял людей осам, мухам и птицам, и приводил строки:
Так, мой любезный, умри! И о чем ты столько рыдаешь?
Умер Патрокл, несравненно тебя превосходящий смертный! —
а также все, что относится к людской бренности, суетности, ребячливости. Посидоний рассказывает о нем вот какой случай. На корабле во время бури, когда спутники его впали в уныние, он оставался спокоен и ободрял их, показывая на корабельного поросенка, который ел себе и ел, и говоря, что такой бестревожности и должен держаться мудрец».
Конечно, Лаэрций вроде бы справедливо рассуждает о том, что и до Пиррона Греция знала скептицизм в лице Гомера, который мог высказываться по-разному об одном и том же предмете, но при этом, как и Пиррон, никогда не устанавливал каких-либо догм, а также Архилоха и Еврипида, Ксенофана и Зенона Элейского, Демокрита и Эмпедокла, Гераклита и Гиппократа – но, во-первых, А.С. Богомолов последовательно доказывает, что все вышеперечисленные авторы не были скептиками по сути либо скептицизм присутствовал в их учении частично и слабо: Гераклит, например, диалектик, а не скептик, также и Парменид с Зеноном, раскрывая противоречия множества и движения, не сомневались в реальности единства и покоя, и Демокрит – то есть, поскольку философия ищет, исследует, ей всегда свойственен определенный скепсис по отношению к процессу, методам и результатам этого исследования; предтечей скептицизма Богомолов видит в известных жонглерах слова – софистах. Однако ж именно Пиррон ввел в оборот знаменитейшую формулу – «воздерживаться от суждения», коль скоро не можешь дать объективного знания о предмете или явлении, этим он еще заложил и основы релятивизма, и принципы атараксии – счастья как невозмутимости, и апатии – как отсутствия страданий. Вот уж где у нас явный буддизм, вкупе с утверждением о том, что истинно ничего не существует (майя, иллюзия мира)! Доказывать это излишне – просто пара абзацев из «Учения Будды» насчет нашего восприятия этого иллюзорного мира, не соответствующего сути вещей, и несколько поэтических штрихов из жизнеописания его основателя, принца Сиддхартхи Гаутамы, сиречь Будды, представленного индийским поэтом Ашвагхошой (I–II вв.), являющих высший образец атараксии.
Итак, в «Учении Будды» сказано (пер. с англ. – Е.С.): «Категории вечной жизни и смерти, существования и не-существования неприменимы к сути природы вещей, но только к их обличиям, которые видят загрязненные человеческие глаза. Из-за человеческих желаний люди выстраивают отношения с этими представлениями, привязываются к ним; но суть вещей в том, что они свободны от всяческого пренебрежения или привязанностей. Поскольку все создается путем последовательности причин и условий, видимость вещей постоянно изменяется… Из-за этого постоянного изменения мы и уподобляем вещи миражу или сну. Но, невзирая на это постоянное изменение внешнего вида, вещи в их духовной природе постоянны и неизменны. Человеку река кажется рекой, а голодному демону, видящему [отражение] огня в реке, она кажется огнем. Так что говорить с человеком о реке как существующей еще имеет какой-то смысл, но для демона это будет лишено всякого значения. В подобной же манере можно сказать, что вещи подобны иллюзиям; про них нельзя [однозначно] сказать, существуют они или нет. Но нельзя и сказать, что отдельно от этого мира изменений и внешнего вида существует [некий] другой мир постоянства и истины. Ошибочно рассматривать этот мир и как временный, и как реальный. Но невежественные люди этого мира утверждают, что этот мир реален, и действуют сообразно этому предвзятому мнению. Но поскольку этот мир – всего лишь иллюзия, их действия, основанные на ошибке, ведут их лишь к повреждению и страданию. Мудрый человек, признавая, что мир есть не что иное, как иллюзия, не действует так, как если бы он был реален, и так избавляется от страданий».
Что же до атараксии, то, как известно из легенды, в поисках истины Будда покинул аскетов, с которыми прежде изнурял свое тело, сел под баньян и поклялся не двинуться с места, пока не познает истину, позже сформулированную им в кратко приведенном ранее учении о четырех благородных истинах и восьмеричном Пути, ведущем к освобождению от перерождений. И вот демон Мара, чувствуя, что бывший принц уже близок к своей победе над миром смертей и рождений, решил смутить его ум и сердце, последовательно прибегнув к соблазну, устрашению и обольщению оставить истину лишь себе (Ашвагхоша, гл. 13):
Только Мара Дэвараджа,
Враг молитв, один скорбел.
Воин, царь пяти желаний,
Изощренный в деле битвы,
Враг всех ищущих свободы,
Справедливо назван – Злой.
Дочерей имел тот Мара,
Трех красивых и приятных,
Знала каждая, как в сердце
У мужей зажечь любовь.
Имя первой было Рати,
А звалась вторая Прити,
Третьей Тришна было имя,
Дэви, высшая в любви.
Имя первой – Любострастье,
А второй – Услада мужа,
Имя третьей – Люборадость,
Три искусницы в любви.
Эти три, к отцу приблизясь,
Вместе все приблизясь к Злому,
Вопросили: «Чем смущен ты,
Чем ты ныне огорчен?»