ПлатонМиф о загробных воздаяниях (фрагмент из X книги «Государства»)
Перевод В.Н. Карпова
– Итак, кроме благ, которые дает справедливость, рассматриваемая сама в себе, продолжал я, вот какие награды, воздаяния и дары человек справедливый получает от богов и людей еще при жизни. – Конечно, сказал он, – прекрасные и прочные. – Но эти, примолвил я, ни по качеству, ни по количеству, ничего не значат в сравнении с теми воздаяниями, которые как справедливых, так и несправедливых ожидают по смерти. Надобно слышать о них, чтобы тот и другой совершенно понял, что̀ полезного должен он получить от нашей беседы.
– Говори, сделай милость, сказал он, и верь, что немного предметов, о которых я слушаю с таким удовольствием. – Впрочем, приведу рассказ-то ведь не Алкиноя, примолвил я, а мужественного человека. Жил Ир, сын Армения, родом из Памфилии. Он был убит на войне. Когда чрез десять дней стали собирать тела убитых, которые уже испортились, тело Ира найдено неповредившимся и принесено домой для погребения. Но здесь, пролежав на костре двенадцать дней, Ир ожил и, оживши, рассказывал, что там видел. Как скоро душа его вышла из тела, говорил он, тотчас пошла со многими другими, и прибыли они в какое-то дивное место, где земля имеет две, взаимно соединенные расселины, а против них – вверху, две расселины неба. Между ними сидели судьи, которые, окончив суд, справедливым приказывали идти направо – вверх, чрез небо, и судимым напечатлевали знаки на челе, а несправедливых посылали налево – вниз, тоже с знаками назади, которые показывали все, что они делали. Потом, подошедши к Иру, они сказали: этого надобно послать вестником к живущим там людям, и приказали ему выслушать в том месте и осмотреть все. Итак, вот он видит души, отшедшие в обе расселины неба и земли, когда окончен был над ними суд; между тем с другой стороны восходили из земли другие, до крайности грязные и запыленные, а со стороны противоположной, с неба, нисходили чистые. И все прибывшие, казалось, совершили очень дальний путь и, весело вышедши на луг, образовали как бы праздничное собрание: знакомые приветствовали друг дружку; небесные расспрашивали пришедших из земли – о том, что там, а земные – пришедших с неба – о том, что у них. Со слезами и стонами рассказывали они одна другой свои воспоминания, сколько сами испытали и какие видели страдания в своем путешествии под землею, а это путешествие продолжалось тысячу лет; те же, что с неба, описывали свои наслаждения и, по красоте, чрезвычайные зрелища. Но о многом, Главкон, рассказывать долго; главное в его рассказе было следующее: Сколько бы неправд ни сделал кто и кому бы ни сделал, – за все и за всех воздавалось ему пропорционально – в десять раз, и это по столетиям – ибо таким именно временем определялась человеческая жизнь, – чтобы наказание за неправду было действительно десятикратное. Поэтому, кто был виновником многих смертей, предателем городов или войск, поработителем их и причастником других злодеяний, тот за все это порознь переносил десятикратные страдания: и опять – кто расточал благодеяния, был справедлив и благочестив; тот в такой же пропорции получал награду. Что̀ говорил он о тех, которые умирали, только что родившись, и жили недолго, о том не стоит упоминать. Но говоря о благочестии и нечестии в отношении к богам и родителям, и о сознательном человекоубийстве, он приводил себе на память еще бо́льшие воздаяния. При мне, говорит, один спрашивал у другого: где теперь великий Аридей? А этот Аридей был тиран одного памфилийского города, живший за тысячу лет до того времени, убивший, как рассказывают, своего отца-старика и старшего брата, и совершивший много других нечестивых дел. Тот, которого спросили об Аридее, отвечал, говорит, так: он не пришел, да полагают, что и не может прийти сюда. Ведь вот какое страшное видели мы зрелище: когда, вытерпевши уже прочие свои страдания, мы находились близ устья расселины и готовы были выйти, – вдруг видим его и других весьма многих, почти таких же тиранов; были с ними и некоторые частные люди – совершители великих грехов. Когда они думали уже взойти, – устье не принимало их и, лишь только который-нибудь из этих неисцелимых, или не довольно еще наказанных злодеев хотел выступить, издавало рев. Тут-то, почтеннейшие, говорил он, являлись существа дикие, на вид огненные, и повинуясь реву устья, брали их поодиночке и уводили, а Аридея и других, связав по ногам, рукам и голове, бросили наземь и, содравши с них кожу, волокли их у окраины дороги по колючему кустарнику, причем прохожим давали знать, за что терпят они такие мучения, прибавляя, что волокут их, с намерением бросить в тартар, где, говорит, выше других многих и различных внушенных им страхов, будет страх, как бы каждому, когда он станет восходить, не пробудить того рева, чтобы всякий, при молчании устья, восходил с удовольствием. Таковы-то там суды и казни! Соответственны им также и награды. Проведшие на лугу семь дней на восьмой должны были подняться оттуда, идти, и в четыре дня прибыть на то место, с высоты которого увидят они простирающийся чрез все небо и землю прямой свет, в виде столпа, подобный особенно Ирисе, только блистательнее и чище ее. К тому свету достигают они в один день пути и там, среди света, видят висящие концы небесных связей; потому что этот свет есть союз неба, связующий всю его окружность, подобно обвязке, скрепляющей корабли. На тех концах висит веретено необходимости, дающее вращательное движение всем окружностям. Стрелка и крючок веретена сделаны из стали, а пятка составлена из этого и других родов. Природа веретенной пятки – такова: по виду она не отличается от здешней; но судя по описанию Ира, надобно полагать в ней нечто похожее на то, что в одну большую, пустую и выдолбленную пятку веретена, во всю ее величину, вложена другая такая же, относительно к ней меньшая, подобно тому как вкладываются один в другой сосуды. Потом во второй помещена таким же образом третья, в третьей – четвертая, и наконец еще четыре; так что всех веретенных пяток восемь, и все они, вложенные одна в другую, сверху являются в виде сфер, а сзади имеют нераздельный вид одной веретенной пятки, обхватывающей стрелку, которая проходит насквозь в центре чрез восьмую из них. Первая и внешняя пятка образует на поверхности сферу самую большую, шестая – вторую ее часть, четвертая – третью, восьмая – четвертую, седьмая – пятую, пятая – шестую, третья – седьмую, вторая – восьмую. Притом сфера пятки наибольшей отличается разноцветностью, сфера седьмой – блистательностью, сфера восьмой сияет цветом от седьмой, сферы второй и пятой, похожие одна на другую, золотистее первых, третья цвета самого белого, четвертая несколько красного, а вторая по белизне выше шестой. Пущенное веретено совершает движение по тому же направлению всецело: но в целом его составе, при круговращении, внутренние семь сфер тихо движутся в противную сторону, и из этих самых скорее идет восьмая, а следующая за тем, вместе с взаимными, то есть седьмая, шестая и пятая, – медленнее; третья же, по движению, как им кажется, вращается назад равномерно с четвертою, четвертая – с третьею, пятая – со второю. Веретено вертится между коленами Ананки. На каждом круге его сверху сидит сирена и, вращаясь вместе с кругом, издает один голос, один тон. Из восьми же тонов составляется одна гармония. Между тем вокруг, в равном расстоянии, сидят, каждая на престоле, другие три дочери Необходимости – парки, в белых платьях, с венками на головах, – Лахеса, Клото и Атропа, и под гармонию сирен воспевают – Лахеса прошедшее, Клото настоящее, Атропа будущее. Клото, в известные промежутки времени дотрагиваясь правою рукою до веретена, чтобы принять участие в его вертении, сообщает ему движение внешнее; Атропа, то же делая рукою левою, способствует движению его внутреннему; а Лахеса в пользу того и другого движения действует преемственно обеими руками. Итак, те души, пришедши сюда, тотчас должны были подойти к Лахесе. Здесь какой-то прорицатель сперва поставил их в порядок, потом, взяв с колен Лахесы жребии и образцы жизней, восшел на высокие подмостки и начал говорить: Слово девы Лахесы, дочери Необходимости. Души привременные! Вы вступаете в новый период смертного, смерть носящего рода. Не гений будет избирать вас, а вы изберете гения. Первый, кто получит жребий, первый избери жизнь, и к ней будет он привязан необходимостью. Добродетель не знает владычества: каждый будет иметь ее больше или меньше, смотря по тому, чтит ли ее, или уничижает. Вина на избирающем; Бог не виновен. Сказав это, он бросил на всех жребии, и каждая душа, кроме Ировой, взяла тот, который упал подле нее; Иру не было это позволено. Когда же жребии были подняты, тотчас открылось, кто что получил. После того опять положил он пред ними наземь образцы жизней, которых было гораздо больше, сравнительно с числом присутствовавших душ, и они были многоразличны: потому что тут предлагались жизни не только всех людей, но и всех животных; тут находились даже тирании – иные пожизненные, другие – на средине поприща прерываемые, и оканчивающиеся то бедностью, то изгнанием, то нищетою; тут были и жизни людей знаменитых, из которых одни должны прославиться видом, красотою, силою и подвигами, а другие – происхождением и добродетелями предков; тут же – и жизни людей незнатных, равно как и женщин. Но тут не был принимаем в расчет ранг души; потому что, избрав иную жизнь, она необходимо должна измениться. В других отношениях души были перемешаны – богатые с бедными, больные со здоровыми, а некоторые занимали средину между этими состояниями.
Так вот здесь-то, как видно, все испытание человека, любезный Главкон; и потому надобно особенно стараться о том, чтобы каждый из нас, не заботясь о других науках, был исследователем и учеником этой науки, лишь бы только осведомиться и открыть, кто в состоянии доставить нам способность и знание, как, чрез различение в жизни доброго и дурного, всегда и везде избирать жизнь из возможных наилучшую, рассчитывая все, как теперь сказано, и рассчитываемое применяя к добродетельной жизни, какова она бывает; как узнать, что такое красота, сопровождаемая богатством или бедностью, в каком состоянии душа делает зло и добро, что такое благородство и неблагородство, частная и правительственная деятельность, сила и слабость, образование и необразованность, и все подобное, по природе, имеющее отношение к душе и приобретаемое; как узнать, что такое происходит от взаимного сочетания сих свойств, чтобы из всего этого можно было рационально избрать относящееся к природе души – худшую и лучшую жизнь, худшую так называемую, которая поведет душу так, что она станет несправедливее, а лучшую ту, которая сделает ее справедливее, все же прочее оставить. Ведь мы видели, что это избрание есть важнейшее дело и для живущего, и для умершего. Надобно идти в преисподнюю, сообщив в себе этому мнению твердость адамантовую, чтобы и там не ослепиться ни богатством, ни другим подобным злом, и, позволив себе тиранию или иные такие же дела, не совершить множества невыносимых преступлений и не пострадать еще больше самому, но уметь всегда избирать жизнь среднюю между этими крайностями, избегая излишества на той и другой стороне, – и в этой жизни, по возможности, и во всей последующей. Таким-то образом человек делается счастливейшим!
Наконец, возвратившийся в то время оттуда вестник объявил и следующие слова прорицателя: кто приступит к выбору и после других, лишь бы он сделал выбор благоразумно и жил строго; тому, все равно, предлежит жизнь приятнейшая, а не худая. И начинающий избрание пусть не будет беспечен, и заключающий его пусть не теряет бодрости. Как скоро сказал он это, первый, кому выпал жребий, тотчас вышел и сказал, что он избирает величайшую тиранию. Безумие и ненасытность не позволили ему при выборе рассмотреть все достаточно; от него утаилась связанная с этим избранием судьба, что он пожрет собственных детей и совершит другие беззакония. Поэтому, размысливши на досуге, начал он убиваться и горевать от своего избрания и не хотел довольствоваться предсказанием прорицателя, ибо не себя обвинял в этих злодеяниях, а случай, гениев, и скорее все, чем себя. Между тем он был из пришедших с неба, и первую жизнь провел под благоустроенным правлением, только упражнялся в добродетели по одной привычке, без философии. Потому-то и говорили, что из числа приходящих с неба немало таких, которые попадаются, так как не упражнялись в трудах: напротив, многие прибывающие из земли, так как и сами они трудились, и других видели трудящимися, делают выбор не с набегу. Оттого-то в отношении ко многим душам переиначение добрых и худых событий бывает также и ради случайностей их жребия. Ведь кто всякий раз, приходя в здешнюю жизнь, здраво философствовал бы, и жребий избрания выпал бы ему не в числе последних; тот, по тамошним определениям, должно быть, наслаждался бы счастьем не только здесь, но и путешествуя отсюда туда и обратно, совершал бы путь не земной и трудный, а гладкий и небесный. Стоило посмотреть, говорил он, на то зрелище, как всякая душа избирала себе жизнь. Это было зрелище жалкое, смешное и удивительное. Выбор совершался большею частью применительно к привычкам прежней жизни. Я видел, говорит, как душа, принадлежавшая когда-то Орфею, теперь избирала жизнь лебедя, по ненависти к женскому полу, поколику приняв смерть от женщин, не хотела, чтобы родила ее женщина; видел я и душу Тамира, избравшую жизнь соловья; видел и лебедя, обратившегося к выбору жизни человеческой; видел и других музыкальных животных, сделавших, вероятно, такое же избрание. Выпало там одной душе избрать жизнь льва. Это была душа Аякса, сына Теламонова, которая, помня о суде касательно Ахиллесова вооружения, не хотела сделаться человеком. Сюда относится и душа Агамемнона, которая тоже, за претерпенные страдания, была враждебна человеческому роду и изменила свою жизнь в орлиную. Получившая же жребий в средине душа Аталанта засмотревшись на великие почести, воздаваемые борцу, не могла обойтись, чтоб не пожелать и самой быть борцом. После этого видел я, говорит, душу Эпиаса, сына Панопеева, шедшую в природу женщины-художницы. Далеко между последними видел я также душу шута Терсита, облекшуюся в обезьяну. Но после всех, получивших жребий, случай представился выбирать жизнь душе Одиссея. Помня прежние беспокойства, она, без всякого честолюбия, в продолжение немалого времени искала себе жизни человека частного, беззаботного, и с трудом нашла ее, лежавшую где-то там и презираемую другими; увидев же ее, сказала, что она тоже бы сделала, если бы и первая вынула жребий, и охотно избрала ее. Таким же образом и из всех зверей души переселялись то в людей, то одни в других, и притом несправедливые изменялись в диких, а справедливые в кротких, и смешивались всяким смешением. Наконец, избрав себе жизни по жребию, все души в порядке предстали пред Лахесою. Она для каждой души, которого какая избрала себе гения, того же самого посылает и стражем ее жизни и исполнителем ее намерений. Гений свою душу ведет сперва к Клото, которая своею рукою и круговоротом вертящегося веретена утверждает избранную по жребию судьбу. Прикоснувшись к веретену, душа, под руководством своего гения, идет к прялке Атропы, которая то, что порвалось, делает не возвратным. Наконец отсюда уже, не оглядываясь назад, отправляется она к престолу Необходимости и переходит чрез него. Когда же перешли и другие, – все они предпринимают путь в долину Леты, палимые жаром и сильным зноем, потому что там нет ни дерев, ни другой земной растительности. По наступлении вечера они остановились на ночь у реки Амелиса, которой вода не удерживается ни в каком сосуде. Поэтому мерою той воды, по необходимости, становится самое питье, и кто не соблюдает благоразумия, тот пьет ее свыше меры; всегда же пьющие эту воду все забывают. Когда, напившись, они заснули, – среди полуночи загремел гром, произошло землетрясение, и они вдруг рассыпались, которая куда – по местам своего рождения, как падающие звезды. Но мне, сказал он, не было позволено пить воду. Каким образом и где вошел я в тело, не знаю; но рано поутру открыв глаза, я вдруг увидел, что лежу уже на костре.
Вот какой рассказ сохранен и не погиб для нас, Главкон. Он и нас сохранит, если мы поверим ему и осторожно перейдем чрез реку Лету, не заразив своей души. Поверив мне и убедившись, что душа бессмертна и может переносить всякое зло и всякое добро, мы всегда будем идти вверх и всячески упражняться в справедливой и разумной деятельности, чтобы быть угодными и самим себе, и богам, пока живем здесь и готовим себе награды за эту жизнь, как победители, с торжеством идущие туда, где, как мы говорили, совершая тысячелетнее путешествие, будем наслаждаться счастьем.
(Текст приводится по изданию: Сочинения Платона, в 6 т. СПб.: типография духовного журнала «Странник», 1863. Т. 3.).