Я брел по Тверской в разбитых сандалетах, в видавших виды шортах, в майке с надписью «Ладакх — вершина мира» и был похож на темнокожего бомжа. По сторонам проплывали магазины со сногсшибательными витринами, бордели, замаскированные под ночные клубы, и скрытые от глаз офисы, в которых днем и ночью шел «большой распил». С утра цена на нефть взяла очередной рубеж, и по этому поводу сирены снующих взад-вперед машин со спецномерами ревели с особой торжественностью. Я чувствовал себя бессердечным выродком, оторванным от забот своей родины, — все это меня никак не касалось. Передо мной в мареве над асфальтом покачивались то горы, то пляжи, а на месте раскаленного солнца полыхал огромный знак «Ом».
После полудня, когда на улице стало совсем уже нестерпимо душно, я, сам не знаю почему, зашел в возникший на пути храм. Внутри было сумрачно и прохладно. Словно Господь решил позаботиться о своих чадах и начал с того, что прикрутил фитилек и умерил температуру в котле. Но никого, кроме меня, в храме не было! Значит, прохлада, и полумрак, и покой, и обещание чего-то важного — все это устроили специально для меня. Я склонился перед Господом с благодарностью за передышку и неожиданно почувствовал чей-то взгляд. С едва различимой в сумраке иконы на меня смотрела моя бабушка.
— Вернулся? — спросила она и покачала головой, как во времена моего детства.
Я молча кивнул, потом одну за другой запалил три свечи и поставил рядом с иконой. Языки пламени затрепетали на сквозняке, и бабушка улыбнулась.
— Хорошо дома… А ведь все равно уедешь?
— Уеду, — тихо ответил я. Мы помолчали, как два человека, давно не видевшие друг друга и не знающие, с чего начать разговор.
— Зайди, Мишенька, перед дорогой, — сказала бабушка и потянулась, чтобы погладить меня.
— Зайду, — буркнул я, будто подросток, застеснявшийся бабушкиных нежностей, и направился к выходу. Уже в дверях подумал, что во всей Москве не найдется двух других столь же одиноких людей, как я и моя бабушка. Это было грустно. Но и, как ни странно, весело тоже. Потому что, чем более ты одинок, тем меньше у тебя привязанностей. Однажды записавшись в бродяги, ты зачеркнул свой адрес, забыл про возраст, и даже кожа твоя потеряла свой цвет. Ты стал белым для черных и черным для белых.
«Вот и прекрасно!» — сказал я сам себе, щурясь от яркого солнечного света. Потом еще раз обернулся на храм и, как положено солдату Киплинга, пошел куда глаза глядят, напевая себе под нос:
Неси это гордое Бремя —
Ты будешь вознагражден…
Неси это гордое Бремя —
Ты будешь вознагражден…
Неси это гордое Бремя —
Ты будешь вознагражден…
P.S
После того как поставлена последняя точка, хочется поставить еще две. Ибо будет невежливым закончить книгу, не поблагодарив тех, кто заслуживает благодарности, и не извинившись перед теми, кто может почувствовать себя обиженным.
В первую очередь мне хотелось бы адресовать свои извинения буддистам, индуистам, ученым-индологам и вообще людям, лучше меня знающим Индию, за ошибки, которые я невольно мог допустить в тексте. Извинением мне может служить отсутствие какого бы то ни было злого умысла и безмерная любовь к стране, о которой я взялся написать эту книгу. Еще я прошу прощения у тех, с кем встречался в пути, но о ком ни словом не упомянул в своих записках.
И наоборот, мне приятно поблагодарить всех тех, кто подарил мне частицы своих жизней, чтобы я из них слепил рассказы. Надеюсь, друзья, я не злоупотребил вашим доверием! И наконец, я хочу сказать спасибо Светлане Мартынчик, Борису Локшину и Ольге Сокол, на разных этапах создания книги поддержавших меня и ее.
Вот теперь все точки над Индией и впрямь расставлены. И можно отправляться в новое путешествие.