Высадив меня у ворот рядом со стражей, возница, щелкнув кнутом по крупу лошади, с гиканьем умчался, а я пошел внутрь.
Охране, что стояла на воротах, было откровенно на меня плевать — так, лениво скользнули взглядами, да и все. И на хрена, спрашивается, они тут? Чисто для декора, что ли?
Я благополучно миновал ворота и оказался на плацу, где пара десятков мужиков и баб махали железом, издавая при этом неприличные звуки. Особенно одна молодуха, орудовавшая парными клинками против двух красавцев. Черт, если она так от них будет отбиваться, так и останется старой девой! Хоть бы поддалась для вида, что ли.
— Ты чего тут забыл? — раздался позади меня голос такой суровости, что я едва не рубанул наотмашь мгновенно выросшим у меня из руки мечом.
— К богатырям пришел, — выдохнул я оборачиваясь и видя перед собой десятника. Как я узнал, что это он? Да просто все — по сапогам. И да, не надо ржать. Тут всякие лычки не приветствовались, различие было в обуви. Десятники были в черных, сотники в черных, но с красными голенищами, а тысячные и воеводы щеголяли в красных. Рядовые типа меня ходили в некоем подобии мокасин любого цвета. Погода тут всегда стояла одинаковая, дождь шел строго по расписанию. А холодов никогда не было. Поэтому одежда была, в общем-то, стандартной круглый год, с небольшими изменениями.
Правда, иногда, как я слышал, волхвы, если их просили, устраивали зимы — ну так, чтобы народ развлечь. Но не долгие и не сильно холодные.
— К Илюшкиной компании? — вдруг заржал он. — Так наши звезды в казармах-то не живут. У Ильи третий дом от угла на Выборгской улице. Добрыня в Кузнечном переулке живет — его дом ни с чем не спутаешь, потому как дверь головой дракона украшена. А у Алеши кабак «Тугарин Лох» напротив площади Рода стоит. Он там и живет, и пьет, и подвиги, правда, не всегда ратные, совершает. А тут они редко появляются.
— М-да. Куда нам, простым воинам, до них, — сплюнул я.
— Точно. А ты сам откуда?
— Третьи корни. Отряд пластунов.
— Это Мавка у вас командир? Сочувствую.
— Да нормальная она. Просто…
— Мужика ей хорошего надо, — чуть ли не хором сказали мы с ним и улыбнулись.
— Тогда я пошел. С кем вообще лучше поговорить?
— А тема?
— Насчет проходов в Навь узнать хочу. Не верю я, что просто так твари оттуда лезут.
— Новенький, да? Не обижайся. Но каждый, кто сюда приходит, задается этим вопросом. Начинает копать, искать… Но дело-то хорошее. К Илье иди. Он тут самый знающий. А к волхвам лучше не соваться. Наплетут с три короба, напустят тумана такого, что еще больше запутаешься. Всякие теории — это хорошо, но без практики, сам понимаешь, ерунда получается.
Попрощавшись с десятником и расспросив, как быстрей добраться до Ильи, я пошел строго так, как сказали, надеясь не запутаться в узких улочках. Извозчиков как назло поблизости не оказалось, поэтому пришлось месить пыль ногами.
На удивление я добрался быстро — богатырь, как порядочный военный, жил недалеко от места службы. Да и двор у него был примечательным — высокий деревянный частокол, массивные ворота, окованные железом, которые чтоб открыть, надо сильно постараться. Ну, и солнце, в центре окрашенное почему-то в красный.
Подходил я к воротам настороженно, помня, что где-то рядом точно должен крутиться Пурген. Я ведь ему насчет овощей заморских, да коз не соврал. Но вроде было тихо. Подошел ближе… Нет, насчет тихо — это я погорячился.
Со двора доносилась ругань, слышался звон или, точней, бой посуды, женские крики и бас мужика. Стучать или не стучать — вот в чем вопрос. В семейном конфликте всегда остается виноват третий, который невовремя появился. Потому как объединиться против внешнего врага всегда лучше, чем воевать с внутренним.
И все же скудоумие и врожденная отвага оказались сильней чуйки, и я громко постучал в калитку ногой. Прислушался — ругань не утихла. Тогда долбанул сильней — опять ноль реакции. Разозлился, потому как не люблю, когда меня игнорируют. Ударил посильней, случайно — честно! — усилив удар магией. А калитка возьми, да и сломайся. С треском разлетелся засов, она раскрылась внутрь, повиснув на одной петле, жалобно при этом заскрипев.
Ругань сразу затихла — вот как отрезали, и воздухе отчетливо запахло грозой и пиздюлями. Причем абсолютно заслуженными, хотя мне от этого не легче.
Послышались тяжелые шаги, дверь, ведущая в дом, отворилась, и на пороге возник медведь. Ну, не в том смысле, что добрый Винни Пух с банкой меда, а злобный монстр, у которого этот самый мед отобрали, при этом натравив на него неправильных пчел.
В общем, страшно мне стало, но виду я не подал, потому как очень смелый и отважный. А этот зверь посмотрел на меня взглядом, обещающим тысячи лет сидения в улье, и пошел вперед, на ходу хрустнув пальцами.
И тогда я понял, что меня будут бить и, возможно, даже ногами. Нет, я не трус, но когда к тебе приближается локомотив на большой скорости, убраться с его пути — не позорное бегство, а простое чувство самосохранения и понимания, что остановить его ты ни хрена не сможешь.
Поэтому я развернулся и в позе мигрирующего крабика рванул на улицу. За мной, пыхтя и плюясь паром, мчался средневековый поезд, грозя взорваться, а вслед уже нам обоим неслась брань не все еще высказавшей женщины, понимающей, что высказаться до конца ей не дадут. Я даже успел посочувствовать мужику, потому как я-то свалю, а ему еще возвращаться домой.
Но это будет потом, а сейчас надо спасать свою шкуру. Поэтому, выбежав на улицу, я резко вильнул и прижался к забору в надежде, что меня банально не заметят на такой-то скорости. Надежда оправдалась — богатырь на коне (вопрос — откуда он его взял?) вылетел наружу и помчался по улице, распугивая обывателей ликом грозным, да матом задорным. Ну а я не будь дурак, свалил по-тихому в надежде, что меня толком не успели рассмотреть.
К тому же краем уха я услышал довольное блеянье и понял, что Пурген встал на след и прекрасно знает, что хозяина нет дома.
Так что, обломавшись с одним богатырем, я отправился к Добрыне, в надежде, что у него-то ворота и нервы окажутся покрепче…
Глава 18
Глава 18
Второй по списку, но не по значимости богатырь жил в десяти кварталах от Ильи и вроде как подрабатывал на полставки кузнецом. То есть, мог не только головы рубить, но и создавать инструменты для их рубки. Извозчика я брать не стал, потому как прикинул оставшееся количество денег и понял, что на бухло потом не останется — сильно на рынке потратился. Так что потопал ножками, ведь, как известно, ходьба полезна для здоровья.
Денек кстати выдался хороший, вроде как и солнечный, но не жаркий, поэтому идти было приятно.
Вообще-то кузни запрещалось ставить в черте города, потому как могли случиться и пожары — но это ж Вырий. Уверен, что ни одна искра без разрешения не покинет кузни — магами тут были все. Просто одни делали акцент на махание железом, а другие на пассы руками.
Кузня пылала, как вход в Пекло. Воздух дрожал, пропитанный гарью и запахом раскаленного металла, будто сам Сварог выдыхал здесь свою ярость. На стенах, почерневших от копоти, висели клещи, словно скрюченные пальцы великана, а на полу валялись обрубки железа — осколки звезд, упавших когда-то в эти земли.
В углу, у глиняной печи, где угли алели, как глаза волколака, стоял Добрыня. Его руки, обмотанные в прожженные ремни, поднимали тяжеленный молот, а затем опускали, и с каждым его ударом искры взвивались вверх, будто души грешников, рвущиеся из Нави.
— Заходи, не стой на пороге! — крикнул кузнец, не оборачиваясь, будто почуял меня еще у входа. — Видар Раздоров, как я понимаю?
— Неожиданно, — замер я на пороге. — Знаешь меня?
— Я многое знаю и вижу. Ведомо мне, зачем ты здесь, как и твой дружок козел. Кстати, если тебе интересно, он все-таки добрался до огорода Ильи. Надеюсь, ему хватит мозгов удрать до того, как Переслава, его жена, обнаружит незваного гостя.
— Это его проблемы. Сам нарвется, сам пусть и отхватывает. Каждый отвечает сам за себя.
— Хорошо, коли так. А дверь-то прикрой, а то ветер из Щура надует.
Мир мигнул, и я будто раздвоился. Одна моя часть осознавала, кто я такой — пришелец из Яви, а вот другая — будто я жил тут уже с незапамятных времен.
Щур. Слово это обожгло меня, как уголек из кузнечной печи. Так старики звали ту щель между мирами, где тени цепляются за края реальности.
Я притворил скрипучую дверь, обитую волчьей шкурой — от сглаза, и шагнул внутрь. Над наковальней, где лежала полоса железа, изъеденная огнем, висели три железных оберега: коловрат, алатырь и трезубец Велеса. Но даже они казались хрупкими под тяжестью тишины, что повисла меж нами.
— Слыхал, опять у Горанина овцы реветь стали, — начал я, проводя ладонью по лезвию незаконченного меча. Металл жужжал под пальцами, будто живой. — Говорят, в стаде щенок родился… с человечьими глазами.
Добрыня замер, молот застыл в воздухе. Его спина, широкая, как дубовая плаха, напряглась.
— Не щенок, — прошипел он, швырнув раскаленное железо в бочку с водой. Пар взметнулся к потолку, заклубившись змеиным танцем. — Это Навь дыру прогрызла. Твари ищут слабину.
Он повернулся, и я увидел страх в его глазах, обычно твердых, как сталь. Лицо богатыря, изрезанное морщинами и шрамами, напоминало карту забытых битв.
— Помнишь, как весной река вспять пошла? — Добрыня сгреб с полки горсть ржавых гвоздей, швырнул их в горн. — А в июне гром без тучи бил три ночи? Это не просто знаки, парень. Мир-то наш — как кольчуга. Соткан туго, да если одно звено лопнет…
Он резко дернул меха, и пламя взвыло, осветив на стене странную тень — не его, нет. Что-то с рогами, сгорбленное, шевельнулось в углу. Я потянулся за ножом, но тень растаяла, будто ее и не было.
— Кто его знает, отчего рвется, — кузнец заговорил тише, выковыривая из горна оплавленный слиток. — Может, люди позабыли обряды. Может, боги обиду затаили. А может… — Он вдруг ударил молотом по наковальне так, что звон прокатился по костям. — Может, кто-то им дорогу открыл. Нарочно.